Строгий заяц при дороге

В баре «Презент» были безалкогольные часы и полное отсутствие очереди.

— Ну, ты чего, Макс? Чего не заходишь? — теребил меня за рукав Павлик Пысин.

— Да все некогда…

— И не стыдно тебе?! Человек для общего дела старается, кости собирает, а ему «все некогда»! — лицо юноши уже наливалось багрянцем. — На работе смеются. Дошел, говорят! Другие с работы разносолы домой несут, а Пысин — огрызки да кости голые. Жена из дома гонит — всю квартиру, мол, тухлятиной провонял. А ему — «все некогда»!

— Да успокойся ты, — через силу выдавил я из себя. — Наберешь центнер — и все уладится. Все уладится, Павлик. Ты только успокойся. Все уладится…

— Ну да, — голос его чуть потеплел. — А то хоть домой не показывайся. Каждый вечер с Люськой из-за этих костей лаемся, почище этих твоих — «рольмопсов». Она ведь, Макс, на развод подать грозится!..

— И это уладится, — утешил я его. — Ты только успокойся, и все у тебя уладится.

И ему этого хватило. Таинственно подмигнув, Павлик подвинулся поближе:

— Слышь, Макс! Я ведь снова того мужика встретил, который тогда икону мне продал! Пришел, понимаешь, с картиной. И сразу — ко мне по старой памяти.

— А ты?

— При-об-рел! Во — какая картина! На ней богоматерь нарисована. Итальянская и с младенцем. Называется «Богоматерь Бенуа», и нарисовал ее художник Давинчи. Там так и написано: «Рисовал Л. Давинчи». Хорошая картина, на клеенке. И почти совсем новенькая. Купи, а! За полста уступлю! Ну?

— Давинчи, говоришь? — спросил я еле сдерживаясь. — На клеенке, говоришь? Богоматерь? Заверните!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ НАВОДНЕНИЕ

К вечеру я чувствовал себя, словно выжатая губка. Как это там? «Не успеет пропеть петух, а ты уже трижды отречешься от меня…» Совсем было решился идти к Асе — все-таки она единственная женщина, которая меня сегодня не предала. Но почувствовал: не вынесет мое сердце ее вселенской скорби. В нерешительности топтался я во дворе.

Закутанные старушки на скамейке, возле подъезда увлеченно обсуждали утренние события. До меня доносились лишь обрывки фраз:

— Банда, как бог свят — банда…

— Осьмерых повязали…

— И старик с ними…

— Поп, говорят…

— Ишшо скажешь! Не поп. Сектант это…

— А тот как…

— Обухом?..

— Ишшо скажешь! Да не обухом, а колом…

— Пестиком, матушка, пестиком…

Старушки болтали самозабвенно. Но даже они возмутились, повскакивали со скамеечки, когда увидели, что я, схватив за воротник пробегавшего мимо мальчугана, начал накручивать ему ухо. Не мог же я объяснить им, убогим, что это — мой личный враг, товарищ Тит!

— Ага-а-а-а, — шипя от обиды, вдруг начал выговаривать мне пацан, — вы, Штирлиц, поступаете неэтично! Ведь мы же с вами — единомышленники!

От неожиданности я выпустил из пальцев красное мальчишечье ухо. Тит, вместо того, чтобы убежать, как поступил бы на его месте каждый, остался стоять возле меня.

— А о конспирации забыл? Я деру тебе уши в целях конспирации! Среди старушек могут оказаться люди Шелленберга!

— А-а… Ну тогда — дерите! — и этот чокнутый сам подставил мне ухо. Сам. Понимаете?!

Продолжать экзекуцию мне расхотелось. Пропало уходральное настроение. Я смотрел на парнишку сверху вниз.

— Так крутите ухи-то! — шепотом одернул меня мальчик. — Гестапо не дремлет!

И тогда мне стало страшно. Я увлек парня за собой под человеколюбивое квохтание бабок; присел на бортик песочницы, спросил его:

— Для тебя это так важно — играть в Штирлица? Зачем тебе это?

— А что, — ответил он поеживаясь, — дома-то снова мамка выпорет. За двойки.

— А двойки тебе зачем?

— А без моих двоек мамке скучно. У нее жизнь не задалась. Мамка по ночам плачет, а если меня выпорет, то спит спокойно. Я знаю. Так уж лучше — двойки!..

Такая вот была у парня логика.

— Ты… — сказал я, — ты хочешь научиться чинить телевизоры и радиоприемники? Хорошее дело.

— Можно, — ответил мальчик.

— Тогда приходи ко мне на работу. Научу. Завтра же после школы приходи. Мне, знаешь ли, в отпуске надоело. Пойду завтра на работу. Так ждать тебя?

— Ждите.

Парень глядел на меня недоверчиво. Запоминая адрес нашей мастерской, старательно высовывал кончик исчерканного шариковой ручкой языка, шевелил губами.

— Да, кстати… Я ведь сразу, Максуд Александрович, вашу шутку со скелетом раскусил. И вовсе даже не испугался! Это ведь и дураку ясно, что если скелет на подставке с колесиками, то он не настоящий.

— А что, разве он был на подставке?

— Ага. У нас такой же скелет в школе есть, только поновее.

— Конечно, — ответил я, вставая. — Это и дураку ясно…

Возвращаться к Аське мимо старушек на лавочке было невозможно. И откуда они только берутся, такие морозоустойчивые? Я зашагал к трамвайной остановке. Все! Хреновый из вас сыщик, Максуд Александрович!

С трамвайной дуги на морозе сыпались искры и гасли в придорожных сугробах. Темнело.

Это сколько же дней я дома не был? Раз, два, три… пять дней. Чуть ли не неделю. Врагу такой недели не пожелаешь!

Медленно поднялся к себе, открыл дверь. Не зажигая огня, прошел в кухню и оставил там на столе английскую книжку, из которой так и не перевел ни главы, и бутылку минералки, купленную по дороге домой. Сейчас в постель и думать, думать…

Хорошо-то как дома! Как хорошо! Разделся и — ничком в кровать.

— А-а-а-а-а-аааааааааааааааа!!!!!!!…….

Тот, на кого я упал, кричал долго и протяжно. Его пальцы шарили в поисках моего горла. Продолжая вопить, он ворочался подо мной, стараясь вывернуться, убежать, скрыться. А я был в шоке. Мало приятного — быть в шоке, но и он в конце концов кончается. Я ухватился за противника, и мы свалились на пол, покатились по комнате, смяв торшер, стукаясь о стулья.

— Не-ет! — хрипел незнакомец. — Не отдам! Моя она! Моя, слышишь?.. — и все норовил меня придушить. А я уже понял, с кем свела меня судьба, и хотел только одного — дотянуться до выключателя.