Строители империи

Отец(оборачивается и кричит). Желтую сумку... Пожалуйста, Анна, не забудь желтую сумку, там овощерезка... (Появляется, с трудом вытаскивает снизу какие-то пакеты, ставит их на пол, снова спускается на пару ступенек и делает то же самое.) Анна! Анна! Ты идешь? Давай поскорей... Передай мне желтую сумку. (Нервничает.) Нет, не бойся!.. Ну, давай мне желтую сумку, мы все успеем... (Вылезает, ставит сумку, опять спускается.) Теперь фибровый чемоданчик. (Мать что-то неразборчиво шепчет.) Господи, ну конечно, он рядом с туалетным столиком, я его сам приготовил... (Снова спускается, берет фибровый чемоданчик, опять вылезает.) По-моему, остался только мешок с бельем. (Голос матери: «Я не успею».) А я говорю — успеешь, о Боже мой, сколько разговоров из-за пустяков... (Снова спускается.)

Слышится страшный крик матери.

Анна! Анна! Что происходит? (Осторожно поднимается наверх.) Конечно, я здесь, дорогая... постарайся... Спуститься за тобой? Послушай, Анна, не глупи, у меня руки заняты сумками...

Еще один вопль, похожий на хрип.

Анна! Прекрати меня пугать, ты уже не маленькая... (Осторожно отходит, потихоньку вынимает инструменты и доски и начинает заколачивать люк — приникает к нему — и произносит с волнением, но скорее, пожалуй, с любопытством.) Анна! (Обращаясь к самому себе.) Как же так... не может быть... она больше не отвечает? (Вслушивается.)

Шум внезапно прекращается, слышна только глухая возня на нижнем этаже.

Анна... ты ведь понимаешь, что нехорошо так бросать человека... (Свет из окна постепенно освещает комнату и падает на шмурца, стоящего в углу. Отец, с молотком в руке и гвоздями, зажатыми во рту, лихорадочно заколачивает люк и сбивчиво бормочет.) После двадцати лет совместной жизни... вот так бросить мужа... Все-таки женщины — потрясающие создания... (Качает головой.) Потрясающие. (Приколачивает последнюю доску, распрямляется.) Ну вот... вроде ничего... (Встает, осматривает комнату, видит шмурца и вздрагивает от удивления.) Надо же... Хм... а тут симпатично... (Обходит комнату, идет вдоль стен.) Неплохие стены. (Смотрит вверх.) Крыша не течет. (Оглядывает стены, пытается тщетно открыть дверь.) Двери нет, ну конечно... то есть я так и предполагал, что она просто не понадобится. (Проходя мимо шмурца, пинает его ногой.) Что совершенно логично. Дураку понятно. Но я-то не дурак. Отнюдь нет. (Застывает на месте.) Кто я? (Вещает.) Краткая характеристика. Леон Дюпон, сорок два года, полость рта санирована, прививки равномерно распределены по организму, рост метр восемьдесят, согласитесь, выше среднего, здоров духом и телом. Есть основания полагать, что умственные способности тоже выше средних. Сфера деятельности — понятно, комната, вполне просторная, во всяком случае, человеку достаточно... одному. (Пауза.) Одному человеку. (Хихикает.) Представьте, одному. То-то. (Пауза.) Вопрос: что делает этот человек один в своей камере? (Спохватывается.) Нет, камера, пожалуй, чересчур... Окно довольно широкое, чтобы пролезть человеку нормального телосложения, (идет к окну) чтобы он смог (смотрит вниз, выпрямляется, отходит от окна) разбиться вдребезги и переломать себе кости, упав с высоты двадцати девяти метров. (Возвращается к окну.) Но есть балкончик, на котором, за неимением прочих развлечений можно было бы развести герань в горшочках, душистый горошек, вьюнки, настурции, жимолость, штамбовые розы. (Замолкает.) Эта манера все перечислять почему-то мне кого-то напоминает. Кого? Вот в чем загвоздка. Впрочем, я просто так сказал «развести», честно говоря, растения сами прекрасно разберутся. (Отходит на середину комнаты.) Я уже давно задаюсь вопросом: что делает этот человек один в... своем убежище. Хм. Убежище. Слово не совсем подходящее. То есть, конечно, подходящее, если иметь в виду одно из его вполне употребительных значений, когда речь идет об отшельнике или монахе-бенедиктинце... Но слово «убежище» подразумевает... бегство от противника. А если я поднимаюсь — это считается бегством? Достойный человек (подходит к шмурцу и бьет его) никогда не убегает. Убегает только кофе. (Не смеется, ждет.) Нет... не смешно. Любопытно. Между прочим, заметим, по здравому размышлению, что обычно бегут сломя голову. Кому? Противнику. Таким образом, из-за того, что события приняли несколько странный оборот, эта камера... это убежище... станет моей победой над противником. Каким? (Пауза.) Вот что надлежит уточнить. (Долгая пауза, во время которой он взад и вперед ходит по комнате и наконец останавливается перед фибровым чемоданчиком. Возобновляет с повествовательной интонацией.) Достигнув зрелого возраста, подобно всякому свободному индивиду я не смог не проявить своей привязанности к невидимой, но ощутимой, неосязаемой, но, о! сколь притягательной целокупности, что принято называть родиной, но именуемой иначе в других языках. При помощи обычно присущих мне достоинств, служа родине, я по всеобщему признанию был отмечен некоторыми знаками отличия в виде золоченых цветочков, скромно появившихся на грубой ткани рукава моего кителя. (Нагибается, чтобы открыть фибровый чемодан, распрямляется, вопрошает.) Что побуждает меня в данную минуту снова облачиться в мундир коннетабля запаса? Разве я — животное, чтобы действовать сообразно инстинкту? НЕТ. (Отходит от чемодана.) Совершая любой поступок, я руководствуюсь здравым умом, разумной предусмотрительностью, живым, но фактически искусственным интеллектом, поскольку он подчиняется более мудрому, чем я, закону — беспристрастности. (Чешет подбородок.) Шум, бесспорно, служит причиной моего продвижения наверх. Зачем мне надевать мундир, когда раздается шум? А если какой-нибудь рассыльный, запачканный кровью и засохшей грязью, войдет в комнату, потрясая посланием в черной рамке, полным горького смысла, вскричит: «Тревога!» или... «К оружию!» и геройски падет на землю, естественно, в подобном случае это будет вполне оправданным... (Стучит ногой по чемодану.) А что, собственно, произошло? Я услышал Шум. Поднялся. (Подходит к шмурцу.) За исключением некоторых конкретных деталей ситуация аналогичная той, что была внизу. А конкретные детали меня абсолютно не интересуют. Следовательно... (Поражен очевидностью вывода.) Следовательно, поскольку... (бьет шмурца) поскольку все одно и то же, нужно бороться с источником... это все из-за Шума. (Ухмыляется.) Одно время, когда он начинался, я делал вид, что его не слышу. Да... видимость... все-таки семья. (Замолкает.) ...Моя семья? Следовательно, у меня была семья. (Размышляет.) ...Иногда можно подумать, что это воспоминания не мои, а кого-то другого. (Смеется.) Кого другого — я же тут совсем один... умора. А что касается шума, никто меня не разубедит, что это — сигнал. (Замолкает. С задумчивым видом.) Тогда я был уверен, что исключительно отсутствие полной тишины не позволило открыть истинную причину происходящего. (С довольным видом.) Доказательство налицо, не так ли? Я ощущаю, что нахожусь на пороге великого открытия. (Пауза.) Сигнал. Сигнал тревоги, прежде всего. Мой сигнал тревоги. Роль, которую он для меня играет. Сигнал, который откликается этой ролью. (Пауза.) Допустим, проблема решена. Я сматываюсь. (Спохватывается.) Нет... поднимаюсь на один этаж. Хорошо. Зачем? Потому что я услышал сигнал. Разумеется, сигнал дается в знак протеста, против того, чтобы я оставался. А кому мешает, что я остаюсь? (Подходит и бьет шмурца.) Мне это по-прежнему интересно. Но так устроен мир. Сигнал направлен против меня. Значит, он угрожающий. Это сигнал к нападению. (Возвращается к чемодану.) То, что кто-то хочет напасть на такого человека, как я, повергает меня в полное недоумение. Но это очевидно. Нападение подразумевает оборону. А оборона подразумевает... (Наклоняется, открывает чемодан, достает оттуда свой мундир, разглаживает его.) Слава Богу, к обороне я готов. (Расправляет складки на мундире.) Коннетабль запаса... не Бог весть кто... зато они прежде хорошенько подумают. (Начинает переодеваться, снимает верхнюю одежду и надевает мундир.) Вот мое положение и прояснилось. На меня нападают. Я обороняюсь. По крайней мере, готовлюсь к обороне. (Смотрит по сторонам.) В случае отсутствия выхода из данной комнаты, я, как уже говорилось, склоняюсь к мысли о беспредметном характере последующих атак. Если кому-то было нужно, чтобы я отсюда убрался, то, как уже было отмечено, мне предоставили бы возможность это сделать. (Пауза, поправляет мундир.) Моя сабля... (Идет к одному из тюков, вынимает саблю, надевает ножны.) Фуражку я надену, когда придет время и для этого будут веские основания. (Пауза.) Помню... (Пауза, затем хладнокровно замечает.) Нет, не помню. Мужчина моего возраста не живет своим прошлым. Я строю будущее. (Молча медленно подходит к шмурцу, затем неожиданно набрасывается на него, избивает его и долго душит. При этом разговаривает обычным голосом.) Полагаю, на подоконнике лучше всего посадить душистый горошек. Мне запах нравится. (Поднимается.)

Шмурц неподвижно лежит на полу, но через некоторое время начинает шевелиться и вставать.

Когда выйдет срок, наступит час и придет время, я соберу душистый горошек, то есть, иными словами, как только он зацветет. Потому что я люблю цветы. (Оглядывает себя.) Воин, любящий цветы, выглядит нелепо, но я все равно люблю цветы. (Подмигивает.) Значит ли сие, что я не воин? (Пауза, затем он распрямляется и торжественно заявляет.) Исповедь. На самом деле — сложно выбрать более удачный момент, чтобы подобно ястребу, выследившему добычу, сосредоточиться на действительности, чем тот, когда человек, в силу определенных обстоятельств оставшийся в полном одиночестве, оказывается перед своей обнаженной душой и пристально ее разглядывает, словно добросовестный живописец, без смущения рассматривающий части тела своего соседа с целью выяснить, не превышают ли они размером его собственные, что, видимо, ничего не значит, но привычка судить о ком-то по внешним признакам вросла в человеческую сущность, как рак-отшельник в свою раковину — на самом деле, несмотря на этот мундир, я — убежденный антимилитарист, и в этом лишний раз проявляется моя национальная принадлежность. (Пауза.) Пытаясь выяснить причины внезапно пробуждающейся у целой нации тяги к военной форме и стремления в нее облачиться, люди зачастую теряются в догадках. (Ухмыляется.)

Ха... ха... ха... Все очень просто. Смысл жизни военного — война. Смысл войны — борьба с врагом. Для антимилитариста враг, одетый в военную форму, — дважды враг. Ибо антимилитарист не лишен тем не менее патриотических чувств и, следовательно, стремится обезвредить врага своего народа. И если враг одет в военную форму, лучше всего было бы выставить против него другого военного! Из вышеизложенного следует, что каждый антимилитарист обязан пойти в армию и подобным поступком совершить три подвига: прежде всего вывести из себя противника, помимо прочего, на своей собственной территории он раздражает солдат иных родов войск, поскольку военная форма имеет свойство вызывать взаимную ненависть различных военных; кроме того, он превращается в частицу некоей армии, которую сам же уничтожает и которая из-за данного обстоятельства станет некудышной армией. Ибо антимилитаристская армия разрушает сама себя и неспособна противостоять настоящей армии гражданских патриотов. (Скребет подбородок.) Так что же получается, мой враг — штатский? (Пауза. Другим тоном.) Совершенно незачем тратить на пустые разглагольствования время, которое можно было бы употребить на рассмотрение осязаемых и зримых, одним словом, доступных нашим органам чувств предметам. Поскольку порой я спрашиваю себя: не занимаюсь ли я игрой слов. (Пауза — смотрит в окно.) А может, они для того и созданы? (Пауза, затем он торжественно заявляет.) Возвращение к действительности. (Меняет тон.) Мне представляется важным это возвращение к действительности, прервавшее удачно, на мой взгляд, начатую исповедь. В сущности, выясняется, что я располагаю мнением фактически обо всем; достаточно взять хотя бы открытие, сделанное мной в области военной формы, — казалось, насколько непримечателен мундир коннетабля запаса — чтобы в этом убедиться. Я мог бы — а ведь не каждому это под силу — высказать свое суждение о прочих серьезных проблемах человечества... Не будет ли это самообманом? Ведь серьезные проблемы человечества встают лишь тогда, когда человек живет в обществе! (Пауза.) А я один. Я уже говорил. (Оборачивается и видит вставшего и подошедшего к окну шмурца. Отец отшатывается, такое впечатление, что он впервые понял, что перед ним не просто предмет; говорит, будто оправдывается.) Во всяком случае, мне всегда казалось, что я один. (Пауза.) Понадобилось бы неоспоримое... и четкое доказательство, чтобы я пришел к решению изменить создавшееся у меня впечатление, граничащее с уверенностью. Прав ли я был, когда пересматривал, перед тем как систематизировать, и синтезировал, перед тем как анализировать, или, может, ошибался? (Ощупывает глаза.) Вижу. (Ощупывает уши.) Слышу... (Замолкает, потом торжественно заявляет.) Инвентаризация. (С этого момента он все более старательно будет избегать шмурца, который, в свою очередь, будет все пристальнее следить за ним.) Нет никаких причин, чтобы мир простирался уж слишком широко за пределы окружающих меня стен; вне всякого сомнения я и есть пуп земли. (Вопрошает.) Надлежит ли составить список моих внутренних органов? Такое исследование зашло бы слишком далеко (Задумывается.) И потом о своих внутренностях я знаю только понаслышке и весьма приблизительно. Вполне допустимо, что именно сердце перегоняет кровь, однако если бы циркуляция крови была бы истинной причиной моего сердцебиения... (Замолкает.) Нет, только внешних. (Идет к тусклому зеркалу.) С этим приспособлением получится быстрее. (Смотрится в зеркало и продолжает с повествовательной интонацией.) Я всегда спрашивал себя, что за основания побуждают человека стремиться преобразить свой физический облик и, в частности, отрастить бороду. (Поглаживает бороду.) Итак, озабоченный поисками ответа на данный вопрос, я ее отрастил. И я в состоянии утверждать, что оснований как таковых не имеется. Я отрастил бороду, чтобы посмотреть, зачем отращивают бороду, и не увидел ничего, кроме бороды. Борода и есть первопричина бороды. (Другим тоном.) Хорошее начало, решительно перемена высоты не отразилась на моих способностях. (Неловко наклоняется, подносит руку ко лбу.) Раньше вроде бы нас было больше... и было попрохладнее. (Расстегивает пряжку и потихоньку начинает снимать мундир.) Эта мансарда наводит на меня тоску. (Другим тоном.) Нас было больше, но подавляющее большинство всегда было за мной. Теперь нас меньше, но я чувствую, что большинство больше мне не принадлежит. Парадокс, чистой воды парадокс... (Уже другим тоном, суетясь рядом с чемоданом.) Раньше, кроме сабли, у меня еще был револьвер. (Находит его и проверяет.) Оружие легкое, точно по руке, оно поможет мне отвоевать потерянные рубежи... (Берет револьвер, целится по сторонам, затем в неподвижного шмурца, по-прежнему не спускающего глаз с отца, наконец опускает револьвер.) Так вот о бороде. Если она растет, значит, она живая, но если ее сбрить, кричать она не будет. Как растение. Моя борода — растение. (Подходит к окну.) Может, все-таки лучше настурции, а не душистый горошек? Каперсы пошли бы в салат... Гармоничное сочетание костей, мяса и волосяного покрова, объединяющее в человеке мир животный, растительный и неорганический. (Задумывается.) Что относится к любой лохматой твари. (Спохватывается.) С оговоркой, что человек — единственное животное, таковым не являющееся. (Внезапно хватает револьвер и стреляет в шмурца. Тот никак не реагирует. Пауза. Отец продолжает чуть дрожащим голосом.)

Насколько я помню, там были холостые патроны, иначе мне, разумеется, не пришло бы в голову стрелять куда попало, рискуя кого-нибудь ранить. (Начинает ходить вокруг шмурца, как загипнотизированный удавом.) Люди, позволяющие себе совершать столь необдуманные поступки, не заслуживают чести быть названными мыслящим тростником... и все-таки она вертится... (Стреляет в окно, стекло с грохотом разбивается.) Заряжен холостыми... (Разглядывает револьвер, отбрасывает его в сторону.) Что же касается моей личности, то пусть катится куда подальше; для инвентаризации нужно свободное время, а у меня его нет. Когда-то у меня все лежало на камине в коробочке. (Встает на колени, прикладывает ухо к полу, прислушивается.) Их наверное забыли завести. (Стаскивает мундир, остается в одних кальсонах.) У меня нет времени. И никогда не было. (Пауза.) Жизнь — дурацкая история. (Смотрит себе на ноги, почесывает подбородок.) Надо бы одеться. (Роется в чемоданах и пакетах и вытаскивает оттуда классический костюм: серые полосатые брюки и черный пиджак.) Что-то мне этот костюм напоминает. Какую-то церемонию. (Качает головой.) Нет... от вещей никакого толку. (Бросает пиджак и снова надевает то, во что был одет вначале.) Вот так-то лучше. (Обнаруживает, что шмурц шевелится, и отходит в сторону. Долгая пауза.) Может ли ощущение одиночества у взрослого индивида усугубляться не посредством контакта с ему подобными, а иным способом? Нет. Если так оно и есть, ощущение одиночества, которое я постоянно испытывал, исходило, по-видимому, от одной — или даже многих сомнительных личностей, судя по всему, окружавших меня.

Я отваживаюсь высказывать подобные предположения, чтобы облегчить себе работу по обдумыванию вышеизложенного, коей я и предаюсь (Пока он будет произносить следующую реплику, он будет по очереди доставать разные предметы из своей поклажи и класть их возле шмурца как жертвоприношения на алтарь.) в данный момент. Когда я чувствовал себя одиноким, я был не один. Из этого вытекает, что если я по-прежнему чувствую себя одиноким... (Замолкает, направляется к двери, пытается повернуть ручку, в отчаянии исступленно колотит в дверь.) Неправда... я один... я всегда исполнял свой долг... и не только. (Пауза.) Мы бежим со всех ног навстречу будущему, мы мчимся так быстро, что настоящее ускользает от нас, мы поднимаем пыль, скрывающую от нас прошлое. Отсюда известное выражение... мм... отсюда множество известных выражений, которые я мог бы перечислить... (Начинает задыхаться, пауза, затем уже другим тоном, без всяких эмоций.) Я здесь не один. (Долгая пауза, во время которой он безуспешно что-то ищет, не спуская глаз со шмурца.)

Шум начинает потихоньку нарастать, сперва совсем издалека, затем медленно приближаясь.

Закрывать глаза на очевидные вещи — совершенно бесполезно... если ты слепой — тогда куда ни шло... (Замолкает.) Ничего не слышу. (Громче.) Ничего не слышу. (Вытаскивает из желтого пакета овощерезку, берет ее и устало крутит ручку.) В такую минуту оставалась по крайней мере надежда на будущее поколение, которое отстирало бы грязное белье родителей при помощи овощерезки. (Шум нарастает, отец кричит.) Я ничего не слышу!!! (Отшвыривает овощерезку, смотрит на свои руки.) Эти руки чисты. (Осматривает окно.) В конце концов идея с каперсами была вполне удачной, но я полагаю, что жимолость могла бы удовлетворить желания иного порядка... более высокие... Ее не едят... Я буду сдерживать чувство голода. (Вопит.) Клянусь! Я буду сдерживать чувство голода! (Пожимает плечами.) Чтобы лучше его осознать и полнее удовлетворить. (Бросается на колени и вопит.) Я ничего не слышу! Я ничего не слышу!

Шум внезапно стихает, видимо, мертвый шмурц сползает по стене, к которой он прислонялся. Слышатся удары в дверь. Отец встает на ноги.

Я должен? Я никому ничего не должен... Я всегда был один.

Удары становятся более настойчивыми, отец подходит к окну, свет понемногу гаснет.

Вьюнки — это не то, что жимолость... вьюнки — цветы свежие, живые.

Удары все громче. Отец кидается к окну, перелезает через подоконник.

Я всегда был один... в пыли прошлого мне ничего не видно.

Пошатывается, поскальзывается, цепляется за окно.

она накрыла людей как одеялом... как мебель... Они и были мебелью... всего лишь мебелью.

Удары прекращаются. Шум вдруг слышится где-то совсем рядом, отец шарит ногой, пытаясь во что-то упереться.

Я не знал... Простите... (Поскальзывается и рушится вниз с криком.) Я не знал...

Шум заполняет всю сцену. Темнота. Возможно, дверь открывается и в темноте появляются смутные очертания шмурцев...

Занавес