Структура стихотворного текста в аспекте герменевтической теории интерпретации (на материале английского сонета XVI-XIX вв.)
Шрифт:
Стадия восприятия и интерпретации представляет собой сложную взаимосвязь многочисленных факторов, определяющих понимание и толкование текста, начиная с личности самого интерпретатора и завершая широким контекстом создания произведения. В качестве первого из них исследователи традиционно выделяют фактор предпонимания, трактуемый как значимое знание и ориентировка интерпретатора в широком контексте сообщения, наличие предварительных установок в сознании реципиента. Для обозначения этого фактора в герменевтике употребляются разные термины. Так, М. Хайдеггер определяет предпонимание через единство трех понятий – «предвзятие», «предсмотрение» и «предрешение», которые складываются в «предрассуждение» толкователя [Хайдеггер, 2003: 177–178]; Г.-Г. Гадамер пользуется терминами «предмнение», «предпонимание», а также «предструктура понимания» [Гадамер, 1988: 317–364; Гадамер, 1999].
Характерно, что значимость фактора
Предпонимание, по сути, составляющее первую, предварительную ступень интерпретации, тесно связано со следующим фактором восприятия и толкования художественного произведения – фактором контекста. Эта связь видится нам в присутствии в обоих случаях некоего дополнительного знания, которое берется толкователем не непосредственно из текста произведения, а из внешних по отношению к тексту источников (сходная мысль высказывается и в работах по эстетике, см., например, [Шопенгауэр, 1992: 465]).
Разница между предпониманием и знанием контекста заключается в следующем. Первое предполагает наличие обобщенного знания, некоторого жизненного опыта, помогающего понять и, возможно, применить к себе описываемую ситуацию. Знание контекста в отношении художественного произведения обладает литературной, культурно-эстетической и отчасти исторической спецификой. Наличие такого знания у интерпретатора хотя и может расцениваться как необязательное (на это указывает практика имманентного анализа в современной филологической науке), но в большинстве случаев содержит дополнительные «подсказки», а порой и необходимые ключи к адекватному толкованию текста. Особую роль контекст, как правило, играет для стихотворных произведений, которые зачастую могут быть правильно поняты только с привлечением дополнительной информации. А она в свою очередь делится на информацию: а) о творчестве автора изучаемого текста (узкий контекст), б) об истории и особенностях жанра данного произведения, в) о национальной традиции и г) о литературном направлении, в рамках которого работал автор (широкий контекст), и т. д. (ср. классификацию видов контекста в работе [Макеева, 2004: 48] и специфику контекста для поэтического произведения в статье [Абрамов, 2006: 4]).
Высокая значимость контекста отмечается в трудах по эстетике и философской герменевтике. Так, Ф. Шлейермахер указывает на то, что любое произведение искусства «укоренено в своей почве, в своем окружении» и неизбежно теряет свое значение в процессе имманентного восприятия (цит. по: [Гадамер, 1988: 217]). Сходную мысль видим в высказывании В. Дильтея о том, что смысл всякого поэтического произведения определяется «сознательностью поэта и его века», а способы организации текста в разных произведениях должны быть поняты как выражение не только индивидуальных, но и исторических различий в постижении жизни [Дильтей, 2001: 107]. В работах Г.-Г. Гадамера «реконструкция» смысла текста с учетом знания литературного и лингвистического контекста эпохи или творчества автора (имеются в виду особенности словоупотребления) понимается как одна из первостепенных задач герменевтики [Гадамер, 1988: 319].
Данная мысль находит отражение и в более поздних исследованиях. Так, в системе техник понимания текста, описанных в трудах по герменевтике Г. И. Богина, немаловажное место занимают жанроопределение и контекстная догадка (в данном случае имеются в виду более широкий и более узкий контексты соответственно): см. [Богин – Интернет; Богин – Интернет (а)]. На значимость и актуальность проблемы контекста указывает и то, что сегодня она активно разрабатывается в общефилологических исследованиях. Ю. М. Лотман в трудах по семиотике справедливо отмечает, что текст – это не только «генератор новых смыслов», но и «конденсатор культурной памяти», обладающий способностью сохранять память о своих предшествующих контекстах [Лотман, 2001: 162]. В связи с этим ученый вводит термин «внетекстовые связи», определяя его как отношение множества элементов, зафиксированных в тексте, к множеству элементов, из которого осуществляется выбор того или иного элемента [Лотман, 1998: 59]. Развивая ту же мысль, В. А. Миловидов указывает на необходимость разграничивать авторские и читательские внетекстовые структуры так же, как и авторский и читательский варианты прочтения текста [Миловидов, 1998: 11].
В работах Е. Г. Эткинда проводится четкая иерархия языковых и художественных контекстов стихотворного произведения, обозначаемая термином «лестница контекстов» [Эткинд, 2001: 64–66, 81]. Наконец, идея важности
контекста косвенно отражена и в литературоведческих работах. Показательно в этом плане конвенционально принятое в науке понимание интерпретации как «толкования смысла произведения в определенной культурно-исторической ситуации его прочтения» [БЭС, 1997: 453].Таким образом, важность предварительного (или, в терминах лингвистики, пресуппозитивного) знания, объединяющего в себе предпонимание и знание контекста, очевидна: наличие его как бы подготавливает читателя к восприятию того или иного текста, не гарантируя, тем не менее, его полного и адекватного толкования. Очевидно, однако, и то, что интерпретация и понимание текста не могут проходить в отрыве от опережающего их (а зачастую и протекающего симультанно) восприятия текста. Подтверждение этому предположению обосновано в исследованиях по психолингвистике. Ученые отмечают тесную взаимосвязь восприятия и понимания в коммуникативном акте, выражающуюся через постоянное взаимодействие соответствующих процессов и механизмов [Залевская, 1999: 237].
Разнообразие возможных подходов к изучению процесса восприятия текста с его последующим толкованием может быть кратко охарактеризовано через оппозицию целостности и поэтапности. Так, восприятие текста, при всей его кажущейся «мгновенности», «единовременности», традиционно рассматривается как процесс многоэтапной обработки воспринимаемого сигнала (в нашем случае в роли такого сигнала выступает последовательность графем). Эта обработка производится на нескольких уровнях, среди которых наиболее отчетливо выделяются зрительный; логический; интуитивный.
При зрительном восприятии текста происходит обработка последовательности текстовых элементов, их идентификация как значимых единиц. Причем в данном случае речь идет о разных единицах текста – от отдельных лексем до предложений, фраз, целостных текстовых сегментов. Так, Б. В. Томашевский рассматривает в качестве одного из начальных этапов восприятия текста «угадывание по общему рисунку слов и фраз» [Томашевский, 1959б: 19]. Отдельные эпизоды текста оказываются значимыми для данного этапа, лишь будучи не столько логически, сколько визуально выделены или обособлены от основного текста произведения. В отношении художественного прозаического текста сюда можно отнести значимое деление на главы, разделы, книги и т. д. (в рамках всего произведения), а также абзацы и отступы (в рамках каждой из таких глав). «Само расположение текста, наличие (или отсутствие) красных строк, величина абзацев и количество знаков от точки до точки <…> не только регулируют чтение, <…> но и оказывают непосредственное воздействие – на глаз» [Дарк, 1995: 321].
Совершенно иную значимость графический фактор приобретает в отношении стихотворного текста. Уже такие традиционные его характеристики, как вертикальное (за счет дробления речевого потока на короткие отрезки – стихи) расположение в пространстве и членение на визуально обособленные друг от друга строфы, обусловливают специфику восприятия стихотворения по сравнению, например, даже с самым коротким, приближенным к нему по объему рассказом. Особая роль графического оформления стихотворного текста уже не вызывает сомнения у современных исследователей: многие из них сходятся на том, что визуальная форма способна осуществлять сразу несколько важнейших для понимания текста функций. Во-первых, общая графика текста дает установку на возможный характер его содержания и внетекстовых связей. Например, если перед нами неозаглавленный текст, который состоит из пяти строк, расположенных одна под другой, причем третья и четвертая строки будут заметно короче первой, второй и пятой, то одного взгляда на него будет достаточно, чтобы сделать предположение о его принадлежности к определенной жанровой системе – лимерикам – и общем характере содержания – шуточном. Оговоримся, что этот метод «угадывания» будет актуален лишь при том условии, если в тексте соблюдены традиционные жанровые особенности.
Тем не менее любое отступление от канона (например, содержание лирического, а не шуточного характера) в данном случае будет также функционировать как значимое отсутствие традиционного признака (ср. понятие «минус-прием» в литературоведении). Изначальная, пусть и ошибочная, ассоциация с определенным жанром, вызванная внешним формальным сходством, порождает в сознании реципиента столкновение традиционного и новаторского взглядов на выбранный автором жанр, что нередко служит ключом к пониманию текста. Из этого рассуждения можно заключить, что визуальный облик стихотворения способен не только предварить восприятие текста, но и оказать дальнейшее влияние на этот процесс. Так, разбиение стихотворного текста на отдельные сегменты (будь то равные по объему строфы или неравные графические периоды) «управляет» нашим восприятием, как бы подсказывая, какой отрывок текста требует большей или меньшей концентрации внимания, где необходимо сделать паузу и т. д. (подтверждение этой мысли находим в работах: [Орлицкий, 1995: 182; Орлицкий, 2002: 612; Степанов, 2004: 75; Berry, 1993: 1364] и мн. др.).