Структуры господства, граждане и институты

– укрепляют правовую базу иерархии власти и контроля за выборами; сужают сферу отношений политической и гражданской реципрокности;

– формируют и поддерживают на системной основе среду политико-правового неравенства граждан, неопределенности и нестабильности источников и ресурсов их субъектности и агентности;

– создают благоприятные институциональную среду и моральный порядок для манипулятивного управления политическим сознанием, размывают социальные и моральные нормы, переопределяют их в интересах субъектов господства;

– «вживляют» в ткань общества кодекс и практики сервитута (отношений «господин – подневольный»);

– деформируют состояние гражданственности (чувство сопричастности, ответственности, солидарности), гражданские добродетели (уважение к закону и согражданам, моральные нормы, активная гражданская позиция, эмансипативные ценности);

– изымают у властных элит и граждан мотивацию к ориентированным на общее благо действиям и блокируют их реализацию;

– склоняют властные элиты к политическому оппортунизму, отчуждают граждан от политики, что сводит зону ответственности граждан к задачам и вопросам, которые поддаются индивидуальному контролю или контролю близким кругом;

– ослабляют институциональный и общественный контроль за действиями власть предержащих, что снижает восприятие ценности социальных отношений в рамках общественного договора;

– блокируют процессы разработки социально-ориентированных, граждански-контролируемых и эффективных проектов модернизации, а также адаптации общества к вызовам современного (геополитического и (гео)экономического развития;

– способствуют социетальной дезинтеграции и в целом снижают жизнестойкость социума.

Измерение власти на шкале «господство – эмансипация, эмпауэрмент»

В современном теоретическом дискурсе господства политика и власть эксплицитно или имплицитно измеряются на шкале с полюсами «неполитическая власть/господство – политическая власть/ эмансипация, эмпауэрмент». В таком измерении понятия «политика» и «политика эмансипации» тождественны. Власть обладает признаками политической в той степени, в какой имеет целью недопущение отношений господства и соотносится с нормативно-ценностной матрицей эмансипации. Непременным критерием политики постулируется de jure и de facto обеспечение политико-правового равенства граждан и возможности их взаимодействия в публичной сфере по поводу общего блага (определения его содержания, принципов и способов его преумножения и распределения, контроля за соблюдением договоренностей и «правил игры»). Агент политики эмансипации – человек, который заботится об общем благе, обладает правами, возможностями, способностями и мотивацией быть хозяином своей жизни (self-mastery), осознано и свободно распоряжаться имеющимся у него набором возможностей, защищенным от манипулятивного воздействия внешних сил.

При таком понимании политики словосочетание «политика господства» становится оксюмороном. Ибо «политика», допускающая/ продвигающая на системной основе социальные отношения господства, изымает политическое содержание из любого властного взаимодействия и субъекта власти, сужает и в пределе уничтожает политическое пространство как место и условие бытования политики.

Особенности поствеберианского теоретического дискурса господства

Современный теоретический дискурс господства можно назвать поствеберианским в том смысле, что он отошел от заложенной М. Вебером традиции, во-первых, определять власть почти исключительно в парадигме «власть над». Во-вторых, оставлять вне фокуса внимания концептуализацию власти в парадигме «власть для». В-третьих, ценностно нейтрально определять власть и господство и, как следствие, нормативно не различать их.

Определяя власть (Macht) как «любую вероятность реализации своей воли в данном социальном отношении даже вопреки сопротивлению, на чем бы эта вероятность ни основывалась» [22] , Вебер считал это понятие социологически аморфным, так как реализовать свою волю человеку могут помочь разные обстоятельства вкупе с разными качествами самого человека.

Господство как определенную форму власти – «частный случай власти» – Вебер считал более точным социологическим понятием и определял его как «вероятность встретить повиновение приказу» [23] . Классик социологии уточняет признаки и характер господства, давая более полное определение: «такое положение дел, при котором объявленная воля (приказ) господствующего или господствующих должна определять и фактически определяет действие других (подчиняющегося или подчиняющихся) таким образом, что данное действие в социально значимом отношении развертывается так, как если бы подчиняющиеся сделали содержание приказа (просто в силу его наличия) максимой собственного действия (подчинение)» [24] .

22

Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии: в 4 т. / Вебер М.; пер. с нем.; сост., общ. ред. и предисл. Л.Г. Ионина; НИУ ВШЭ. T. I: Социология. М.: ИД ВШЭ, 2016. С. 109.

23

Там же.

24

Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии: в 4 т. Т. IV: Господство. М.: ИД ВШЭ, 2019. С. 22.

Вебер неоднократно подчеркивает, что «к сожалению, единственно удовлетворяющий нас объем понятия обнаруживается только в связи с правом отдачи приказа» [25] .

Веберианский ценностно-нейтральный и поствеберианский нормативный подходы к пониманию господства диаметрально противоположно определяют роль последнего в развитии социальных отношений. Согласно Веберу, господство (вне зависимости от его содержания) и способ его реализации рождают «из аморфного действия общности его концептуальную противоположность – рациональное обобществление» [26] (Vergesellschaftung), то есть социальное отношение и социальное действие в рамках этого отношения, которые базируются на рационально (ценностно- или целерационально) мотивированном компромиссе интересов и/или объединении интересов на такой же основе. «Именно структура господства и ее развертывание формируют действие общности, однозначно определяя его ориентацию на некую цель» [27] , подчеркивает классик социологии. В поствеберианском дискурсе господства последнее видится как фактор состояния стратегической неопределенности, дезориентации действия общности, блокирования (про)социального поведения, утраты субъектности и агентности объектами господства.

25

Там же.

26

Там же. С. 23.

27

Вебер М. Хозяйство и общество. Т. IV: Господство. С. 17.

В поствеберианском дискурсе господства «рокировка» проведена и с парадигмами «власть над» и «власть для». В современном научном дискурсе власти сохраняется заложенная М. Вебером традиция понимания власти в парадигме «власть над». Власть определяется и анализируется в телеологической перспективе и в терминах конфликта как «возможность подчинить поведение другого собственной воле» [28] , достигнуть своих целей, реализовать свою волю. На периферии внимания дискурса власти продолжает оставаться ее трактовка и анализ с позиций парадигмы «власть для». Исследовательские линзы этой парадигмы настроены на осмысление экзистенционального существования власти, ее природы и ее генерации. Ключевые положения парадигмы «власть для» – власть есть совместное коллективное действие, направленное на достижение общих целей (общих благ). Источник власти – в способности к (само)организации и социальной интеграции людей. Согласно, пожалуй, самому авторитетному теоретику «власти для» Х. Арендт, «единственная материальная, непременная предпосылка создания власти есть сама совместность людей» [29] . Власть создается в процессе нацеленного на достижение общих целей коллективного действия людей в публичной сфере и прекращает свое существование, когда это действие завершается по тем или иным причинам (например, когда «политика» господства «закрывает» публичную сферу). Фокусировка парадигмы «власть для» востребована в современных теориях господства и в сопряженных с ними теориях свободы и эмансипации. Авторы наиболее влиятельных концепций господства солидарны в том, что оперирование понятием «власть» исключительно в парадигме «власть над» настолько сужает рамки исследования, что практически исключает саму возможность развития теории господства, делает невозможным сравнительный анализ эмансипаторных концепций социальной власти [30] .

28

Там же. С. 18.

29

Арендт Х. А Vita activa. С. 266.

30

Stewart A. Theories of power and domination. P. 6, 35.

Еще одно важное положение. Оно касается роли, которая в концепциях господства отводится демократии в контексте выше отмеченного постулата о свободе от господства как высшей политической ценности.

Демократия, ее институты и практики считаются инструментальными ценностями, то есть ценностями «второго порядка». Их предназначение видится в освобождении человека от господства, от неполитической власти, нарушающей (любой) общественный договор.

Формы власти, механизмы и результаты ее осуществления (пере) – осмысливаются и анализируются сквозь призму концептов «господство», «эмансипация», «empowerment».

Такая оптика делает неактуальной известную проблему предмета анализа в критериях «демократическая – недемократическая». Заметим, что демократические концепции господства (democratic conceptions of domination) «бракуются» по той причине, что в них один оспариваемый по существу концепт (демократия) определяется и операционализируется посредством другого оспариваемого по существу концепта (господство) [31] .

Институциональный дизайн и практики стран с разными моделями демократии и ее разной «глубиной» анализируются как процесс и результат постоянного противостояния субъектов и объектов господства в меняющемся историческом контексте. Движение власти и политики на шкале «господство-эмансипация» отражает соотношение сил сторон и их стратегий. Власть и господство сосуществуют, масштаб и интенсивность господства изменчивы. Демократическая форма правления признается самым оптимальным инструментом минимизации отношений господства. Уничтожить отношения господства «на корню» нереально, этот «корень» имеет и свойства ризомы [32] .

31

Lovett F. A general theory of domination and justice. Oxford: Oxford Univ. Press, 2010.

32

Напомним, что «ризома» (фр. rhizome – корневище) – понятие философии постмодерна, фиксирующее принципиально нелинейный способ организации целостности (текста), оставляющий открытой возможность как для внутренней имманентной подвижности, так и для интерпретационного плюрализма. – См.: Новейший философский словарь. Режим доступа: URL:C%D0%90

Навязывание отношений господства сильной стороной социального взаимодействия и стремление слабой стороны избежать его сопровождают всю историю человека общественного. В терминах борьбы демоса против господства власть предержащих можно описать и всю историю политики граждан с самой ее «колыбели», когда человек начинает осознавать свое Я в качестве социального и политического субъекта. Логика развития структур господства направлена на разрушение прежде всего этой «колыбели»: на изымание институциональных, экономических, культурных и т. д. факторов формирования гражданина, на ограничение его ресурсов и «аннулирование» автономного человека, на вытеснение его из публичной сферы, подавление социальной энергии индивида или трансформацию ее в безопасные для агентов господства формы [33] . История свидетельствует, что демократические институты с разной степенью успешности ограничивают развитие отношений господства под своей сенью. Согласно Давиду Рансимену, авторитетному исследователю истории демократии, последняя может быть описана как «совмещающиеся» друг с другом истории «успеха» и «пессимизма и страха» [34] . Эти истории могут быть описаны и как хроника меняющегося соотношения между успешной политикой эмансипации и политикой господства (их источников, ресурсов, агентов, стратегий). С последней четверти прошлого века в континууме «эмансипация – господство» власть и политика даже в устойчивых демократиях демонстрируют тенденцию к смещению в сторону полюса «господство», подтверждая справедливость замечания, что «успехи демократии за последние 100 лет не привели к созданию более зрелых, прозорливых и понимающих самих себя демократических обществ» [35] .

33

Хоркхаймер М., Адорно Т.В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты / пер. с нем. М. Кузнецова. М.; СПб. Медиум, Ювента, 1997.

34

Рансимен Д. Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней / пер. с англ. Д. Кралечкина; под науч. ред. А. Олейникова. М.: Изд. дом ВШЭ, 2019. С. 15, 12.

35

Там же. С. 15.