Стукач и его палачи

– Это бы было оригинально, гражданин начальник. Я в следующий раз постараюсь этой подсказкой воспользоваться.

– Да-да! – покачал головой Зиновьев. – Палец тебе в рот не клади. Но тайно проникать в чужое жилище, воровать, а потом реализовывать чужую вещь – это уже не романтика, а преступление.

– Нет, гражданин начальник, это уже издержки производства.

– Философия у тебя, однако…

– Вот, гражданин начальник, вы даже понимаете, что это своеобразная философия. А наш гуманный суд за мои философские воззрения, интеллигентность и романтику отправляет в лишённые всякой романтики места. И что мне здесь остаётся делать? Использовать свой дар рассказчика анекдотов да частушки сочинять.

– Так это твоя, о пшенице и обезьянах?

– Какая?

– А вот эта:

Летят перелётные птицы:

Косыгин, Хрущёв, Микоян.

Везут они в Кубу пшеницу.

Оттуда – везут обезьян.

– Это я ещё при первой отсидке сочинил. Кто-то настучал. Так чуть не отправили на Таймыр овцебыков пасти.

– А что-нибудь более свежее?

– Можно и более свежее. Только оно о вашем бывшем большом начальнике.

– Нашей колонии?

– Берите выше.

– Неужели о самом Министре юстиции?

– А то.

– Чего же стесняться? Тут все свои. Да и осудили уже этого Министра.

– Мне бы такой срок: девять лет условно за то, что на казённые денежки с девочками в бане резвился.

– И как же тебе в стихотворной форме удалось вплести баню и Министра?

– Вплелось за милую душу: в несколько куплетов.

Ах, Аня, Жанна, Маня!

Министр лишился чувств:

Полмиллиарда бане

Составил долг Минюста.

Министра осудили:

Впаяли девять лет.

А денежки уплыли –

Сказали: всем привет!

Суд плачет поголовно.

Хоть в бане стыд и блуд,

Министру срок условно

Дал наш гуманный суд.

Зато за мелочёвку

Впаяет – будь здоров!

Окинет взглядом волка,

Оставит без портков.

– А свои «способности», наверно, тоже в стихах прославил?

– Это уж, гражданин начальник, сам Бог велел.

С «добрым утром» приходил,

Крался по- кошачьи.

Как безумно я любил

Крепко, крепко спящих!

И теперь мой тяжкий труд

Дорого оценен.

Как назвать гуманным суд,

Так взвинтивший цены?

– Пять лет за такой труд, думаю, маловато. Как-никак в четвёртый раз. Может, хватит уже? Есть же у тебя несомненный талант. Вот и развивал бы его. Смотришь, был бы уже знаменитым поэтом или артистом. А так выйдешь на свободу, сходишь один раз с «добрым утром» - и снова на нары, на несколько лет. Жизнь ведь человеческая короткая. Что её нарами измерять?

– Я подумаю, гражданин начальник.

– Иди, Зыков, и думай! Очень крепко думай!

– Вот теперь мы сможем поговорить по твоему делу,- сказал Зиновьев, когда Зыков ушёл. – Я буду рассказывать тебе всё, что знаю об Уразове из личных наблюдений и из той оперативной информации, которая ко мне поступала. Врать не буду, О том, что Уразова «опустили», оперативная информация была. Лично у Дмитрия пытался выяснить этот вопрос. Но он сказал, что эти слухи распускают его недоброжелатели, чтобы унизить. На самом деле ничего такого не было. Но я ему не поверил.

– Почему?- полюбопытствовал Сергей.

– Во-первых, я увидел точку синего цвета у его верхней губы, ближе к носу, похожую на татуировку.

– И что она обозначает?- спросил Зотов. – Честно говоря, я в этих вопросах дилетант.

– Это всего лишь точка. Если коротко, обозначает – обиженка. Её наносят или насильно, или обманным путём, или в бессознательном состоянии. Владелец этой точки может и не подозревать о её существовании. Мало ли от чего она могла образоваться.

– Меня интересуют его связи,- сказал Зотов.

– Поддерживал он отношения с Хорохординым, - ответил Зиновьев.

– И что он может собой представлять?- поинтересовался Зотов.

– Убийца. Но колхозник колхозником. Простой, как пятикопеечная монета.

– А специальность, какая у Уразова?- продолжал допытываться Зотов.

– Никакой. У него же один маршрут: тюрьма-воля-тюрьма.

– А у Хорохордина?

– О! Это электрик от Бога и мастер по ремонту телевизоров и прочей бытовой техники. Он из хлама, как говорят, мог сосульку сделать.

– А сейчас, где Хорохордин?

– Освободился. Он, кстати из ваших краёв.

– Откуда конкретно, можно узнать?

– Сейчас попрошу посмотреть банк данных.

С этими словами он набрал номер телефона. Уже через несколько минут в комнату постучали. Вошла сотрудница с отпечатанным листком бумаги.

– Ну, вот, - посмотрев на машинописный текст, сказал Зиновьев,- Хорохордин Вадим Петрович, деревня Апреловка Кедроградской области.

– Это пригород Кедрограда,- пояснил Зотов и спросил: - Как думаете, мог ли он совершить это преступление?

– Зная Хорохордина, сомневаюсь,- ответил Зиновьев.

– Что ж, выяснил я, кажется, все,- стал прощаться Зотов.
– Спасибо за информацию! Мне пора.

Зиновьев его остановил:

– Должен тебе сказать, что не ты первый интересуешься Уразовым.

– И у кого был интерес?

– У сыщика из линейного отдела станции Кедроград.

– Когда это было?

– Месяца три-четыре назад.

– Фамилию вспомнить сможете?

– Что-то связанное с холодом.

Зотов начал перечислять созвучные с холодом фамилии: Морозов, Мерзликин, Холодилов, Стужа, Зимин, Снегов, Ледяной, Пурга. Но Зиновьев каждый раз отрицательно мотал головой.

– Ладно,- сказал Зотов. – Данные о том, где он работает, есть. Остальное – дело техники. Лучше скажи, чем он интересовался?

– Тем же, что и ты. Я и рассказал всё, что знал.

– Я очень признателен, Станислав Игоревич, - обратился Зотов к Зиновьеву,- за полученную ценную информацию.

– Честно, говоря, не за что,- ответил Зиновьев. – Каждый на своём участке делает нужное дело. Приятно было пообщаться. Чувствуется в тебе профессионал. А для настоящего профессионала что важно? Постоянно совершенствоваться. Как память о нашей встрече хочу тебе сделать подарок. Он необычный. Но в твоей работе пригодиться. С этими словами Зиновьев протянул Зотову небольшого формата книжку. Зотов взял её в руки. «Пенитенциарная социология: татуировки, жаргон, жесты»,- прочитал он.