Ступени

– Это атеисты, богохульники, нарочно подстроили, - сказал Сидорыч, тот самый лысый, который сделал ранее Юрию Дмитриевичу замечание за неснятую тюбетейку, - это они, чтоб над чувствами верующих посмеяться. Нет, верно сказано: с врагами надо бороться сперва крестом, потом кулаком, потом и дубиной.

Сидорыч ходил со списком, выискивал свидетелей. Подошел он и к Юрию Дмитриевичу как непосредственно замешанному в стычке, и Юрий Дмитриевич как-то машинально сказал фамилию и место работы. Потом Юрий Дмитриевич пошел к выходу, держа девушку за плечи и прижимая к ее рассеченной брови свой носовой платок. Девушка покорно шла с ним рядом, она была в полуобморочном оцепенении. Они пересекли двор, и Юрий Дмитриевич усадил девушку на гранитный парапет забора ограждения, там, где нависающие ветки деревьев кидали тень. Бровь была рассечена неглубоко, но синяк наливался всё сильнее, приобретая фиолетовый с желтизной оттенок.

– Надо бы холодную примочку со свинцовой водой, - сказал Юрий Дмитриевич.
– Тут, кажется, недалеко аптека.

– Холодно, - шепотом сказала девушка.

Она так дрожала, что каблуки ее босоножек постукивали. Юрий Дмитриевич пересадил ее из тени на солнце, но и сидя на раскаленном граните, она продолжала дрожать.

– Они опять убили его, - сказала девушка.

– Тише, - сказал Юрий Дмитриевич, - вам нужен покой, вам нужно лечь... Где вы живете?

– Вот здесь колет, - сказала девушка. Она взяла руку Юрия Дмитриевича и положила ее себе на грудь у левого соска. Грудь у нее была упругая, девичья, и Юрий Дмитриевич невольно отдернул пальцы.

– Это сердечный невроз, - сказал Юрий Дмитриевич.
– Вы не волнуйтесь, это просто нервы... Вы не ощущаете боли в руке или лопатке?

– У меня ладони болят, - сказала лихорадочным шепотом девушка, - и ступни... Где ему гвоздями протыкали...
– Девушка замолчала и вдруг неожиданно слабо, но счастливо улыбну-лась.
– Любовь, любовь, - повторяла она.
– Как жаль, что я никогда не увижу свое сердце... Я хотела б его расцеловать за то, что оно так наполнено любовью к Христу.

Пальцы у девушки были холодные, пульс учащен.

"Надо бы вызвать "скорую помощь", - подумал Юрий Дмитриевич. Он оглянулся, ища глазами кого-либо из прохожих, чтоб попросить позвонить, и увидал, что к ним торопливо приближается какой-то странный старик. У него были лохматые седые брови, длинные седые волосы и седая длинная борода. На голове - старая фетровая шляпа, глубоко натянутая. Издали Юрию Дмитриевичу показалось, что он в рясе, но это оказался просто старый потертый плащ, который старик носил несмотря на жару. Ноги старика были обуты в спортивные тапочки, а на шее, рядом с крестом, небольшой овальный портрет Льва Толстого.

– Зиночка, - закричал старик, увидав ссадины на лице у девушки, - я говорил, говорил, не ходи...

– Папа Исай, - сказала Зина, обняла старика, поцеловала его и заплакала, - они опять распяли его...

– Не распнут, - сказал папа Исай, - а распнут, он снова трижды воскреснет... Я на скамеечке, на скамеечке тебя ждал... Вы тоже в христианство церкви верите?
– обратился он к Юрию Дмитриевичу.

– Не знаю, - сказал Юрий Дмитриевич, - не пойму я вас...

– Есть христианство Христа и христианство церкви... Читали Льва Толстого "Разрушение и восстановление ада"? Христос ад разрушил, а церковь ад восстановила.

– Я думал об этом, - сказал Юрий Дмитриевич.
– То есть о Христе и о религии вообще... Впрочем, пока надо бы вызвать "скорую помощь"... Или, знаете, лучше я возьму такси... Поедем ко мне... Тут недалеко... Ей надо сделать перевязку... И покой... Полежать... Вы постойте около нее, я сейчас...

Юрий Дмитриевич вышел на середину мостовой и остановил такси. Вместе с папой Исаем они усадили Зину на заднее сиденье.

– Где это ее обработали?
– спросил шофер.

– Упала, - ответил Юрий Дмитриевич и назвал адрес.

II

Когда они вышли из такси у подъезда, многие прохожие и жильцы дома останавливались и смотрели на них. И действительно, выглядели они довольно необычно. Юрий Дмитриевич был высокий, седеющий блондин с хоть и несколько похудевшим, усталым, но все-таки по-прежнему холеным лицом, в массивных в черепаховой оправе очках, в кремового цвета костюме шелково-го полотна и в импортных дорогих сандалетах. Об руку он держал бедно одетую девушку с крестиком на шее, к тому ж с лицом в кровоподтеках, а с другой стороны девушку поддерживал какой-то полусумасшедший старик. Дело усугублялось тем, что в глубине души Юрий Дмитри-евич стыдился своих спутников, то есть стыдился помимо своей воли, и это заставляло его еще более напрягаться, так что выскочившей из подворотни с лаем собаке он даже обрадовался, шагнул ей навстречу с таким остервенением, что громадная овчарка вдруг поджала хвост и метнулась в сторону. Юрий Дмитриевич надеялся, что Григория Алексеевича нет, но он был дома и встретил их в передней с удивлением, но сравнительно спокойно. Очевидно, он уже увидал их из окна, и первое впечатление было позади.

– Вот, Григорий, - сказал Юрий Дмитриевич.
– С девушкой неприятность... Впрочем, если ты возражаешь, мы поедем в поликлинику...

– Оставь, - сказал Григорий Алексеевич.
– Аптечка на кухне, ты ведь знаешь...

Юрий Дмитриевич повел Зину на кухню, усадил на стул, снял пиджак, засучил рукава, быстро и ловко обработал кровоподтеки, наложил пластыри, а к синяку свинцовую примочку.

Зина сидела устало и безразлично, если ранее лицо ее было бледно, то теперь оно покрасне-ло и обильно покрылось каплями пота. Юрий Дмитриевич вытер ей пот куском марли, затем провел в свою комнату и уложил на тахту, подсунув под голову подушку. Папа Исай по-преж-нему стоял в передней, не раздеваясь, а против него так же молча стоял Григорий Алексеевич.

– Я, пожалуй, пойду, - сказал папа Исай.
– Я внизу на скамеечке посижу, Зиночку подожду...

– Нет, нет, - сказал Юрий Дмитриевич.
– Мы ведь с вами не договорили... Вернее, только начали... Я сейчас говорить хочу... Я думать хочу... Снимите плащ...

Он помог папе Исаю снять плащ. Под плащом была вельветовая толстовка.

– Вы и куртку снимите, ведь жарко, - суетился Юрий Дмитриевич, становясь всё более оживленным.

Папа Исай снял и куртку. Под курткой у него была свежая белая рубаха-косоворотка. Портрет Толстого висел на чистенькой муаровой ленточке.

– Я чай поставлю, - сказал Григорий Алексеевич.

– Так о чем, о чем это вы, - сказал Юрий Дмитриевич, когда папа Исай уселся за стол.
– Христианство Христа и христианство церкви...

– Не церковь, а вера свела евангельское учение с неба на землю, сказал папа Исай.
– Сделала его применимым на земле.

– А вот это интересно, - подхватил Юрий Дмитриевич, подталкиваемый вовсе не словами папы Исая, а своими мыслями, - христианство из религии превратилось в форму правления... Материализация идеала... Да, Григорий, ты вот смотришь удивленно, но мы с тобой почти всю жизнь прожили в эпоху, когда раздумья сменялись ясными лозунгами... Я не о лживых лозунгах говорю... Я о тех говорю, в которых истина... Не убий... Не укради... Человек человеку друг... Идеалы, вместо того чтобы парить в воздухе, твердо становились на землю, удовлетворяли сегодняшним потребностям... Допускаю, в этом была жестокая необходимость... Но это таило в себе величайшую опасность, ибо нарушало природу мышления... Я к чему это, - смешался он вдруг, приложив ладони к вискам, - ах, я об идеале начал говорить, о том идеале, который в лозунг заключен был и на землю опущен... Смысл и величие всякой мысли в итоге, в идеале, и истина всегда проста... Верно, согласен... Смысл и величие всякой горы в ее вершине, но попро-буй сруби с Эвереста вершину и поставь эту вершину в поле... Получится жалкий бугорок... Идеал потому и называется идеалом, что он никогда не может быть достигнут, как кусок мяса или женщина... Материализуясь, он исчезает...

Юрий Дмитриевич обошел вокруг стола. Он чувствовал необычный прилив сил, в глазах был лихорадочный блеск, а лицу было жарко. Папа Исай прихлебывал из блюдечка прине-сенный Григорием Алексеевичем чай.

– Земля - земля и есть, - сказал он.
– Со всячинкой, с требухой... Ты спаси вон этакую, а не ту воображаемую кисельную планету, каковой просто нет... Ради этого Иисус на землю сошел...

– А вот тут-то вы и запутались, - как-то радостно, по-детски выкрикнул Юрий Дмитри-евич.
– Это важный момент... Это очень важный момент... Я хочу с Иисусом спорить... А чтоб поспорить, я должен его признать, хотя бы временно... Я о главном, о главной мысли спорить хочу... Возлюби врага своего... Непротивление злу насилием... На зло добром ответить... Согла-сен... Но только на зло утробное еще, нерожденное... Вот какое зло добра требует... Помните, у Достоевского мысль о том, что спасение всего мира не нужно, если оно куплено ценой гибели одного ребенка... В этой мысли высшее проявление человеческого гуманизма... Идеал, без которого жить нельзя... Именно идеал, который, материализуясь, исчезает либо даже в свою противоположность превращается... Итак, я повторить хочу: главное, в чем я не согласен с Иисусом, это в трактовке им лозунга "непротивление злу насилием" не как философского понятия, а как руководства к действию... "Возлюби врага своего" не сегодняшний лозунг, а идеал, к которому следует стремиться... Когда и врагов-то не будет... Когда человек человеку друг...