Стычка стрелка Шарпа

— И что случилось?

— Один полоумный красномундирник, рискуя свернуть башку, залез на скалы, и Ману Бапу умер.

— Здесь скал нет, сэр.

— Всё равно держи ушки на макушке, Пат.

Шарп ушёл. Ирландец повернулся к парапету. Тишь да гладь. Падающая звезда сверкнула и погасла. Откуда тут взяться врагам? Как бы то ни было, вздохнул Харпер, бережёного Бог бережёт.

Генералу Эру было всего тридцать лет. Как и всякий уважающий себя гусар, он носил косички-каденетты по бокам лица, а плечи его облегал доломан, — гусарский мундир венгерского покроя (первые гусары были венграми). Грудь коричневого, с голубыми обшлагами, доломана Эру перечёркивали извивы белого галуна. Такой же шнур витиеватым узором спускался по передней поверхности голубых чакчир до кисточек начищенных чёрных сапог. На голове генерала, ещё недавно командовавшего отборной ротой гусар, красовалась медвежья шапка (отличительная особенность отборных рот) с красным плюмажем. Летом в шапке бывало парко, зато сабельный удар она держала лучше кирасирской каски. Бело-голубой шнурок удерживал на плече отороченный мехом ментик. Ташка, нёсшая изображение имперского орла, соседствовала на ремне белой кожи с саблей в металлических ножнах.

Форма удивительно шла красавчику Жану Эру. Немало девиц по всей Европе проливали слёзы, вспоминая бравого гусара, что разбил им сердце и умчал без следа. Однако Жан Эру не был юным глупцом на лихом коне. Он был умён. И удачлив. И храбр.

Эру вёл под Альбуэрой кавалерийскую лаву, растоптавшую батальон англичан. Пусть битву в целом французы проиграли, Эру покрыл себя неувядаемой славой. Слава окрепла в схватках с испанцами Баллестероса, Сульт доверил храбрецу командование всей кавалерией и не прогадал. С бременем рутинных забот командира такого ранга Эру справлялся не менее блестяще, чем действовал в бою. Его конники осуществляли разведку, патрулирование, помогали передовым постам против вездесущих гверильясов. Стараниями Эру кавалеристы перестали обращаться с местным населением, как с заведомыми партизанами, и удивлённый Сульт впервые за войну начал получать от гражданских важные сведения, даваемые по доброй воле, а не под пытками. И заслуга в том принадлежала Эру.

Дюко, привыкшего числить военных безмозглыми солдафонами, генерал тоже ухитрился впечатлить, шутя управившись с проблемой, без решения которой захватить мост в Сан-Мигеле представлялось невозможным.

— Главная опасность, — объяснил Эру майору, который не был настоящим майором, — поджидает нас в горах.

— Гверильясы? — несколько свысока осведомился Дюко.

— Гверильясы, майор, быстрее нас. Они оповестят гарнизон Сан-Мигеля о нашем приближении, и у моста нас встретят вызванные из Саламанки подкрепления.

Генерал нахмурился, глядя на карту, потом складка на лбу разгладилась, и кончик карандаша воткнулся в городок восточнее Сан-Мигеля, в самом сердце гор:

— Авила!

— Авила? — недоумённо повторил за ним Дюко.

— Мы направимся к Авиле, и окрестные гверильясы слетятся туда, как стервятники на запах крови… Я пошлю вперёд авангард, скажем, сотни три пехоты. Пока испанские псы будут рвать им глотки и упиваться триумфом, основной отряд успеет незаметно углубиться в горы. Первой пойдёт кавалерия, все две тысячи. Гнать будем что есть духу, не оглядываясь на пехоту, не дожидаясь отставших, не подбирая обезлошадевших. Пехоте (вы пойдёте с ней) понадобится два дня, чтобы достигнуть Сан-Мигеля, может, меньше, если генерал Мишо не станет с ними цацкаться. Моя кавалерия удержит мост до вашего прихода.

Мишо цацкаться не станет, Дюко за этим присмотрит, употребив весь свой авторитет посланца императора.

— Но как быть с подкреплениями из Саламанки, генерал? Думаете, Мишо удастся их опередить?

— Опередить их где, майор? — ухмыльнулся Эру, — Британцы не будут знать, куда слать войска. Я не собираюсь сидеть, сложа руки, до появления вас с Мишо. Мы будем нападать на обозы и резать мелкие гарнизоны. Мы превратим юг Кастилии до ворот Сьюдад-Родриго в костёр, и британцы собьются с ног, пытаясь сесть нам на хвост.

— А пехота?

— А что — пехота? Пехота оседлает мост, прикрывая нам путь отхода.

Дюко одобрил план. План, который выведет из-под удара Мадрид, даст Мармону время собраться с силами и заставит англичан пятиться к Португалии. Превосходный, идеальный план, яркое подтверждение любимого довода Дюко о том, что один-единственный рискованный поступок может переломить ход целой войны. Эру, думал майор, стОит порекомендовать императору. Дюко записал фамилию генерала в блокнот и поставил звёздочку (так он отмечал людей, достойных скорейшего продвижения).

— Выступаем на рассвете, — сказал Эру, — Вечером мои ребята растреплют, что наша цель — Авила. Там есть, де, что пограбить. К завтрашней ночи все до последнего гверильясы округи соберутся у авильской дороги.

А Эру тем временем будет далеко, нахлёстывая лошадь на пути к крепости, гарнизон которой полагает себя в абсолютной безопасности.

Удивительно, с какой скоростью распространяются новости в испанской глубинке. Утром по дороге протащилась ведомая стариком пара волов, силу которых использовали для вращения подающего воду из реки в оросительные канавы колеса, а уже к полудню партизаны Терезы знали о том, что колонна французов движется к Авиле. Слух взволновал Терезу.

— Это святое место! — выпалила она.

— Авила? — поднял брови Шарп, — Чем же?

— Святая Тереза жила в Авиле.

— Ну, тогда, конечно.

Ирония в голосе мужа разозлила испанку:

— Что ты в этом можешь понимать, ты, бесчувственная протестантская скотина!

— Я не скотина. Ни протестантская, ни какая-либо другая.

— Ещё хуже, язычник! — она тревожно посмотрела на восток и добавила уже спокойнее, — Я должна ехать туда.

— Останавливать не буду, — сказал Шарп, — Но мне твоя поездка не по душе.

— Тебе какая разница?

— Твои люди — мои часовые. Если сюда принесёт кого-то нелёгкая с юга, они меня предупредят. Далеко от Сан-Мигеля до Авилы?

Тереза дёрнула плечиком:

— Километров семьдесят-восемьдесят.

— И что в Авиле забыли лягушатники?

— Церковное добро, само собой. Там куча богатых монастырей, собор, базилика Святого Винсента…

— Странный момент они выбрали пограбить, не находишь?

Тереза уставилась на Шарпа. Он задавал вопросы, ответы на которые казались ей очевидными, и испанка начала заводиться снова.

— Это же лягушатники, — хмурясь, объяснила она, — отребье, подонки. Послед сатаны, выползающий из-под его хвоста, когда Господь отвращает светлый лик Его.

— Везде попы спрятали церковные богатства. В Авиле нет?

В церквях бесчисленных городов и весей Испании, где довелось побывать Шарпу, всё, что могло приглянуться захватчикам, было загодя снято и надёжно укрыто. Стрелку вспомнилась серебряная алтарная перегородка, слишком громоздкая, чтобы перемещать, а потому выкрашенная извёсткой в надежде на то, что под побелкой враг не распознает драгоценного металла.

— Откуда мне знать? — огрызнулась Тереза.

— Французы не вчера родились, и милые испанские привычки известны им досконально. Почему же они так стремятся в Авилу?

— Ну, и почему?

— Они хотят, чтобы вы думали, что их интересует Авила, а, когда гверильясы стянутся к ней, лягушатники, избавленные от чужих глаз, преспокойненько прошмыгнут куда им нужно. Куда, вот вопрос, будь он проклят.

Шарп чуял, куда. Чуял сердцем, разум же твердил, вторя Харперу: кому и на кой сдался полуразвалившийся форт у чёрта на куличках? Может, просто у капитана нервишки шалят? Или всё же в нём говорил инстинкт, верно хранивший шкуру Шарпа пятнадцать лет?