Стычки локального значения

— Jawohl, mein fuhrer!

Машина плавно тронулась и в окнах замелькали дома. Ничего похожего ни на одну европейскую столицу — у Берлина свое, очень запоминающееся лицо. Воплощенный Ordnung. Здесь им, кажется, даже пахло. Это вам не легкомысленный Париж или древний Рим, совсем не жаркий Мадрид и, конечно, не меркантильный Лондон. Серый бы порадовался — он любит бывать в новых, необычных местах.

Полдня мы провели в отеле с непроизносимым немецким названием, и уж тем более — незапоминаемым.

За пару часов до времени встречи пронзительно зазвенел телефон, Берндт, оказавшийся рыжеватым, конопатым парнем, поднял трубку, что-то коротко в нее пролаял и повернулся к нам:

— Встреча перенесена в Шпандау. Время то же, место я знаю.

— Мы успеем? — мне не понравилось непостоянство герра Мильке, но что толку говорить об этом исполнителю?

— Да, должны. Это недалеко и даже не придется переезжать через границу.

— Зачем тогда мы делали визу? — спросил я Луиджи.

Он пожал плечами, кинул на согнутую руку плащ и изрек:

— Кто знает его резоны? Может быть, нас проверяли? За две недели можно многое сделать. К тому же это маячок — если виза выдана, то мы в дороге. Вроде подтверждения намерений?

— Если правда все то, что о нем говорят, Лу, то мы уже несколько месяцев для него прозрачны, как сломанные кости как на рентгеновском снимке.

— И все же тебе есть, что ему сказать?

— Поехали, — вздохнул я и похлопал себя ладонью по нарождающейся плеши: — Не первый снег на мою лысую голову.

Луиджи улыбнулся и ощупал свою голую как колено макушку.

Шпандау оказался то ли пригородом, то ли удаленным районом Берлина — где-то, насколько я понял, на северо-западе. Берндт по дороге называл памятные места, через которые мы проезжали, но я не запомнил, потому что запомнить все эти Кайзердаммы, Шпектебеккены и Теодор-Хойсс-Платцы неподготовленному разуму невозможно. А я еще утром не предполагал, что к вечеру окажусь в Германии.

Машина остановилась у старого трехэтажного дома и Берндт с Луиджи сбегали в кабачок, расположившийся в цокольном этаже — осмотреться. Затем Лу вернулся и провел меня вниз по узкой лестнице.

Берндт заказал нам какое-то местное разливное пиво с обильной пеной и насыщенным запахом, а я вспомнил Штирлица, что так трогательно сиживал в подобном заведении где-то совсем неподалеку. Вот уж вправду параллели — антураж вокруг практически тот же, только что нет за кадром песни про грибные дожди. Зато где-то под потолком что-то мурлычит главный немецкий романтик столетия — Томас Андерс. Что-то про «братца Луи».

Эрих Мильке зачем-то отрастил усы и нацепил на нос дымчатые очки. Годы немного согнули всесильного министра, на лице появились старческие пигментные пятна и он стал непохож на свои собственные фотографии, которые я успел отсмотреть, когда еще только задумывал эту встречу. Годы не щадят никого — сомнительной ценности истина, но даже произнесенная миллион раз она не станет ложью.

Серая шляпа на голове, простенький легкий костюм мышиного цвета, клетчатый жилет на светло-синей сорочке, шейный шелковый платок — такими я впервые увидел немецких туристов в Шереметьево и таким был стоящий передо мной старик. Забавно, что у себя дома они одевались много проще.

Его привел кто-то из доверенных людей — высокий мужчина лет сорока, в джинсовом костюме и с зонтом, владевший, как оказалось, безупречным английским.

— How do you do, mister Meinze? — поздоровался Мильке и протянул слабую, немного трясущуюся, ладонь. Его произношение было ужаснее того, которым я блистал в средней школе.

Я пожал его руку, но мне показалось, что я здорово ошибся, возлагая на эту встречу так много надежд — глава «Штази» был уже совсем не тот гроза западных разведок, обложивший всех и вся своими агентами.

Он что-то сказал на немецком, и переводчик вступил в разговор:

— Герр Эрих предупреждает, что времени на встречу у него не очень много и если нет на то какой-то особой необходимости, ему хотелось бы пренебречь официальной частью. Тем более, что о вас, герр Майнце, он немного знает — по земле уже ходит множество очень правдивых слухов.

Мильке кивнул и взялся за кружку, сказав еще одну трескучую фразу.

— Насколько оправдано присутствие этих двух уважаемых джентельменов? — перевел его спутник, показывая глазами на Луиджи и Берндта.

— Ни на сколько, — ответил я по-русски с самым сильным акцентом, на который был способен. — Если товарищу Эриху мешают эти люди, они уйдут. Только тогда нам обоим лучше отказаться от услуг перевода. Чтобы правильно понимать друг друга.

Переводчик изобразил на лице недоумение и для убедительности развел руками, показывая начальнику, что ничего не понял из моей речи.

Мильке снял очки и вынул из внутреннего кармана костюма клетчатый платок — в тон жилетке. Полминуты думал, протирая стекла, потом отрывисто что-то сказал спутнику. Немец поднялся, извинился почему-то на немецком — entsсhuldigen sie mir bitte — и вышел наружу.

— Лу, возьми с собой Берндта и покурите там вместе с этим…

— О-кей, Зак, я осмотрюсь, как там снаружи. — Луиджи почувствовал, что что-то пошло не по его сценарию, но сделал вид, что подобное ожидалось.

Едва за ними закрылась дверь, Мильке сказал на очень хорошем русском:

— Откуда вам известно, что мне знакомый этот язык?

— Пятьдесят лет назад Вы читали лекции в школе Коминтерна в Москве одному моему хорошему знакомому из числа американских коммунистов. Он о вас помнит и до сих пор тепло отзывается.

Мильке недовольно скривился, всего лишь на миг, но я заметил.

— Хорошо, допустим так. А откуда этот язык узнали вы?

— Это важно?

— Это важно, — отрезал министр безопасности.

— Бабушка с русскими корнями, колледж, Толстой, Достоевский…

— Я вам не верю, мистер Майнце. Вы говорите слишком правильно. Не как в школе правильно, а как говорят русские. И говорите вы на том русском, что был в ходу во времена Достоевского.

Старый шпион замечал все, и, наверное, на самом деле было глупо, неосмотрительно и самонадеянно решить, что смогу долго валять перед ним дурака. Однако ж, если он приехал и сидит передо мной, следует донести до него свою мысль.

— Давайте сделаем вот как, герр Эрих. Я вам расскажу о целях, которые надеюсь достичь этой аудиенцией, и если мы добьемся взаимопонимания, то с радостью поведаю вам о корнях своих филологических познаний. Ведь если мы не договоримся — мне нет никакого смысла открывать перед вами свои тайны. Не так ли?