Стыд

Покачиваясь плавно в ритм движениям большого механического существа, Лузгин подумал, как переменилась его жизнь в последние недели. Сколько всего — нового, резкого, опасного с разных сторон — было вбито, впрессовано в первые стремительные дни его пребывания в этом городе, и как все потом рассосалось, потеряло силу и вкус. Завязав с выпивкой, он больше не бывал в компаниях, не ходил по гостям, не заглядывал в увеселительные заведения и большие магазины. Ломакин несколько раз пытался зазвать его на вечер в ресторан под предлогом делового разговора, но Лузгин непременно отказывался, ссылаясь на то, что боится сорваться. Но боялся он отнюдь не ресторанной близости спиртного, а возможности столкнуться там с Махитом, пускай про Махита и сообщали, что он теперь в бегах и объявлен в международный розыск. В итоге жизнь Лузгина свелась к элементарной формуле: контора — дом, контора — дом, и редкие перебивки (поездки на промысел, выходные на турбазе, встречи по квартирам с приболевшими стариками-нефтяниками) только подчеркивали эту размеренность. По утрам и ближе к ночи наваливалась легкая тоска, но в ней удивительным образом отсутствовала скука.

Вслушиваясь, всматриваясь, вчитываясь и вписываясь постепенно в историю людей «Сибнефтепрома», Лузгин поймал себя на мысли, что эта чужая, казалось бы, история представляется ему намного интереснее, насыщеннее его личной. Распутывая, раскрывая чужое прошлое, он словно бы прикасался вновь и к собственной молодости. Приятно было как бы невзначай ронять с достоинством и коротко в беседах: «Я помню», «Я там был», «Мы об этом писали»… Однако Лузгин понимал, что все это скоро закончится, весна наступит неизбежно, и надо будет возвращаться во внешний мир, где его не меньше, чем наличие Махита, тревожило отсутствие какого-либо смысла в дальнейшей жизнедеятельности. Он помнил фразу из дневников хорошего писателя «Пил потому, что не знал, чем заполнить перерывы между пьянками». Ничего, сказал себе Лузгин, к весне придумается, чем…

Заседания оргкомитета формально вел старик. Гера Иванов и ранее, бывало, замещал на них Агамалова, а нынче и вовсе сидел как полноправный хозяин: до времени не говорил ни слова, самим молчанием своим подчеркивал единоличную здесь власть и право принимать решения. Старик бубнил по пунктам плана согласованных мероприятий; главный инженер жирно черкал в своих листах то галочки, то загогулины вопроса.

— А где Вараксина? Нашли Вараксину? — прервал старика Иванов, ребром ладони постучав о стол. Старик снял очки и дужками потыкал в направлении сидевшего ближе к краю длинного стола полноватого мужчины.

— По почте и по телефону связаться с ней не можем.

— Я же сказал: летите лично!

— Китайцы визу на Хабаровск не дают, — сказал полноватый мужчина.

— Что значит не дают? — Главный инженер рубанул ладонью стол, золотой «Ролекс» на толстом браслете с дребезгом врезался в дерево. — Под боком консульство в Сургуте, вы туда обращались?

— Конечно. И через МИД…

— И что?

— На рассмотрении.

— Позвольте мне, — сказал сидевший ближе к Иванову Траор. — Мне представляется, Георгий Петрович, что эти проволочки есть следствие неясной ситуации на Сахалине. Таким образом они пытаются воздействовать на нас…

— Какого черта? Наоборот, у нас с китайцами контракт по Сахалину, они — наши партнеры!

— Все правильно, но ведь сейчас по соглашению о зонах на Сахалине-то японцы…

— Вот пусть они между собой и разбираются, — сердито проворчал главный.

— Видите ли, Георгий Иванович, китайцы полагают, что мы как партнеры должны активнее выражать свою позицию в их противостоянии с японцами.

— Вот здорово! — подал голос старик Прохоров. — Пускай передерутся.

— Ты помолчи, Кузьмич, — сказал Иван Степанович, — вопрос серьезнейший.

Лузгин едва сдержался, чтоб не усмехнуться. Серьезнейший вопрос… Команда отыскать в Хабаровске гражданку Вараксину, дочь ветерана-нефтяника Вараксина, давно уже умершего, но в свое время родившегося в Харбине в семье русского эмигранта и заезжей американки, была дана с целью продемонстрировать наглядно американский след в истории покорения нефтяной Сибири. Родители Вараксина приехали в Союз после войны, быстро оказались в лагерях, как многие в те годы возвращенцы, и сгинули бесследно, о чем буровик и коммунист Вараксин публично никогда не вспоминал — Лузгину в конце семидесятых случилось брать у него интервью по поводу вручения госпремии, и никакой Харбин в рассказе том не поминался. Не было его и на страницах, посвященных Вараксину в официальных книгах доперестроечных времен. Нынешняя возня с открывшимся вдруг полуамериканским происхождением героя-нефтяника была Лузгину и смешна, и противна, но беседа с дочерью об отце значилась в утвержденном наверху редакционном плане. Лузгин готов был лично полететь в Хабаровск, но понимал, что это невозможно по целому ряду причин.

— Вот вы, Траор, — снова брякнул «Ролексом» главный инженер, — возьмете лично это дело под контроль. Вы же у нас… по внешним связям…

— Общественным, — поправил его Траор сухим голосом.

— Без разницы, — произнес Иванов. — Решили. Дальше.

— А может, попросить американцев?

— О господи! — брезгливо воскликнул сидевший рядом с Ивановым Харитонов. — Вот только их, пожалуйста, не втягивайте!..

Битый час на заседании Лузгин просидел совершенно бессмысленно: никто не задавал ему вопросов, не поинтересовался его мнением. Когда дошла очередь до пункта о книге и старик сказал: «Дело движется», — главный только кивнул головой и пошевелил пальцами: мол, давайте листайте, листайте… Лузгин был не в обиде и тихо размышлял о своем: например, как быстро и без особенных мук человек ко всему привыкает. И что мало кого озадачивает еще вчера представлявшаяся совершенно абсурдной необходимость получать китайскую визу, чтобы попасть в русский, казалось бы, город Хабаровск. И что два десятилетия спорившие за главенство своих регионов Тюмень, Ханты-Мансийск и Салехард стали нынче тихими вассалами Сургута. Лузгин еще раз подивился дальновидности местной элиты; когда все соседние и дальние части треснувшей-таки по швам страны поголовно бросились гордо именовать себя республиками, хитрые сибирские ребята под аплодисменты мировой общественности скромно, без претензий, назвали доставшиеся им куски земли и карты Объединенной территорией Сибирь, которая добровольно и немедленно вошла в состав Конфедерации (не в пример упрямому Югу и обидчивому Дальнему Востоку). Новоизбранный президент территории восседал в Сургуте вместе со своим правительством; ооновский же генерал-губернатор и штаб, и резиденцию держал в Тюмени, ближе к южной горячей границе. Среди людей, сидевших сейчас за огромным столом, Лузгин был единственным, кто видел буферную зону и жил там немалое время. Давясь зевотой, он дотерпел до конца заседания, умело спрятался в сутолоке у дверей от ищущего взгляда старика, навестил погрязшего в компьютере Пацаева, дождался, когда тот умчится по делам, позвонил в канцелярию Белого дома, заказал себе пропуск и пологим переходом отправился к тому, кто недавно приехал.

11

— Почему это, — спросил Лузгин, — я должен, как ты говоришь, разбиться в лепешку, когда вы сами ни черта не делаете?

— Мы не делаем? — взревел Ломакин. — Мы не делаем?

Они сидели втроем с Земновым в наемной квартире земновского фонда на самой окраине города. Лузгина на эту встречу привезли по его настоянию, и он уже сам был не рад, что напросился. Весь вечер они с Ломакиным орали друг на друга, Земнов же молчал с отстраненным видом, изредка выходил в соседнюю комнату, кому-то звонил, возвращался и снова молчал. Лузгин свои вопросы адресовал именно ему, но отвечал почему-то Ломакин, перебивая и размахивая руками. Лузгин еще подумал: хороша «конспиративка» — мы так кричим, что слышно за версту.

— Черт с вами со всеми, — обессиленно проговорил Лузгин. — Совершенно бессмысленный разговор. Использовали девку, меня использовали, а там хоть трава не расти. Я вас понял, ребята. Только ничего у вас не выйдет. Я пальцем не пошевелю, пока вы девку не вернете. Вам ясно?

— Нам ясно, — ответил Земнов. — Одевайтесь, Владимир Васильевич.

— Ты что, — изумился Ломакин, — хочешь взять его с собой?

— Поехали, — сказал Земнов. — Темно уже, поехали.

На улице они уселись в тот же обшарпанный «уазик-хантер» с круговой неразборчивой надписью на дверцах, что привез сюда Лузгина, — он еще подивился, откуда у фонда такое старье. Ну вот, подумал Лузгин, глядя в мутное стекло на поплывшие мимо черные баки для мусора, вот все и разрешилось, он совершенно свободен и никому не должен, девчонку отыщет милиция, и ничего такого ему теперь не надо делать с больным несчастным стариком, а просто дописать книгу, получить деньги и свалить отсюда к конкретной матери — хоть в гадскую Тюмень, хоть к Славке Дякину в его забытый богом Казанлык, да хоть куда, лишь бы не видеть больше никогда ни Земнова с Ломакиным, ни майора Сорокина, ни возникшего неожиданно из московского потустороннего небытия господина начальника по фамилии Слесаренко, у которого он вчера побывал.

Лузгин долго объяснял по телефону женскому голосу в приемной, кто он такой и зачем ему нужен начальник. Голос никак не мог понять, что Лузгину надо просто повидаться со своим старым знакомым — такой формулировки в служебном обороте не существовало. Голос переспрашивал: «Вы по какому вопросу?» — Лузгин не вытерпел и сдался: «По личному».

— «Вам перезвонят», — ответил голос, и ему действительно перезвонили, сообщив, что его примут в семнадцать тридцать. Он как раз успевал после оргкомитета. Ему понравилось время — самый конец рабочего дня; он станет, видимо, последним посетителем — чтобы без лимита, по давнему приятельству.

В конце девяностых годов Виктор Александрович Слесаренко служил заместителем градоначальника Тюмени, потом первым замом мэра в северном нефтяном городе, где они с Лузгиным и его другом и одноклассником банкиром Кротовым оказались в одной выборной упряжке: Слесаренко баллотировался на место застреленного мэра, Кротов рулил финансами кампании, Лузгин обеспечивал пиар. В конце концов там все порушилось и не случилось: Слесаренко снялся с выборов и получил хороший пост в Москве, друг Кротов бежал от происков прокуратуры и вскоре несуразно умер, Лузгин же попросту остался не у дел и вынужден был откатиться в Тюмень почти без денег и с большой обидой.