Суббота навсегда

Пелитит не упомянута в Библии, забыта, неизвестна, хотя в служении Господу была усердна, за что, как мы видим, жестоко поплатилась. Эта знатная и высокомерная содомитянка была тем, что Томас Манн назвал применительно к Рахили «отвергнутой готовностью». Сказанная особа, докажи ей «арифметически», что отец и истина между собой нетождественны, выбрала бы без колебаний истину — а это Господу неугодно. «Слишком ранняя предтеча слишком медленной весны», — скажет поэт. Тип Рахили, тип Медеи был преждевременен. В эпоху (в пространстве) Ветхого завета о дочерях, чтущих своих отцов, было известно, что только они найдут милость у Господа. Рахиль же, Медея, Пелитит — при всем своем различии — ежели и чтили своих отцов, то не за отцовство.

Разговор Бога с Авраамом состоялся после того, как у Лота одной дочерью стало меньше. Господь все-таки принял аргументы Авраама, согласился Содом пощадить, правда, с тем, что произведет личную инспекцию.

Как она происходила, хорошо известно. «И пришли те два Ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома». Лот жил не в самом Содоме, но у самых стен города, отчасти вынужденно — по необходимости быть ближе к своим стадам, отчасти как бы обособлялся от остальных жителей. При виде двух путников, направлявшихся к городским воротам, Лот поднялся им навстречу, сопроводив это земным поклоном («и поклонился лицем до земли»).

— Государи мои, зайдите в дом раба вашего, ночуйте, умойте ноги, а утром встанете и пойдете дальше.

— Нет, мы лучше заночуем на улице, — вежливо отказывались те, но Лот так сильно их упрашивал («Вы, право, меня обижаете, я же не смогу спать спокойно…»), что они в конце концов пошли к нему. Лот тут же распорядился, чтобы напекли свежих лепешек, уставил стол разными творогами, сладкими сырками, простоквашами и прочей «тнувой».

— Кушайте, дорогие гости, не побрезгуйте угощением моим… вот, чем богаты…

Все было так аппетитно, что долго упрашивать гостей не пришлось. Библия на сей счет лаконична: «и они ели». Далее рассказывается, что они еще не ложились, когда толпа содомитян окружила дом Лота — «Содомляне, от молодого до старого, весь народ со всех концов города».

— Эй, Лот, — кричали они, словно линчеватели пред домом шерифа, — где те, что пришли к тебе на ночь? Выведи-ка их к нам, мы тоже хотим их пощекотать. Ты же старый блядун, мы тебя знаем. А ну, давай их сюда поскорей! Что жилишься, ха-ха-ха…

«И вызвали Лота, и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? Выведи их к нам, мы познаем их.

Лот вышел к ним ко входу и запер за собою дверь. И сказал: братья мои, не делайте зла. Вот у меня две дочери, которые не познали мужа. Лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно. Только людям сим не делайте ничего, так как они пришли под кров дома моего».

Дочурок, как и говорил Лот, было две, старшая и младшая. Они слышали все. Прижав кулачки к груди, а локотки к коленкам, обе съежились в углу. Чтобы разъять, вывести из шока эти две сплетенные головоломно фигурки, потребовалось потом много теплого молока. Отпоили. В другом углу стучали зубы Лотихи. Толстая, губастая, в ночной срачице, она не была с дочерьми, не прикрыла дочерей своим платом-крылом: те — ярко выраженные «папины дочки», таких матери-несушки бесят своими вечными причитаниями, квохтаньем. В девичьи души запало не столько, что отец швырял их толпе, сколько другое: он видит в них соблазн. Уже тогда в подсознании совершилось то, что поздней совершилось «в пещере горного короля» — вы помните, каким маниакальным, неотпускающим подан этот григовский мотивчик у Фрица Ланга: фильм называется «М», но можно было бы его назвать и «Лот с дочерьми».

— Ах ты, паразит! — между тем кричали в толпе. — Ну, погоди, гадина!.. Учить нас вздумал…

— Живет среди нас, понимаете! — заорал

. — Жрет наше сало!

— Да!..

— А ну, робяты, давайте его самого…

— Пррральна!

«Теперь мы хуже поступим с тобою, нежели с ними. И очень приступали к человеку сему, к Лоту, и подошли, чтобы выломать дверь.

Тогда мужи те простерли руки свои, и ввели Лота к себе в дом и дверь заперли…»

Простерли руки свои — представляется сразу некая сцена в духе фильмов-каратэ. Два молодца, с виду интеллигентных и смирных — что гогочущим хамством принимается за слабость, отчего оно только более распоясывается — наконец показывают, на что они способны. Смятение, скотский скулеж, которым сменилась не менее скотская бравада — и улица, под наше мысленное «вот так вам», покрывается телами, корчащимися и бездыханными. Если же эти двое не каратисты, а пришельцы из будущего, оснащенные «чем-то там» (такой жанр тоже существует, причем человечество ловит от него кайф начиная с XVIII века: Робинзон Крузо при помощи огнестрельного оружия спасает Пятницу), тогда выражение «простерли руки свои» может восприниматься традиционно, как метафора; хотя не исключаются и впрямь какие-то лучи, направленные на громил и ослепившие их — так что они даже вход в дом не могли найти, только намучились. Дословно сказано: «А людей, бывших при входе в дом, поразили слепотою, от малого до большого, так что они измучились, искав входа».

После этого пришельцы из будущего сказали Лоту:

— Кто у тебя есть еще здесь? Зять ли, сыновья ли твои, дочери ли твои? И кто бы ни был у тебя в городе, всех выводи из сего места. Ибо мы истребим его…

Ночь прошла в лихорадочных сборах. Столь поспешная эвакуация — не приведи, Боже, ее пережить! А ведь многим, многим приходилось, и еще придется, так же точно в панике паковаться. Хватать первое попавшееся, не брать то, к чему душою прикипел за многие годы… на созидание чего эти долгие годы ушли. Вспыхивать, когда Ирит вдруг начинает пихать в куль с провизией еще какую-то подушечку. А впереди неизвестность, лишения, мрак — но, по крайней мере, жизнь.

К тому же долго не возвращался слуга, посланный к обоим зятьям с категорическим призывом спасаться от некой, довольно туманно обрисованной пагубы. Людям Лота опасно было появляться на улицах города, требовалось немалое проворство и осторожность — качества, которые не всегда сочетаются с умением убедительно говорить, а то и вообще связать пару слов. Наконец паренек вернулся. С чем? Как мы знаем, ни с чем, но Лот и Ирит вполне могли быть уверены в противном. Да, он побывал сперва у

, потом у

, предупредил: завтра, дескать, Господь истребит Содом и Гоморру, поэтому все бросайте, бегите из города, Лоту это достоверно известно. («Но зятьям показалось, что он шутит».)

«Когда взошла заря, Ангелы начали торопить Лота, говоря: встань, возьми жену твою и двух дочерей твоих, которые у тебя, чтобы не погибнуть тебе за беззакония города. И как он медлил, то мужи те, по милости к нему Господней, взяли за руку его, и жену его, и двух дочерей его, и вывели его…» — то есть буквально силком утащили. Лот с Лотихой все дожидались тех двух дочерей с семьями.

— Вы с ума сошли, вы же погибнете! — кричал на него ангел, стараясь перекричать нараставший, словно из недр земных пробивавшийся, рокот, от которого все кругом дрожало. Вдруг раздался страшный грохот, как тысяча громов сразу.

— Пригните головы и не оглядывайтесь, слышите! Бегите и не оглядывайтесь!

Первый ангел тащил обезумевшую Ирит. Следом, обняв двух дочерей, поспешал Лот — поминутно оступаясь.

— Не оглядываться! Не оглядываться! — то и дело предупреждал ангел Ирит, но тик ее подвел. Лот неожиданно увидел перед собой лицо жены — и вмиг оно покрылось проказой, еще мгновение — и та, которая звалась Ирит, превратилась в ослепительно белый конус.

— Дальше, дальше! — подгонял праведника и его дочерей ангел. — Нам надо на ту гору… вон туда, видите?

Из-за спины доносились оглушительные раскаты грома. Вернее, сперва слышался тонкий свист, резко раздувавшийся, пока не сменялся чудовищным ревом и не лопался с невообразимым грохотом, от которого землю всякий раз встряхивало под ногами.

День был нестерпимо знойный. Зной вытекал, как белый гной — из раны. Спасительная гора высилась неприступным утесом. Пот струился по лбу Лота, в глазах помутилось.

— Я не могу, мне не дойти туда… — и зашептал в каком-то уже полубреду: — Нет, Владыка… вот раб Твой обрел благоволение перед очами Твоими… и велика милость Твоя, которую Ты сделал со мною, что спас жизнь мою… Но я не могу спасаться на гору, чтоб не застигла меня беда и не умереть… Вот, ближе бежать в сей город, он же мал… Побегу я туда — он же мал… И сохранится жизнь моя…