Субботним вечером в кругу друзей

— А возникают ли при этом какие-нибудь трудности или осложнения? — спросил я.

— Да был случай. Одна дама подала на алименты. Я так и сказал на суде: «Я экстрасенс, а не какой-то там шалопай. Я знаю, что делаю».

— Вы на самом деле были ни при чем? — спросил я.

— Трудно сказать. Во время сеанса входишь в такое состояние, что когда выходишь из него, уже ничего не помнишь.

— А как к этому относится ваша жена? — спросил я.

— Я холостяк, — с грустью сказал Саша. — Поверьте, ни деньги, ни женщины меня не интересуют.

— Какой же тогда смысл заниматься этой, с позволения сказать, хиромантией? — спросил я.

— Еще какой! — Саша улыбнулся. — Деньги что?! Не будь я экстрасенсом я бы и мечтать не смел защитить сначала кандидатскую, а скоро и докторскую диссертацию. Знали бы вы, как доверчивы бывают академики, и как каждому хочется снова быть мальчиком…

— Ясно, ясно, — несколько разочарованно протянул я.

…Всю ночь мне снилось будто я пытаюсь делать пассы как экстрасенс — даже просыпаться не хотелось…

Утром мы распрощались с Сашей. Так посмотришь — ничего в нем особенного. Кандидат наук. Мало ли кандидатов. А вот скажи, что он экстрасенс, сразу совсем другой интерес.

На работе, выбрав удобный момент, я шепнул одной молодой женщине, которая давно нравилась мне:

— Знаешь, а у меня открылись способности экстрасенса…

Она так и ахнула: «Чур, я первая!»

РАЙСКАЯ ЖИЗНЬ МИТЬКИНА

Митькин был счастлив. В его жизни это случилось впервые. Едва он открывал рот, как какие-то очень любезные и услужливые люди опрометью бросались выполнять любое его желание. «Выпить бы…» — даже не сказал, а только подумал он, и вот уже катят к нему на тележках коньяк, шампанское, ликеры — и все бутылки в золотых заграничных этикетках.

— Может, и закусь желаете, ваша светлость? — спрашивают.

— Не откажусь, — степенно отвечает Митькин.

И тут как тут перед ним словно на скатерти-самобранке появились всевозможные изысканные яства: и батон колбасы, и горка помидоров с огурцами, и перышки зеленого лука, и даже миска белых кругляшей молодой картошки с аппетитно курящимся над ней паром.

— Какие будут еще указания? — спросил, подобострастно кланяясь, какой-то тип, весь в серебряных и золотых позументах и шевронах.

— Мне бы лучше белой, — сказал Митькин, не очень, правда, уверенно: а вдруг здесь какой-то подвох и сейчас его вытурят отсюда в три шеи. — К другому я пока еще не привык, — извиняясь, добавил он. — Да не забудьте, магазины работают с двух часов.

— Об этом не извольте беспокоиться, ваша милость. Это само собой уже заготовлено. Чего еще желаете? Говорите без стеснения. Все будет тотчас исполнено.

— Чего еще? — Митькин в раздумье почесал подбородок. — Ну и чудеса. Пусть тогда починят кран в семьдесят четвертой квартире. А в пятнадцатой туалет. Жильцы давно жалуются, да все руки не доходят.

— Уже сделано, ваше сиятельство. Что еще? Вы и глазом не моргнете — будет исполнено.

— Тогда пусть починят все краны на моем участке и всю сантехнику. Особенно сливные бачки. Чтобы не было протечек. Заодно пусть прочистят мусоропроводы.

Кто это за него сделает, Митькина нисколько не интересовало: раз кто-то берется — пусть делает. Зато теперь его самого не будут склонять на каждом собрании, не будут срезать процентовку.

— Все выполнено, ваше высочество, — источая сладенькие улыбочки и кланяясь, сказал льстивый тип с большими, как лопухи, ушами на худой узкой голове и длинным огуречным носом. — Просим новых указаний.

Митькин осмелел и стал входить во вкус своего нового положения. Как он в нем оказался, его тоже почему-то не интересовало — это устроилось само собой и воспринималось как должное.

— Надо вытурить ко всем чертям собачьим этого жулика — Владимира Антоновича. Три квартиры уже прикарманил. А сейчас дачу строит. Опять же из ворованных материалов.

Митькин и не помнил, что сам, своими собственными руками сносил в один сарайчик дефицитные строительные материалы для дачи своего начальника.

Если вначале Митькин робел, то сейчас окончательно освоился. Вокруг так и вились разные подхалимы, готовые по первому его знаку ринуться выполнять любое его приказание.

— Да, — вдруг спохватился Митькин. — Я там кое-какой инструмент загнал. Требовалось в государственных интересах, — уточнил он. — Так вы это, того, выкупите его обратно. Или новый купите. Чтобы не было лишнего скандала.

— Уже куплено, ваше величество, — доложили ему. — Может быть, вы скучаете без вашей супруги? Так мы ее в один момент доставим сюда.

— Ни под каким видом, — твердо сказал Митькин. — Этого еще не хватало. И вообще — уберите ее, эту язву сибирскую, как можно дальше. Чтобы и духу ее здесь не было…

— Уже летает, ваша светлость. Мы ей крылышки приладили. Ласточкой стала.

— Ласточкой — это хорошо, — сказал Митькин. — Пусть за комариками охотится. — И он осклабился в довольной улыбке. Уж теперь она его не достанет. Пусть комариков ловит.

Это была совсем другая, не такая, какой Митькин привык жить до сих пор, жизнь. Он жил в роскошном дворце, похожем на санаторий, в котором он однажды отдыхал по профсоюзной путевке. Все вокруг было пронизано золотистым солнечным светом. Его окружали добрые, улыбающиеся люди, и сам он был добр и мягок со своими, как он это понял, подданными. Шевельнув указательным пальцем, Митькин подозвал одного из них:

— Послушай, голубчик, где это я и что со мной?

— Это ваша райская жизнь, ваша светлость. Та самая, о которой вы мечтали, — почтительно ответил тот. — Вы ее вполне заслужили своим трудолюбием, бескорыстием, благородством…

— Да, — кивнул Митькин льстецу. — Все это именно так. Я действительно заслужил ее… — Он вполне искренне был убежден в этом. Теперь уже, из такой дали, прошлые прогулы, выговоры, товарищеские суды, жалобы нудных жильцов — все казалось такой мелочью, о которой не стоило даже вспоминать.

Митькина укладывали спать. Его бережно раздели ласковые, заботливые руки, осторожно опустили на пуховую перину. Но едва он начал засыпать со счастливой улыбкой на губах, как кто-то тронул его за плечо осторожной рукой:

— Ваша светлость, пора вставать, надо просыпаться.

Митькин ужасно испугался, что сейчас все кончится. Исчезнет дворец, услужливые подданные, эта райская жизнь, и ему снова придется чинить краны и унитазы. Он оттолкнул от себя чужую руку и сказал:

— Нет-нет, я останусь здесь. Нет никакого смысла просыпаться. Так и передай. Скажи — ушел в сон и больше никогда не вернется.