Сучья кровь

— Ну не скажи, — покачал головой Ксен. — При отсутствии таланта ничего не выйдет.

— Да не в таланте дело. Вот подумайте: ведь гениям платили. Деньги платили. То есть деньги как доказательство гениальности, как доказательство достижений. А мне-то никто не платит…

— А ты вот что подумай, Женя. Как больше получится, если тебе заплатит по чуть-чуть куча народу, — Наташа взяла и высыпала на стол немного чипсов, — или если тебе заплатит большими суммами небольшое количество людей? — Наташа опустила на стол рядом с чипсами свою кружку.

— Смотря каково соотношение «кучи» и «небольшого количества», и «чуть-чуть» к «большими суммами», — сразу вмешался Толя.

— Воот! — вскричал Женя. — Вы сейчас мне всё прояснили, чёрт подери. Если в обществе много интеллигенции, то гения признают. Если преобладает трудящийся класс, то не признают. И деньги тут не при чём. Так получается?

— Вас, по ходу, унесло в какие-то философские степи, — заметил Ксен.

— Вообще, я хотела сказать, что за деньги продают ширпотреб, а искусство — я имею в виду, гениальное и вечное искусство — его выставляют в музеях. А чтобы отмерить…

— В музеи ходит тот же народ. Музеи и есть ширпотреб, — остановил её Толя. — А мерило гениальности есть только относительное. Абсолютного нет.

— Должно быть абсолютное, как же так?! — возмутился Женя. — Хочешь сказать, если гения выкинет на необитаемый остров, и он там нарисует картину, которую никто никогда не увидит, то эта картина не будет гениальна?

— Если есть только остров, и картина, и ничего больше нет — то нет, она не гениальна.

Наташа вдруг захохотала.

— Толя, а давай Мону Лизу в ракету засунем и отправим на Юпитер! На каком расстоянии от Земли она свою ценность потеряет?

— Я думаю, когда она приблизится к Юпитеру — однозначно. Там не то что Мона Лиза, там вся ракета расплавится. Юпитер из жидкой лавы и газов состоит же…

— Народ, у меня сейчас мозги расплавятся! Давайте пиво.

Все согласились с Ксеном и приняли ещё пива.

— На самом деле, я в церкви сегодня была, — сказала Наташа, когда наконец они с Женей добрались до курилки. Курилкой называлась деревянная беседка недалеко от бара, которую никто никогда не проектировал как курилку, однако, кроме того чтобы курить там сигареты по пьяни в дождливую погоду, она мало на что годилась.

— В церкви? Ты не очень веришь вроде бы… В этого, в бога. Почему Ксену не сказала?

— Ему не надо… Женька, он не поймёт — вот ты поймёшь… Мне поговорить с кем-то хочется, знаешь. По-человечески.

— У вас с Ксеном проблемы какие?

— Да не в этом, не в этом дело… Ксен-то в порядке, у нас всё как было… Это не с ним, это со мной. Это во мне…

— Ну, расскажи, — и Женя устроился поудобнее в углу беседки.

Снаружи стучал дождь, слабый осенний дождь, и ветер изредка заносил в беседку усталые, пьяные мелкие капельки. Почему-то от этой чахлой мороси пахло не тоской, как обычно, а свободой, чистотой, свежестью.

— Не знаю, — тихо и быстро сказала Наташа. — Не знаю.

Некоторое время просто молча курили.

— Мучает меня что-то, — наконец произнесла она. — Мне кошмары снятся. Почти каждую ночь. По нескольку раз за ночь. Страшные кошмары, Женя. Какой-то человек говорит со мной. Кит, представь себе кашалота, сколько там в нём метров… Такая громадная туша. Валяется посередине пустыни… Или нет, даже не пустыни, а какой-то степи. Я не знаю, там земля сухая. Сухая и твёрдая, и там лежит кашалот — его останки. Или не останки ещё. Тело, где-то рёбра торчат, и органы. Представь, ты видишь вдали этакую тушу. Этакий корпус, распотрошённый. Кишки, гниющее мясо, вперемешку с засохшей землёй… Над ним — низкое небо… Кажется, он одним боком лежит на земле, а вторым небо подпирает, красно-оранжевое тяжёлое низкое небо… И Он, этот человек, говорит тебе: пятнадцатая ступень… Пятнадцатая ступень погружения. Из живота кашалота течёт нефть…

— Это из-за учёбы, — оборвал её Женя. — Наташ, ты слишком…

— Нет, это не из-за учёбы. На учёбе всё по-другому, совсем. Я там не сталкиваюсь с такими… С такими категориями вещей. Я месяц назад видела, как гигантский комбайн, какой-то механизм, пережёвывал креветок. Там вся трагедия была в том, что креветки успевали перед тем, как их зажуёт машина, икру в резервуар выкинуть. Из икринок быстро развивались новые креветочки, росли, и когда более-менее вырастали, их тоже засасывало в механизм, и они откидывали ещё икры… И все со мной говорят, и креветки, и мальки, даже икра: Наташа, Наташик, мы маленькие креветочки, нас всех съедят, нас родили, чтобы съесть, мы все в комбайн пойдём, Наташа, Наташик… Наташа, Наташик, нас родили, чтобы съесть… И дрыгаются, Жень, все в этой мутной воде так дрыгаются…

— Это от учёбы, — тупо повторил Женя, хотя сам уже начал понимать, что не от учёбы.

— Мы там пищевые цепочки и геологические эпохи осиливаем, — отчаявшимся голосом ответила Наташа. — Слушай, ты ведь веришь в экстрасенсов?

— Эй! Вы где там… — послышался в темноте голос Ксена. — Ната! Женька!

Вскоре все четверо снова сидели за столом в «Старом Томе». У дверей ненавязчиво гудел телевизор, который смотрела барменша. Через два стола у окна резались в карты гопники («Эх, Витя бы развлёкся…», — подумалось Жене); мужик в котелке кушал гарнир с отбивной. Опьянение медленно выползало из кружек, втекало в руки, шло по телу, забиралось в голову и вырывалось в виде разговоров в воздух.

— Я боюсь людей с голубыми глазами! — признался друзьям пьяный Ксен. — Да, я честно скажу, я боюсь людей с голубыми глазами. Они давят на меня. Пока я учился в универе, в моей группе было кроме меня ещё девять человек, и у всех — голубые глаза. Или синие. Такой, характерный только для глаз, цвет. Такое вот стечение обстоятельств. И мне всё время казалось, что они как-то… Умнее меня, что ли. Или как-то превосходят. От этих постоянных взглядов у меня болела голова даже…

— Это у всех наркоманов такое, — улыбнулся Толя. — Кажется, что окружающие тебя умнее. А голова у тебя от другого болит.

— Нет, в этом есть здравое зерно, — заметил Женя. — Я читал в одной книжке, что люди делятся по цвету глаз на типы характера. Даже не на типы, а как бы на силу характера.

Все сразу, не сговариваясь, заглянули друг другу в глаза — изучали цвет.

— Да, это так! — воскликнул Ксен. — Это — чистейшей воды правда. Люди с голубыми глазами сильные. С карими — наоборот, слабые. Их легко подавить. С зелёными — интересные. Мне с ними просто общаться. У меня у самого зелёные. Вот и у Натки зелёные.

— А серые — это что значит?

— Не знаю, — честно ответил Ксен. — Мне как-то редко попадались люди с серыми глазами.

Женька задумчиво отхлебнул пару глотков. Глаза у него были серые, но не чисто серые, а с едким, ядовитым желтоватым оттенком.

— Я, если смотрю на людей, больше отмечаю не цвет глаз, а частоту моргания, — сказала Наташа. — И то, опускает он взгляд или нет. Или к потолку отводит. Вон Толик постоянно к потолку отводит — о чём-то, значит, своём думает. А Женя либо в пиво смотрит, либо в глаза.