Суд да дело
Шрифт:
В другой половине телевизионного экрана миссис Сойко только иронически морщилась и качала седой головой.
– Да нет у меня никакого вашего синдрома. Мне просто понравился этот молодой человек - вот и все. У нас был очень интересный разговор. Я расспрашивала его о детстве, о родителях. Интересовалась, знает ли он какое-нибудь другое ремесло, кроме воровства. Но он говорил, что менять профессию не собирается. И развивал на этот счет настоящую теорию.
– Не расскажете ли вы о ней нашим телезрителям?
– вскинулся ведущий программы.
– Он говорил, что человек, который никогда и ничего не ворует, который вообще не нарушает закон, совершенно напрасно гордится своей честностью. Ибо каждым своим честным поступком он уменьшает шансы на получение работы для тысяч, а то и миллионов своих сограждан.
...Кипер вдруг заметил, что он едет по какой-то тенистой улице. Видимо, воспоминания о мудрой миссис Сойко унесли его слишком далеко. И он съехал с шоссе раньше времени. Такого с ним еще не случалось. Теперь он уже точно опоздает на работу.
Нужно узнать, что это за городок.
Церковь выглядит знакомой... Кажется, за ней нужно свернуть направо... Да, вот и бензоколонка - он однажды заправлялся здесь. А вот и магазин с мраморной ванной в витрине. В которую вечно льется вода из сверкающего крана. И дальше пожарное депо. Из которого в любой момент может вырваться тоскливый вой чужой беды. Дальше - скверик с детскими лесенками и заiмками. Стоянка машин. А вот и дом с черепичной крышей. С геранью в подвешенных горшках. С почтовым ящиком, поржавевшим, как сундук с сокровищами. С надписью золотыми буквами: "Мистер и миссис Кордоран".
Он притормозил, выключил мотор. Сердечное "тук-тук-тук" заполнило возникшую тишину. Он был здесь раньше два или три раза. Кордораны собирали гостей на Валентинов день. И на День Благодарения. Кипер вел себя очень скромно. Но никто этого не оценил. Спроси его, где живут Кордораны, никогда бы не вспомнил без бумажки. Но, видимо, есть в нас и другая, птичья память. Способная удерживать тысячи перелетных миль. Что если в прошлой жизни он был пеликаном? Или длинноногим горячим фламинго?
"ГДЕ ВСТРЕТИМСЯ ВНОВЬ?
– СПРОСИЛ ОН ЕЕ, НЕ ПРЕРЫВАЯ ПОЛЕТА.
– МАДАГАСКАР, СИЦИЛИЯ, ГАЛАПАГОС?"
Вообще-то ему было настрого запрещено приезжать к ней домой. И он до сих пор подчинялся запрету. Да и сегодня - не сам же он приехал сюда. Его привел пернатый инстинкт. А с пернатых какой спрос? Она должна это понять.
Он вылез из автомобиля. Пошел к дверям. Дорожка была обсажена электрическими фонариками. Хорошо Роберту - найдет путь домой в темноте хоть трезвый, хоть пьяный. Он позвонил. Он услышал шаги. Он подумал, что идущий несет мешок с цементом. Или неудобный ящик. Или страдает от затянувшейся болезни. Название которой нельзя отыскать даже в новейших справочниках. Болезни, от которой ступни вот так тяжелеют и шаркают по ковру.
Дверь открылась. Долли смотрела на него без всякого удивления. Будто ждала. Не улыбнулась, не нахмурилась. Взяла за руку, повела в гостиную, усадила в кресло. Сама села напротив, на стул. На ней был синий халатик. С рисунком из белых ракушек. Несколько ракушек затвердели и превратились в пуговицы.
– Я опоздал к "Крогеру", прости, - сказал он.
– Дела не пускали. Но ты ведь могла подождать.
Она не отвечала. Сидела смирно, как ученица. Или как подсудимая. Руки на коленях, глаза за очками широко открыты, но смотрят куда-то вдаль. Ему опять стало очень больно от ее красоты. У Полины был пациент, осужденный за нападение на свою возлюбленную. Он изрезал ей лицо. Адвокат говорил, что из ревности. Прокурор спрашивал "из ревности к кому?". У возлюбленной преступника больше никого не было. Но Кипер знал, что вовсе не из ревности, а от боли. Возлюбленная до нападения была очень хороша. Он видел фотографии "до" и "после".
–
Я говорил вчера с Робертом. Он все мне рассказал. Это правда?Она молчала. Мандариновое дерево за ее спиной, казалось, замерло от страха и тревоги за свою хозяйку. Она опять уплывала, утекала от него, опять оставалась совсем одна.
– Значит, правда... А все, что ты мне говорила... Как ты ищешь мое лицо в толпе... Ну что ж... Наверное, такое случалось и раньше... Просто раньше не сознавались... А теперь стало можно. Мужчины любят мужчин, женщины любят женщин... А кто-то любит красть пластинки в магазине... Или перчатки... Мужчины наряжаются в платья, женщины отращивают усы. Все это в генах, Полина мне объясняла. И никто ни в чем не виноват. Как хорошо!.. А о детях ты подумала?.. Что они будут говорить в школе? Если их спросят про дядю, поселившегося в доме?
– Скажут, что жилец, постоялец.
– Послушная ученица явно обрадовалась вопросу, на который знала ответ.
– Что стало трудно с деньгами, пришлось сдавать комнату. У наших соседей, например, уже второй год живет очень милая старушка. Ее сын платит ренту, навещает ее.
– О! Я вижу... У вас уже все продумано... в деталях... Приличия будут соблюдены. А как насчет соблюдения законности? Кажется, в этой стране двоеженство уголовно наказуемо... Уверен, что и двоемужество тоже.
– Законодательство постоянно меняется... Если возникнет много таких ситуаций, придется законодателям что-то придумывать. Кроме того, необязательно использовать слово "второй". Можно слово "приемный". Бывают же приемные дети. Почему не может быть выпущен закон, разрешающий иметь "приемного мужа"? Или, например, "вице". Бывает вице-президент. Нет ничего невозможного в том, чтобы возникло понятие "вице-муж".
– Так, понимаю... Ну, а какая роль отведена мне? Есть ли в этой треугольной геометрии вице-местечко и для меня? Какой-нибудь четвертый угол?
– Я не знаю... Ты не хочешь меня понять... Хотя я говорила тебе много раз... В сущности, все так просто... Я поняла, наконец, про себя... Что я не могу любить одного и не могу жить в постоянном вранье... Ты не знаешь, чем я платила за каждое наше свидание... За эти ворованные встречи... Как мне приходилось изворачиваться, придумывать объяснения... Обычно замужние женщины заводят романы, когда мужа больше не любят... Но я-то, видимо, извращенка, у меня не так... Что я могу с этим поделать? Пожалуйста, не обижайся, не сердись... Можно, я скажу тебе правду? Я своего Роберта только теперь полюбила по-настоящему... Эти два года, что мы с тобой... Откуда оно вообще взялось, это "или-или"? "Кого же ты любишь - этого или того? Отвечай!" И если ответишь "обоих", на тебя будут смотреть, как на безумную. "Нет уж, голубушка, придется выбирать... Так у нас заведено". Но рождаются ведь иногда сросшиеся боками близнецы. Или головами... И разрезать их нельзя - они умрут. Так, видимо, и мои любви... Могут жить только вдвоем...
– Но почему же именно "вдвоем"? А если втроем, вчетвером? Наверное, еще лучше?
– Твой сарказм... Постарайся меня понять... По земле бегают двуногие, четвероногие, шестиногие - каждому свое. Если у шестиногого отнять две ноги, он не станет четвероногим, станет инвалидом. Или - как окна в комнате... Два окна или три, или четыре - разница не очень велика. Немного больше света, немного меньше. Но одно окно или ни одного - разница огромная. Это разница между светом и мраком. Ты понимаешь, о чем я? Для меня любовь к одному - это как жизнь без просвета. Ты стал моим окном - понимаешь?
– Я понимаю только одно: любовь - это всегда любовь к одному-единственному. Здесь, сейчас... Потом может быть любовь к другому, третьему... Но никогда вместе. Так было всегда, и так будет. "Или-или" не отменяется. А если с двумя, с тремя - это не любовь. Что-то другое. Может быть, ненасытность. Или жажда остренького...
– Я читала про коммуну на озере Онейда. Она существовала в прошлом веке. Их называли Библейские коммунисты. Они трудились вместе на полях, валили и сплавляли лес. А один из них изобрел охотничий капкан, который стал знаменит и продавался во всей стране. И вот у них не было брака и собственности. Все мужчины в коммуне были мужьями всех женщин.