Суд Счастья

Наконец-то смотрела мне в глаза.

Я, вероятно, такого – открытого контакта глаз – долго бы не выдержал: да и вообще-то так продолжительно – можно лишь уж после поцелуя.

(Трусливый, мельком почувствовал, в такой миг… трус в этом положении мечется между двумя криками: примите меня таким, каков я есть!.. да вы сами так же, как я, считаете!..)

И точно, её верхние веки словно бы чуть надменно опали… не очень густо накрашенные… она как бы медленно узнавала моё лицо…

–– Да вы… кто?

О, это уж подлинное знакомство!

А если б она сейчас – вот бы ужас! – спросила: чего мне надо?..

Я, благодарный за эту искровую паузу между её словами, тоже ответил словно бы с некой паузой некоего смущения.

–– Я?.. Я читатель.

–– Ну, это не очень опасно.

Глазки! Глазищи!..

И я продолжал уже совсем легко.

Конечно же – само продолжалось…

–– Смотря какой читатель. Вот нескольким лицам предложили быстренько нарисовать, например, ракету. Потом любой посторонний, глянув на каждый из рисунков, сразу скажет: ракета и ракета… Но найдётся редкий некто, имеющий специальные знания, который вдруг заявит: из всех… вот этот рисунок… сделан конструктором космических кораблей… Не менее того. Значит, что. В нём, в рисунке том, нет каких-то мелочей, зато есть… какие-то мелочи… Так и читатели. И я вот тот редкий. Я читаю жизнь.

–– Вы легко ладите со всеми.

–– Всех, их много.

–– Много?

О, это уж чуть не ревность…

–– Я читаю суть и смысл жизни.

И это тоже была искренность.

И я был спокоен.

…Меня удручало лишь то, что её руки… её худые руки – были всё сложены на груди…

Одно наверняка: она отнюдь не скучает!..

Ни сейчас, ни вообще…

И теперь уж я – вовсе не играя – воздел глаза.

–– Для всех пение и порхание птиц это беспечность обитателей некоего рая. Для меня же их звуки это перекличка при продлении и упасении жизни. И всё их шастанье для того же.

А брови у неё всегда подняты… удивлённо?.. осуждающе?..

Она – будто забылась…

Смотрела – опять, как вчера: словно бы давно-давно меня видит… словно бы, сквозь меня, в какую-то даль…

Тут и я немного помолчал. Прежде чем сказать.

И сказал.

Я ответил – всё тем же как бы отвлечённым, но и как бы дружеским тоном – на её давешнюю реплику.

–– Таких, как вы, не много.

В лице её ничто ничуть не шевельнулось.

Я – прямо зарадовался этому.

Ведь она, значит, в поиске.

Как я и предчувствовал! – И в поиске ушла куда-то далеко…

…И тут она – наконец-то! – опустила руки.

И сказала. – Хотя, опять же, ничего и не сказав.

–– Надо жить сегодняшним днём.

О, да она – и усталая…

Я – молчанием повторив своё: это не ваши слова – вслух будто бы её поддержал.

–– Жить сегодняшним днём… это значит… втискивать в него… всё из прошедшего… да и из будущего.

Она… чуть заметно покивала…

Согласно!..

Или мне показалось?..

Если, однако, и покивала, то – для себя, всё ещё для одной себя…

Молчание её всё-таки выражало: это правда…

Я сделал вид, что слышал от неё это слово.

–– Правда нужна толпе. Личности нужна истина.

…Вдруг стало ясно, что надо уходить.

Достаточно на сегодня!

Дерзким словам – дерзкая и точка.

И ещё: понятно – главное! – что встреча будет и потом.

Приятно было – почему-то – отметить… что мы оба ни разу не улыбнулись.

Но комплименты, в меру, нужны.

–– Ваша душа грустная. Как авторская песня.

…Вышел – и голубь опахнул моё лицо взмахом крыла, пролетев возле моего уха.

В темноте проснулся…

Сердце билось.

Вчера – неужели было то, что было?!..

Позор!

Позор?..

Но такой слог дался мне с первой встречи… встречи, то есть, глазами.

И в ней, когда один перед одним, не чувствовалось – всерьёз-то – ни досады, ни иронии…

Наоборот. Она словно подзадоривала меня.

…И наконец – самая-самая, утренняя, ранне-утренняя искренность, само-искренность.

Ведь я ходил… к себе, к себе!

За вариантом-то…

…Милая, милая…

«Кто вы?» – В самом деле: я для всех, как тот исследователь для папуасов, – «человек с Луны».

Глава восьмая

…Глаза, глаза, глаза.

Передо мной – как бы глаза…

Одни глаза… без лиц!..

Много, много глаз…

И все – одинаковые!..

Я – им, глазам:

–– Поэт написал стихи. Во время государственного заседания. А уходя, листок со стихами так и оставил на столе. И кто-то уж другой листок этот подобрал и стихи те спас.

Глаза, все разом, на это мне – как бы хором пёстрым, но бодрым и требовательным:

–– Ну и что с того?

Я – глазам:

–– Не зря же он писал.

Глаза все:

–– Выходит, не зря, если ты так о том толкуешь.

Я – им:

–– Нет-нет! Я не об этом. Я сообщаю вам, собственно, не о том, где вот он писал, где оставил… А о том ставлю вас в известность, что он писал не для вас.

Те – все:

–– Эхе, ну так нечего было и болтать!

Я же – словно уже ничего не слыша и ни к кому не обращаясь:

–– Он писал для Бога. А я, если на то пошло, сообщаю вам, по сути, о том… что и ваши все мысли, ежели, конечно, они, мысли, у вас есть, и чувства все ваши для Бога.

И на это уж от глаз – молчание. Невнятное… непонятное… нетолкуемое…

–– И ваши все действия и поступки не зря. А известны. Известны!

Глаза, все разом, – как бы затуманились, полузакрылись…

Мне сделалось – холодно, печально…

Так как я тут – наконец-то разглядел.

Глаза все эти – это толпа, и большие, и малые, народ: буквально – народившиеся, на-род…

Я потряс головой.

Я – одинокий, одинокий!

…И – очнулся.

От этого наваждения.

Такого явного.

И такого… нужного!..

Пусть оно и от моего теперешнего переживания.

А одиночества – нет, не бывает.

У меня не бывает.

Я же – часть.

Я же – счастлив!

Вот же, вокруг меня – невидимое Невидимое.

…Ну, а все?

А все-то как раз и одиноки. Потому, от страха, они и толпятся, и тусуются… и обнимаются, и паяются, и всячески иначе томятся.