Суд скорый

– Говорили, Степаныч, - чуть слышно, сквозь слезы, согласилась Наташа.

– Нет, не слушала! Мы, дескать, сами с усами, - вот и допрыгалась, дождалась. Чего же ему будет теперь? Каторгу определят или как?

– Не знаю, - всхлипнула Наташа.
– Василий Феофилактович говорит: денег надо, сунуть там по начальству, - обязательно будет поблажка...

Степаныч отступил шаг назад, сложил на груди вздрагивающие руки.

– И, стало быть, - медленно и с расстановкой начал он, - стало быть, ты ко мне за этими деньгами и пришла?

– Да, Степаныч!

– Вон как! Как послушать доброго слова, так вас нету, так Степаныч сноп снопом, пентюх балбесович. Да? А как выручать из-под законного приговору - пожалуйте-с? Так? Перво-наперво - откуда у меня деньги, Наталья? Что и было накоплено, все в дом вбито. Не помирать же на старости лет под чужой крышей? А? Все и ушло. Даже, по секрету сказать, в должишки к верным людям влез, под божеский процент... Три года выплачивать. А второе: как же это деньги на такое дело давать? Шел Иван твой супротив царя? Шел. Подымал руку? Подымал! Положена ему за такое дело кара? А как же не положена?! Да ведь ежели кажный почнет руку на царя подымать, - он коротко глянул на портрет Николая и мелко перекрестился, - что же мы тогда? А? Да ты мыслишь ли, о чем просишь? Да ведь ежели кто узнает да по начальству доложит? Что же? Выйдет, я бунтовщикам помощник? Меня ведь тоже по головке не погладят. Возьмут за это самое место!

– Длинной худой рукой Степаныч подергал себя сзади за воротник.
– Мне уж и так, кто поумнее, советуют на высочайшее имя о перемене фамилии хлопотать. У меня же у самого семья, Наталья! Пойми, милая!

Наташа молча встала и пошла к двери. Толкнув ее, вышла в сенцы и, не закрывая за собой ни одних дверей, пошла к калитке. Степаныч торопился за ней, хватал за рукава - она не слушала, не останавливалась.

– Да погоди же ты, дура чертова!
– крикнул Степаныч вне себя. Постой тут, сейчас вынесу!

Наташа остановилась, а Степаныч, мелко семеня, побежал в дом и вскоре вернулся, держа в руке две красненькие десятирублевки.

– Только смотри, Наталья, с тем даю, чтоб ни одной душе. Мне в чужом пиру похмелье тоже не больно требуется. Никому, поняла, даже детишкам... Он протягивал деньги чуть подрагивающей рукой.

– Не скажу, - чуть слышно пообещала Наташа.

Лукерья жила на другом конце города, тоже в собственном доме, неподалеку от ярмарочной площади.

Здесь метель бушевала сильнее, намела сугробы по самые окошки. В десяти шагах ничего не разглядеть - только белые вихри, как столбы, крутясь, поднимались к небу. В невидимой за метелью церкви медленно и тягуче бил колокол - кого-то, видимо, хоронили.

Муж Лукерьи, подрядчик мостовых работ, известный всей Уфе, много лет покупал у городской управы и земства подряды на производство мостовых и дорожных работ. Наташа не раз видела, как каждое лето на улицах и дорогах работают мрачные испитые люди в серых тюремных куртках, в шапочках блином, - женщины жалели их и, проходя мимо, давали либо стражнику, либо старшему артели то буханку хлеба, то связку бубликов.

Скоро, может быть, и Ивана ждет такая доля...

Лукерья месила на кухне тесто, жарко пылали дрова в жерле большой русской печи; пять или шесть разномастных кошек лежали по лавкам, на подоконнике, на полу, застланном домоткаными половичками.

Двери оказались не заперты, и Наташа вошла не постучав. Увидев ее, Лукерья побледнела, принялась торопливо соскабливать с рук тесто.

– С Ванюшкой что?
– спросила она шепотом, хотя в доме никого не было, никто не мог услышать.
– Садись, садись, милая! Ну...

Наташа коротко рассказала о судьбе мужа, и женщины, обнявшись, поплакали.

– Он ведь, Ванюшка-то, из всей нашей семьи самый сердешный, самый ласковый, - говорила Лукерья, вытирая слезы.
– Старший-то Иван да Ромашка - те чисто кремневые ребята были, а Ванюшка меньшенький ровно телок. И вот, скажи ты, в какую лихую беду впутался... Я уж и то слышала, Наташенька, что судят за пятый год лютым-люто, можно сказать, беспощадно. Не миновать и ему кандального срока, ежели не откупится. Это ты верно удумала, чтобы хмырям этим тюремным в пасть кусок сунуть. Авось Ванюшке облегчат, срок поменьше определят.

Лукерья торопливо ушла в горницу и сейчас же вернулась с пачкой денег.

– Вот, Наташенька, тут у меня на шубенку отложено - собиралась бархатную сшить, чтобы по моде, чтобы все, как у людей... Да шаль оренбургскую хотелось... Тут с сотню должно быть... Я себе пару красненьких оставлю, пока и обойдусь. А это - бери... Ах, Ванька, Ванька, что же ты с собой сделал, бедолага?! В тюрьме-то, слышно, бьют? А?

– В Иркутском замке в третьем годе ребра поломали. И нынче, должно, бьют. Их дело такое, царева служба...
– Наташа пересчитала деньги, сунула за пазуху.
– Выйдет Ванюшка - все верну, Луша. Спасибо, милая... Побегу. Еще ребята из мастерских обещали собрать кто сколько... Может, и правда вызволим... А твой-то, сам, не заругает?

– Не. Его дело заработать, принести да мне отдать. А уж дальше я хозяйка... Ты, как узнается с Ванюшкой, пришли хоть кого из детишек, чтобы я знала...

Наташе этот день показался одним из самых длинных дней ее жизни. Она почему-то была уверена, что именно сегодня придет Залогин или кто другой из мастерских, - они-то ведь хорошо понимают, что тянуть дело нельзя.

И Залогин действительно пришел, но пришел поздно, когда по всей улице погас в окнах свет и только бессильно и тускло горели два фонаря на главной улице, возле дома губернатора.

И сразу по лицу Залогина Наташа увидела, что произошло непоправимое. Залогин ненужно долго отряхивал у порога снег, стучал намерзшими валенками, сморкался, сдирал с усов сосульки. Наташа стояла рядом, не могла сказать слова.

Залогин прошел к столу, свернул папиросу, прикурил от лампы, прибавив на минутку огня. Потом сел.

– Ну чего?
– шепотом спросила Наташа.
– Я ведь, Спиридоныч, нынче опять к тюрьме бегала, вместе с ними...
– Она кивнула на спавших на полу детей.
– Пришла, стою. Возле ворот трое санок, ну, думаю, значит, начальство тут, значит, суд. Ему ли, Ванюшке, другому кому, не знаю. Часового спрашиваю - облаял... И вот вечером выходят пятеро, важные все, сытые. Я к ним... "Чего ему, кричу, ваше превосходительство? Куда?" А один и говорит: "За чем пошел, то и нашел, любезная". Это как же понимать, Спиридоныч? А? Стало быть, засудили?.. Да что же вы молчите, Спиридоныч? Чего вы душу из меня тянете?

Залогин тяжело положил на стол большие, в шрамах и царапинах руки.

– Ивану суд и был, - глухо сказал он.
– Ему. И помилование Иван просить отказался.

– Помилование?
– дрогнувшими губами переспросила Наташа. Лицо ее медленно белело, сначала лоб, потом виски и щеки.
– Это, стало быть... стало быть...

– Да.
– Залогин кивнул.
– Ну, ты погоди реветь... Есть у нас в земской больнице один свой человек, доктор. Тоже и под ссылкой был, и кандалами по Владимирке благовестил. Теперь вроде отступились от него. Так вот и присоветовал он такую историю... Дал он мне порошок, чтобы Ивану передать. Сглотнет он порошок, и станет ему плохо, здорово плохо... Помереть не помрет, а в больницу его везти придется. При тюрьме у них своей больницы нету. А там, в больнице, вроде камеры, все, как полагается: и замки, и решетки, и стражник тут же. А вешать больного не станут, хотя и такое у нас бывало... Был такой поляк Сераковский, так того к виселице на носилках принесли. Ну, авось обойдется на этот раз... Так вот, значит, Наталья, теперь дело - чтобы передать порошок и записку Ивану. Вот тут цифрами, секретно написано. И не позднее, чем завтра утром, иначе не опоздать бы... Перевезут Ивана в больницу, а оттуда мы ему и поможем уйти. Ты денег хоть трохи достала?

– Ага!

– На вот еще тут пятьдесят восемь, по всей мастерской тайком сбирали. И пусть твой мальчонка снесет завтра Присухину... Деньги ему - нехай давится, а записку и порошок пусть Ивану передаст... Другой дороги, Наталья, нету...

– А может, прямо сейчас нести?!
– вскинулся лежавший рядом с сестрами Ванюшка.

– Нет, - покачал головой Залогин.
– Стучи не стучи - ночью не отопрут. Они и днем-то за десятью замками от народа спасаются. Нет. А вот с утра пораньше, пока хмырь на дежурство не ушел, беги. И скажи - еще денег наберем, через неделю в мастерских получка... Ежели передаст получит...