Судьба драконов в послевоенной галактике
Шрифт:
_________________________________________________________
Степан сидел за столом.
Длинные зеленые крылья его были растопырены.
На миг я почувствовал отвращение, но справился с ним.
Или мне казалось, что справился?.. Или я свыкся с ним и жил, отвыкая только на время отлучек на другие планеты? Я так же свыкся и с отсутствием неба над головой, и когда здесь, на этой планете, мне снится открытое небо, я кричу от страха. Мне страшно, и я просыпаюсь.
– Степа, - спросил я, - где мама?
Степа осторожно
– Папа, - сказал он.
– папа вернулся...
У меня перехватило горло от нежности. Я подошел и положил руку на Степину голову.
– Сын, - спросил я, - тебя что, кто-то обидел?
– Нет...
– Степан постарался улыбнуться и, увидев, что мне неприятна его улыбка (то был оскал хищной рептилии, когда остается одно: скинуть огнемет - и бить, бить), посерьезнел, - меня никто не обидал. Я просто очень ждал тебя, папа. Очень, очень.
– Ну и прекрасно, - я уселся на стул напротив Степана, - бабушка приезжала?
Степан кивнул.
(Его шея... дряблая, во вздувшихся жабьих пупырышках, его рот... рот, безгубый и хищный, хищный только на вид. Степан ел только траву.)
– Ты был с бабушкой в лаборатории?
– Да... Мне не понравилось. Мы поговорили. Я скорее всего пойду в Контору в переводчики... У меня - способности к языкам.
И он улыбнулся. Улыбнулся, уже не опасаясь, что мне это будет неприятно. Он знал: я уже взял себя в руки.
Я увидел ряд его плоских зубов, которыми он перетирал пищу, и вспомнил, как однажды закричал на него, еще не умевшего говорить, распищавшегося, раскапризничавшегося.
Не сдерживаясь, я орал тогда: "Урод! Уррод! Дракон! Чтоб ты сдох! Гад, гадина!" И он... вдруг перестал плакать и посмотрел на меня человечьими, понимаете ли вы, чело-вечными глазами.
Я тогда ушел на кухню, уселся на стул.
Потом пришла Кэт. Она спросила что-то, я не ответил .
Тогда она сказала:
– Это - твой сын.
Вот все это я вспомнил сейчас и подумал: "А он-то помнит?"
– С Конторой, - сказал я, - сложности. Небольшие, но сложности. В лаборатории все-таки бабушка...
– Но я сдам экзамен, - убежденно сказал Степан.
– Конечно, - кивнул я, - но не в одном экзамене дело...
– Понятно, - Степан перестал улыбаться, поднялся и прошел в другую комнату.
(Нам с Кэт выделили большую жилплощадь после рождения Степана.)
Я крикнул ему вслед:
– Но ты не волнуйся, сделаем...
– Я и не волнуюсь, - отозвался Степан.
Я встал. Прошелся по комнате...
(Дзинь, дзинь... Мы с Куродо неплохо поработали - Куродо завалился спать Дзииинь. Возились с огнедлаками, и вот как они лопались... Дзиин, дзиинь... Слегка увлеклись и чуть сами не подзалетели, чуть сами не сделали - дзинь, дзинь, дзиинь... А какое там небо было... Алое... багровое... Лучше потолок, чем багровое небо... Дзинь, дзинь... Будто
живешь в середине костра. И этот костер весь мир... Дзинь.)Вошла Кэт. Мы поцеловались.
– Здравствуй... рыцарь, - сказала она на своем наречии.
– Здравствуй, принцесса, - ответил я.
Она, когда говорила так, то становилась похожа на Мэлори, печальную, грустную Мэлори.
Но Мэлори редко была печальной.
И Кэт редко так говорила.
Кэт уселась, положила ногу на ногу, сцепила руки замком на колене.
– Ты что, сегодня дежурная?
– спросил я.
– Да, прибирала на кухне.
– Это черт знает что, - возмутился я, - муж нивесть где, а жену...
– Да понимаешь, какое дело, - протянула Кэт, - здесь скандалец небольшой вышел.
– Какой скандалец?
Степан вышел из комнаты и сказал:
– Я покусал Георгия Алоисовича.
Я повернулся к нему.
– Что у вас произошло?
– Ничего не произошло...
– Не ври мне...
– Я не вру. Просто мне не понравился Георгий Алоисович - и я его покусал.
– Он бы мог убить тебя, - сказала жена.
– Раз не убил, - ответил Степан, - значит, не мог...
– Прости, сын, - спросил я, - но дело слишком серьезно... Как же ты поступишь работать в Контору? А если тебе там тоже кто-то не понравится?
Кэт покачала ногой:
– Георгий дела поднимать не будет... Я говорила. И Глафира ...в общем... была... ну, не собиралась, словом, меня назначать дежурной; я сама попросилась...
– Я тебя понимаю...
Степан зелеными когтистыми лапами отколупывал краску на дверной притолоке, и этот вполне человеческий, подростковый жест взорвал меня, почти взорвал.
Я уже открыл рот, чтобы гаркнуть, но потушил крик, сдержался, взрыв не вырвался наружу, остался во мне, всосался в кровь.
– Степан, - сказал я спокойно, - что бы ни было, что бы ни случалось тебе надо научиться сдержанности. Ты должен помнить, что ты не один, ты связан тысячью нитями, - я обвел в воздухе круг, - с другими, прочими - со мной, с мамой, с бабушкой. Каждый твой поступок, уж извини, - это и наш поступок. Мы за него тоже ответственны... Ты ведь прекрасно понимаешь, почему Георгий Алоисович сдержался? Понимаешь?
Степан опустил голову.
– Ну, разумеется, - я усмехнулся, - для чего ему иметь неприятный... гм, гм - разговор... со мной. А теперь получилось так, что мне предстоит неприятный разговор с Георгием Алоисовичем. Я надеюсь, ты уже извинился перед ним?
Крокодилья морда Степана замоталась из стороны в сторону, и я снова прикусил губу. Он был отвратителен. Он был не такой, как я.
– Нехорошо, - сдержанно произнес я, - это очень нехорошо, Степа...Теперь мне придется идти извиняться... такие дела... Поэтому, что бы ни было, тебе надо научиться сдерживаться... даже если бы Георгий Алоисович назвал бы тебя жабенышем, а твою маму - драконовой подстилкой.