Судьба по-русски

Украсить-то он, конечно, украсил. Но про то, как я укрощал этого мустанга, надо писать специальную методическую брошюру — едва до драки не доходило. Перебор у Никиты был буквально во всем: в неосмысленном форсировании чувств, в голосе, в позе… Кстати, его атлетически сложенное тело стало не благом, а бедой: очень уж актер выставлял его напоказ. Любил актер себя. Говорю любил, потому что во втором и третьем фильмах Никита Борисович хоть и с трудом, но избавлялся от наносного «артистизма». И в конце концов Курлыгин — Джигурда на глазах зрителей мужал, умнел, хорошел…

Сочинил он песню и исполнил ее в той вулканической манере, которая придавала фильму динамизм, стала как бы призывом к активной жизни, к борьбе…

Композитором фильма я пригласил Владимира Комарова. Задача у него была непростая. Представьте себе, что персонаж находится в состоянии сильного возбуждения, прямо-таки страсти (любви, гнева, отчаяния — не важно), но ничем — ни мимикой, ни жестом — не должен выдать своих эмоций. Или такой вариант. Герой неистовствует в веселье, буйствует в разгуле, а на самом деле скрывает от окружающих боль и страдание… Если оставить эти два эпизода без музыки — значит обеднить, ускучнить сцену и героя.

Комарову, автору музыки к последним моим трем фильмам, я сказал: «Душа у героя болит, но на лице его — улыбка». Володя, спасибо ему, понял и сочинил, как мне слышится, тонкую, очень русскую мелодию.

По-человечески съемочная группа сложилась, как мне казалось, способная понимать, терпеть и преодолевать ожидаемые трудности. Но…

Финансовая подачка от Госкино (я его не сужу — в нищенском положении оказался весь кинематограф) оказалась столь малой, что творческую атмосферу стало разъедать: мизерная зарплата, к тому же не вовремя получаемая, убогие жилищные условия в экспедиции, плохое питание доводили людей до нервных срывов. Не выдержал второй режиссер — ушел из картины… Оператор, закинув за спину рюкзак, сел в электричку и укатил в Москву…

Актер, исполнитель одной из главных ролей, уже в гриме, в костюме, готовый к съемке, сидел на площадке.

— Прошу в кадр…

— В кадр я не пойду! — отвечает он мне довольно вежливо, но я вижу, что он еле сдерживается, давит в себе не просто раздражение, а уже злость. Ясно — с актером что-то произошло…

— Не понимаю… — Потрясенный отказом, я с трудом выговариваю только эти два слова.

— …Пока мне не заплатят…

— Пожалей мои седины! — умоляю я актера.

— Вас я искренне уважаю, но в кадр не пойду!

И не пошел! Пришлось его реплику передать другому актеру…

Опять все та же проблема — деньги! Работать нечем, не с кем и не на что…

Отчаявшийся Виктор Глухов до получения хоть каких-нибудь средств не мог найти никакого другого решения, как: «С завтрашнего дня группа свободна!» На то, чтобы распустить актеров, уволить, свобода, за которую так боролись, есть, а на соблюдение, защиту прав человека, оказывается, искать права негде и не у кого… Видеть, пережить то бедственное положение, в котором оказались уже полюбившиеся мне люди, было невмоготу. Кинулся я по России со своими концертами — с намерением подзаработать и помочь хотя бы тем своим актерам, у кого дети…

Как вертелся-крутился продюсер (разумеется, с моим участием) в поисках спонсоров — одному Богу известно (и нам), но через месяц на съемочной площадке появились улыбчатые лица, зазвучало слово «мотор!».

И вот фильм снят. Так ли снято, как виделось, чувствовалось? Об этом лучше забыть. В каждом эпизоде фильма видны вынужденные компромиссы, уступки нищенскому финансированию. Экономить приходилось каждый метр пленки. Даже непрофессиональному глазу видно в кадре это нищенство. Всего один дубль на глубоко эмоциональную сцену — не абсурд ли это?! Я понимал, что зритель может многое простить, но пустых, не наполненных мыслью и чувствами глаз актеров не простит никогда! Вот почему так важно то, чему посвящен фильм. Вот почему никогда не выпущу это из памяти — Любовь! Любовь к женщине, к ребенку, к старику! Любовь, пусть с излишеством пафоса, к земле нашей, к Отечеству!..

Перед первым показом фильма я не мог подавить трепета за, как я считал, дерзость, которую позволил себе в «Любить по-русски». Меня столько раз обвиняли в том, что в моих картинах любовь какая-то бесполая, что нет в них «острых» моментов. Так что дерзость эта была дерзостью для меня самого, но отнюдь не данью теперешней моде — наполнять экран голыми телами. Мне хотелось как раз обратного — ударить наотмашь по пошлости, когда женщина в кадрах выставляется как товар, как вещь, как предмет для утехи. В нашей сцене, где Полина и Виктор обнаженные, я хотел показать Полину прекрасной в своей естественной красоте. И чтобы ее красота вызывала чувство восторга перед совершенством природы, чувство благоговения. На Женщину надо молиться…

Вот почему я, будучи в Париже, обязательно, хоть на несколько минут, бежал в дом-музей Родена — постоять у его мраморной скульптуры «Ускользающая Любовь». Два обнаженных тела в самый трепетный момент сближения вызывают пьянящее чувство восторга, восхищения и благоговения!..

Почему бы не вызвать эти чувства живой плотью? Рискнул.

И очень боялся быть непонятым. Критики об этом — ни слова. А зрители благодарили…

На премьере в кинотеатре «Космос», в «Художественном», в Доме кино творилось невероятное и уж совсем неожиданное для нас. Во время сеанса пять-шесть раз зал взрывался аплодисментами… Смех!.. Слезы!.. После сеанса народ скандировал: «Продолжение! Продолжение!»

Я имел неосторожность говорить на этих показах, что герои нашего фильма еще в наших душах и продлить им жизнь очень бы хотелось, но… Денег нет! И происходило неописуемое — народ в горячке тянулся к нам и буквально забрасывал сцену деньгами… Потом на студию пошли конверты с купюрами, переводы. Надо было остановить стихию…

И продюсеры Виктор Глухов, Сергей Мелькумов и Елена Яцура принимают решение просить Валентина Черных писать «Любить по-русски-2», а зрителям объявить счет в банке с пометкой «Народное кино». И с просьбой писать нам о проблемах, ситуациях, коллизиях, интересующих их.

На кинорынке — редкобывалый случай: фильм купили все регионы России.

Однажды, будучи в Москве, Президент Белоруссии Александр Григорьевич Лукашенко пригласил меня в свою резиденцию.

Широко раскинув руки, приняв меня в объятия, Александр Григорьевич сразу спросил:

— Ну, так как любить будем?

Я замешкался — не нашелся, как отвётить.

— Так по-русски или по-белорусски?

— Давайте по-братски, — сказал я.

— Вот-вот! Я за этим и пригласил вас. Фильм белорусам пришелся по душе. Хорошо бы для наших народов поставить картину именно про братство… Нельзя нас разрывать… Сейчас, кстати, на уровне правительств ведем такие разговоры.

— Извините, но Валентин Черных уже опередил вас. Сам он родом из Псковской области и задумал написать о двух соседних областях — своей и Витебской, и о тех нелепицах, которые происходят на границе…

— О! Там чудес полно! Было бы время, я бы сам подкинул вам немало сюжетов. Если решитесь, мы и деньгами поможем. Актеры у нас, не мне вам рассказывать, — замечательные. И классные специалисты на киностудии… Вот и получится братское кино.

Расстался я с Президентом воодушевленный единством понимания традиционных, исторически кровных связей наших народов.