Судьба по-русски
Шрифт:
Где этот фонд, чем занимается и существует ли он вообще — прошло ведь три, даже четыре года?.. И кто этот Лупье?!.
Переполняемый гневом, злостью на «кандидата», позвонил я в родную «Вечерку». Заместитель главного редактора сочувственно выслушал меня.
— В окружную избирательную комиссию сообщили? — спросил он.
— Да, конечно. Пожалуйста, опубликуйте мое возмущение такой подлой, наглой рекламой!..
— Успокойтесь, Евгений Семенович! Завтра это пойдет в номер…
Газета выполнила свое обещание: за три дня до выборов «Вечерняя Москва» под рубрикой «Нам позвонили» напечатала: «Народный артист рассказал, что…» Когда правда наконец-то вышла на свет
Так о чем я говорил? Об участии актеров в рекламе? И как я к этому отношусь? Отвечаю: положительно, но сдержанно, осторожно…
Кроме чисто меркантильного интереса умная, драматургически выстроенная реклама может дать актеру возможность создать художественный образ в миниатюре. Зачем же отвергать такую возможность? Особенно застоявшемуся актеру? Любая съемка для него — тренинг, упражнение, мобилизация своих психофизических данных, то есть невольный повод держать себя в хорошей форме.
Но позволять авантюристам, жуликам использовать доброе имя актера в своих темных, политических или даже криминальных играх — недопустимо.
Концерт, но…
В марте 1995 года мне позвонили от Людмилы Георгиевны Зыкиной с приглашением выступить в концерте в зале «Россия». Без малейшего раздумья я дал согласие. Мне всегда доставляло удовольствие выступать в ее программах — строгих и раздольных, лиричных и в то же время торжественных. Без модных эстрадных украшательств — дымов, оглушительного грохота динамиков, кривляющихся за спиной солиста подтанцовщиц, мигания огней и прочих развлекающих, точнее сказать, отвлекающих зрителя прибамбасов.
К тому же я соскучился по живому общению со зрителем. Давно замечал за собой: если неделю-две не слышу дыхания, смеха, затаенной тишины зала — заболеваю: мне кажется, что я физически ощущаю, как увядаю, засыхаю…
Ну и что греха таить, принял приглашение еще и потому, что на пенсию не прожить. Это говорю я, получающий повышенную, согласно указу Президента, пенсию.
Приехал. И у меня появилось странное ощущение… Давно знакомый служебный подъезд к «России» показался неузнаваемым: очень уж пустынным, если не считать молодых мужчин, пристально вглядывающихся в лица артистов, проходивших через дворик перед зданием. Этому можно было и не удивляться: я еще по Малому театру знал, что если за кулисами тихо появляются незнакомые молодые крепыши — значит, в зрительном зале или ложе КТО-ТО есть… Сталин, например, — было такое, или Хрущев, или…
Меня удивило другое: каждого входящего в раздевалку пропускали через аппарат (это на зыкинский-то концерт!) — зазвенит, запищит ли металлоискатель? Что-то тут неладное, подумалось мне…
Со сцены доносился голос Людмилы Георгиевны и слова песни, которую она исполняла: «Наш дом — Россия, наш дом — Россия». За кулисами на экране монитора я видел певицу, державшую в руках папку с текстом, — не успела выучить, значит, все наспех…
В коридоре встретился с Алексеем Баталовым — он прямо на ходу по бумажке учил свой монолог.
— Алеша, что здесь происходит?
— Перед концертом здесь была конференция НДР… В зале Черномырдин…
Признаться, я пришел в замешательство. Уединившись в гримерной, размышлял: отказаться от выступления — это будет явная демонстрация, выступить — дать повод для пересудов. Каких?.. Почему я так занервничал, объясню позже…
Вошел режиссер концерта.
— Евгений Семенович, я вас прошу, перед исполнением номера скажите несколько слов приветствия НДР…
— Я пришел
не партию приветствовать, а выступать перед зрителем…— Ну, хорошо, хорошо… Но, как условились, прочтете стихотворение Бокова «Я — русский».
— И это я не могу!
— Как?!
— Виктор Степанович будет слушать это в моем исполнении уже в четвертый раз… Почему вы меня не предупредили, что в зале будет он?
— Да мы сами узнали об этом за два дня, — сокрушался режиссер.
Следует объяснить, почему я отказывался читать стихотворение Виктора Бокова. Так вышло, что до этого концерта в зале «Россия» Виктор Степанович Черномырдин слышал меня, исполняющего «Я — русский», уже трижды. В первый раз это было в Сочи, на фестивале «Кинотавр». Меня тогда попросили открыть концерт, и я прочел именно это стихотворение. Черномырдин в то время отдыхал в Сочи и пришел на наш концерт. Там же, в Сочи, я выступал еще в одном концерте и с той же программой. Прочитал несколько вещей, в том числе снова «Я — русский», вдруг вижу — в первом ряду сидит Виктор Степанович…
В третий раз он слышал это стихотворение уже в Москве, в Кремле, на каком-то банкете, где выступали приглашенные туда артисты, среди которых был и я… И вот теперь, в зале «Россия», Черномырдину предстояло услышать меня в четвертый раз и снова в том же репертуаре. Что мог подумать Виктор Степанович? Что Матвеев вообще ничего другого читать не может?..
По внутренней связи объявили: «Евгений Семенович! Приготовиться к выходу!»
Концерт вела Светлана Моргунова. Увидев меня, радостно вскрикнула:
— Вот он, любимый мой! — Она всех так радостно встречает. — Как тебя представить? Народный СССР или России?
— СССР. Я это звание не украл, и его никто не отменял! — Я пытался шутить, хотя внутри у меня все клокотало после разговора с режиссером. — И скажи не «приветствует», а «выступает»… Поняла?..
— Поняла, любимый!..
И правда, умница, поняла.
Уставшая от заседания публика встретила меня тепло, но… сдержанно. Собственно, как и всех.
Я сказал:
— Сегодня ровно сто лет со дня рождения великого русского поэта Сергея Александровича Есенина. В честь этой даты я прочту его стихи.
Зал откликнулся благодарными аплодисментами…
В общем, все обошлось хорошо. Но почему же я так нервничал перед концертом?
А вот почему.
Незадолго до этого навсегда теперь мне памятного концерта я был приглашен в особняк на улице Герцена — в один из офисов НДР — для беседы. Приняли меня в этом доме приветливо, радушно. Разговаривали со мной трое интеллигентных, умных, обаятельных мужчин. И были предельно откровенны: мне предлагали участвовать в движении НДР. Рассказали делово и обстоятельно о планах и программе, о реформах, о путях выхода России из экономического кризиса…
Я искренне верил их намерениям. Однако к концу встречи, как бы подводя итог беседе, сказал:
— У меня нет ни малейшего сомнения, что усилия НДР благородны и в высшей степени своевременны. Я благодарю вас за оказанную мне честь и доверие, но быть членом вашего движения или партии не могу.
— Что вас смущает? Что беспокоит? — недоумевая, спрашивали меня НДРовцы.
— Одно, — отвечал я откровенностью на откровенность. — Я почти сорок пять лет верой и правдой служил КПСС. Да, я не всегда был согласен с ней, но… Я — фанат дисциплины. А сегодня я вне партий и движений, коих развелось великое множество. И, признаться, предложений вступить в их ряды и сейчас получаю немало… Вот представьте себе: вхожу я в строй НДР… Поразительная штука — произнес я эти слова «в строй НДР» и почувствовал себя предателем…