Судьба-Полынь Книга I

До этого он никогда не задумывался, какой разной бывает справедливость. И что такое справедливость вообще? Чем ее мерить? Сделал ли Ильгар больше, нежели рядовой копейщик из гарнизона? Вряд ли. И, тем не менее, молодой жнец стал на шажок ближе к званию сотника, на ступеньку выше к Сеятелю.

Припомнились слова Барталина, оброненные день назад у стен Сайнарии, когда уносили тело погибшего сарлуга, а люди выкрикивали его имя.

— Здесь полегло много народу, а вон те парни, — Дядька указал на отряд жнецов, проходящий в ворота, — разбили великанов в пух и прах. Ни их, ни погибших товарищей никто не называет героями. Только соратники сохранят в памяти имена мертвецов. Зато мальчишку, поднявшего руку на бога, горожане будут помнить годами. Если не столетиями! Люди никогда не перестанут меня удивлять…

Теперь слова ветерана заиграли новыми красками. И это тяготило. Ильгар знал, что не заслуживает не только меча, но даже перевязи от ножен. Кто не припечатал военного преатора решающим доводом? Он. Кто настолько тщательно хранит позорную тайну шрама, что ради нее поставил под удар сотни жизней? Он. Конечно, всему виною не только его страхи, но еще и узколобость Алария, не пожелавшего внять словам. Как итог: семьдесят шесть жнецов, один Дарующий, восемь жрецов и почти три сотни горожан и земледельцев погибло. Треть населения Сайнарии! Кроме того — подчистую сметенный частокол, поваленная сторожевая вышка, два десятка разгромленных домов пахарей.

Крах!

И на фоне общей разрухи — постное выражение лица народного преатора, когда тот зачитывал списки потерь. Корвус стоял на ступенях цитадели, вокруг которых толпились люди, бесстрастно и сухо рубил воздух словами, а внизу разыгрывались настоящие трагедии. Закончив читать, Корвус развернулся и ушел в тень под каменным козырьком твердыни. А люди еще долго не расходились — ждали припасов, одеял, питьевой воды и решения, куда переселят лишившихся крова. К чести властей — все проблемы решили еще до заката. И ночь, опустившаяся на утихший город, застала на улицах лишь жнецов и стражей.

Военный преатор ввел комендантский час.

Несмотря на благодарности и награды, Ильгару с десятком передышки не дали. В ту же ночь их отправили на один из холмов за городской чертой. Семеро стражей, два жреца, ильгаров десяток — вот и весь «гарнизон». Всех вооружили луками, раздали колчаны, мешочки с особой стружкой, делающей огонь сигнальных костров синим. Пришлось изрядно поработать лопатами и топорами, прежде чем холм превратился в сторожевой пост. Окопались рвом, насыпь утыкали кольями в половину обычной длины. Распределили дозоры до самого рассвета, собрали хвороста. Когда небо затопила чернота, разожгли три костра.

Их пост был как на ладони — словно мишень, подвешенная в полусотне шагов перед хорошим лучником. Случись нападение, перебьют всех до одного, пока подоспеет помощь. Но приказы не обсуждаются.

Ильгар отказался от ужина, ограничившись травяным чаем и куском хлеба, густо намазанным медом.

Он ушел ото всех, сменив Снурвельда возле одного из костров. И теперь сидел на старом одеяле, привалившись спиной к насыпи, глядел на меч. Оружие — мечта. Но для него — упрек.

Невзирая на усталость, спать не хотелось. Время тянулось медленно. От скуки десятник трижды проверял дозорных, топтался возле насыпи и разговаривал со жнецами и стражами, участвовавшими в защите города.

Ночь стояла глухая, темная, безветренная: раздолье для мрачных мыслей, тревог и грусти. Как раз такая, чтобы оплакивать мертвых.

А рассвет выдался именно таким, чтобы напомнить — жизнь продолжается. Небо на востоке заалело, потом засверкало золотом, когда яркое летнее солнце выглянуло из-за горизонта. Свет разлился косыми лучами по земле, заиграл на озерной глади. Налетел игривый ветерок, — теплый, приятный, — принес с далеких полей запах цветов и разнотравья. Ильгар взобрался на насыпь и закрыл глаза, греясь в лучах небесного светила. То были волшебные мгновения, коих так мало в жизни…

Но чары спали, едва со стороны города донесся глубокий и печальный звон набата.

Сквозь разрушенные ворота из Сайнарии потянулось шествие облаченных в черное людей. В согласии с обычаем этих краев — каждый горожанин нес несколько поленьев или вязанку хвороста. Под несмолкающий звон следом за ними катили телеги. На них покоились жертвы великанов, уложенные на солому и накрытые белоснежным полотном. Поверх него лежали цветы и спелые колосья пшеницы. В середине процессии трусили, обступив пышные носилки, сарлуги. Все — в одеждах цветов рода Мертелля, на копьях трепетали вымпелы. Тело юного всадника утопало в кружевах, дорогом черном шелке и алом бархате. Замыкали колонну жрецы. Белые рясы и балахоны заменили бурые рубища, подпоясанные бечевой. Мужчины шли босиком, женщины — в тряпичных обмотках и повязав головы платками. В жрецах не осталось ни следа от обычной величественности, горькая покорность сквозила в каждом движении. Четверо — по двое с начала и конца колонны — несли на шестах кадильницы.

— Пышно, — пробормотал Барталин, встав по правую руку десятника. Он только что вернулся из дозора, следом за ним плелся Партлин. — Опять скорбный пир? Хлеб, вино и соль?

— Только без нас. Завтра на рассвете выходим.

— Отсыпной не дадут? — жалобно промямлил толстяк.

— Ты первый день в Армии? — спросил Ильгар.

— Нет, но…

— Тогда сам ответишь на вопрос… Уходим! — крикнул десятник, махнув своим подчиненным рукой. — Вон, у частокола уже смена топчется…

Воины десятка вернулись в казарму.

Ильгар умылся из бадьи, переоделся. Немного подумав, оставил новый меч на попечительство оружейнику и, прицепив на пояс ножны с кинжалом, отправился в город. Сон сулил лишь головную боль, кошмары и — что самое скверное — потраченное время. Пока еще находились в городе, хотелось уладить несколько дел… личных. Начать решил с простого: отыскать Нерлина. Он не видел торговца на турнире, в последовавшем за ним хаосе — тоже. Ильгар волновался за друга, хотя и понимал, что ничем не мог бы ему помочь. От мысли, что человек, с которым провел бок о бок юные годы, мог очутиться на одной из покрытых белым полотном повозок, сгоревших в погребальном огне сегодня утром, делалось муторно на душе…

Найти новое родовое гнездо торговца не составило труда: особняк выделялся крикливой пышностью даже на фоне резиденций обоих преаторов и прочей знати. Лепнина, мрамор, лакированное дерево, разноцветная черепица — всего в изобилии. Двухэтажный дом, окруженный еще не загустевшей зеленой изгородью, охраняла пара молодцеватых парней с дубинами. Один прохаживался по аккуратной щебневой дорожке, второй кормил огромного пса. Зверь ощерился, заметив Ильгара, рванул цепь, залился лаем. Оба здоровяка, как по команде, обернулись к распахнутым настежь воротам.

— Где Нерлин? — спросил десятник, без разрешения ступив на дорожку.

Его поведение явно смутило охранников. К тому же на нем была стеганка с гербом Армии, а это лучшая защита от возможных неприятностей.

— Дома он, — ответил тот, что кормил собаку. Затем вытер грязные руки о штаны и взял дубину. — А ты кто?

— Его друг, — сказал Ильгар. — Нужно перекинуться с ним словом-другим.

— Друг? Ну… ладно, — казалось, что слова жнеца удивили его еще больше. — Хм… друг…

Положив дубину на плечо, охранник отправился к дому.