Судьба Убийцы

Я прикрыла уши. Я зажмурила глаза. Каким-то образом я все еще слышала звуки, которые она издавала. Это не было ни воплями, ни проклятиями, ни даже мольбой. Это были жуткие звуки. Как бы плотно я ни старалась закрыть глаза, все равно оставалась какая-то щелочка. Вот она, человек, который разрушил мою жизнь, человек, которого я ненавидела более всего во всем мире, истерзанная, исполосованная и изодранная кожаными плетьми. Они сотворили с ней то, что так долго жаждала сделать я сама, и было это омерзительно, ужасающе и невыносимо. Я была маленьким, пойманным в ловушку зверьком. Я задыхалась, скулила и плакала, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я обмочилась, испачкав штаны и сделав лужу у ног. В тот вечер я усвоила урок. Я поняла, что я бы спасла ее, если бы могла. Что, хотя я ненавидела ее настолько, чтобы убить, я не думала, что когда-нибудь смогу возненавидеть кого-то до такой степени, чтобы мучить его.

Двалии удалось защитить глаза, но это стоило ей изувеченных рук. Кончики плетей изощренно обвивали плечо, рассекая его, чтобы затем, багровыми от крови, лизнуть поперек щеки. Она могла бы закрыть лицо руками, но тогда бы оставались незащищенными тыльные стороны ладоней. Когда все началось, она держалась со скрещенными на груди плотно прижатыми для защиты руками, но в конечном итоге скорчилась на боку, с ногами, подтянутыми к животу, с лицом, спрятанным в изгибе одной окровавленной руки.

Экзекуция была выполнена быстро и эффективно, но в течение этого медленно тянущегося периода обездвиживания, я ощущала стремительные, затягивающие и изменчивые потоки времени. Каждый удар падал в определенное место на ее теле. Каждое содрогание ее истерзанной плоти изменяло это место. Но изменялось это логичным и точно определенным образом. В то время как мой желудок крутило от того, что они делали с ней, отстраненная часть моего сознания выстраивала последовательность каждого насильственного действия и ее реакции на него. Я видела, что, если бы она чуть сдвинулась в эту сторону, гвардеец сместил бы руку, и плеть ударила бы в этом месте, а кровяные брызги летели бы именно так. Все это было предопределено. Ничего из этого не было случайным.

В этом пугающем осознании я внезапно увидела, как каждое действие, которое мы предприняли, подтолкнуло нас к этому месту, времени и к этому событию. Даже сегодня утром имелись тысячи возможностей выбрать другой путь, который не привел бы нас к этой кровавой развязке. Двалия могла бы предпочесть остаться леди Обретией и направиться в гостиницу ожидать своего капитана. Она могла бы отправить птицей послание Симфи и устроить тайную встречу. Она могла бы сигануть за борт и утопиться. Или же остаться на корабле. Было так много способов отклонить ее путь, чтобы избежать этой катастрофы. Почему она не видела, не знала или не догадалась, что это произойдет?

Почему я не предвидела, что она втянет меня во все это?

Я недостаточно знала этих людей, чтобы предсказать, что со мной случится.

– Тридцать восемь.

– Тридцать девять.

Гвардейцы вели счет, каждый поочередно, после удара, нанесенного собственной плетью. Вот они сказали хором:

– Сорок!

И оба кнута опустились. Медленно-медленно они собрали кожаные ремни и намотали их мокрыми вокруг кнутовищ. Их пальцы были в крови, сильные руки и бесстрастные лица также были забрызганы кровью. Двалия, задыхающаяся, оставалась на месте. Она уже давно перестала кричать. Какой смысл в криках, когда они ничем не помогут? Все те ночи, когда я шепотом молила, чтобы мой отец отыскал меня, не помогли мне ничем. То ощущение безнадежности, в которое я погрузилась, оставило во мне холод и пустоту. И свободу действовать.

Капра прочистила горло. Если она и была взволнована тем кошмаром, который навлекла на Двалию, в голосе, которым она отдавала распоряжения, этого не было заметно.

– Отвести ее на самый нижний уровень. Запереть там. Винделиар, иди в свою комнату и завтра вернись к своим старым обязанностям.

Винделиар уже двигался, поспешно бросившись к двери. Он разок оглянулся на Двалию, его рот исказила гримаса. Затем он бочком скользнул в дверь, закрывшуюся за ним. Потребовались оба стражника, чтобы поднять Двалию на ноги. Один отсоединил цепь на шее, второй отцепил ее от кольца в полу и вернул панель на место. Затем они подхватили ее под руки. Она не шла, но шаталась, спотыкалась и волочилась за ними. Она жалобно постанывала. Я оставалась там, где была. На какое-то жуткое мгновение она подняла голову. Ее глаза горели ненавистью ко мне. Тыльные стороны ее рук, которыми она защищала лицо от плетей, были покрыты кровавыми рубцами. Она указала на меня дрожащим пальцем и что-то проговорила.

– Что она сказала?
– потребовал Коултри.

Никто не ответил. Возможно, никто и не разобрал ее слов.

Я разобрала.

– Твоя очередь.

Глава двадцать четвертая. Рука и нога

Крысиная голова на палочке. Никто не держит палку, но в видении она подрагивает. Крыса пищит. «Приманка – капкан, охотник в ловушке!». Рот крысы красный, ее зубы желтые, глаза черные и блестящие. Крыса похожа на крупных коричневых крыс, которых часто видят возле доков города Клерреса. На шее у нее черно-белый воротник, а сам жезл желто-зеленый.

Сон Капры 903872, записанный лингстрой Окув.

– Что ж, это было неприятно, – пробормотала Симфи.

– Вини себя, – возразила Капра. – Ты создала это событие. Освободила Любимого, лгала мне. Позволяла этой негодяйке с квашеной рожей думать, что она обладала прозорливостью Белого Пророка. Ты поощряла ее на создание этого беспорядка. Полагаю, только я способна вернуть события на правильный путь.

– Я возьму на себя ответственность за ребенка, – объявила Симфи.

Я слышала их голоса, как можно было бы слышать жужжание мух у окна. Двалии не было. Остались только размазанные брызги ее крови. Винделиар исчез. Я была одна в этом месте, куда меня привели. Я пристально посмотрела на прекрасную женщину. Хорошенькая не значит добрая. На меня она не взглянула.

– Ты не должна этого делать, – заявила Капра.

– Мы все должны иметь к ней доступ, чтобы определить ее ценность, – предложил Феллоуди.

– Мы знаем, какую ценность ты ей дашь, Феллоуди. Нет, – Капра негромко рассмеялась.

Коултри тихо сказал:

– Покончим с этим существом. Прямо сейчас. Она станет лишь причиной разногласий между нами, а этого нам уже достаточно. Вспомните, как возвращение Любимого настроило нас друг против друга, – он нахмурился так сильно, что косметика на лице начала отслаиваться.

– «Никогда не делай того, что нельзя исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это!». Это одна из наших самых старых доктрин, идиот! Нам нужно вызвать Коллаторов и искать любые возможные ссылки на нее, – Симфи говорила ровно.

– Это займет дни! – возразил Коултри.

– Поскольку не ты будешь заниматься этой работой, почему тебя это заботит? – ответил Феллоуди. Более тихим голосом он добавил: – Будто ты можешь понять сны, никогда не имевши собственных.

– Ты думаешь, я глухой? – гневно спросил Коултри.

Феллоуди улыбнулся ему и ответил:

– Конечно, нет. Ты просто слеп к будущему.

– Довольно! – оборвала их Капра. Она взглянула на меня, и я отвела взгляд. Я боялась, что она посмотрит мне в глаза. Нечто в ее взгляде казалось злорадством, как будто она хранила некоторые знания при себе. – Симфи, я предлагаю держать ее в верхних камерах. В сохранности. Здоровой. Возможно, она всего лишь светловолосое дитя чернорабочих, украденное из дома Фитца Чивэла. Двалия не дала нам никаких доказательств того, что она иная. Если бы она действительно была из рода Любимого, ей бы сейчас снились сны, и Двалия предложила бы нам записи ее снов в качестве доказательства ее ценности. Я подозреваю, она не что иное, как уловка, повод для оправдания потерь Двалии.

– Тогда почему бы не оставить ее со мной? – потребовала Симфи. – Я могла бы использовать еще одну служанку.

Взгляд Капры был убийственным:

– Уловку можно использовать не раз, дорогая девочка. Двалия утверждает, что Любимый мертв. Она ничего не сказала о Фитце Чивэле, его Изменяющем. Если этот ребенок его или имеет значение для него, нам придется снова иметь дело с Нежданным Сыном. Настоящим. Тем, который помогал Любимому помешать нам. Таким образом, она должна быть в заключении, пока мы не определим, есть ли вообще какая-нибудь правда в рассказе Двалии. До тех пор, пока мы не добьемся всей правды как от Двалии, так и от того монстра, которого она взрастила.