Судьба Убийцы

Симфи

Дайте человеку пугающее задание. Затем поставьте его в ситуацию, когда он должен ждать, чтобы выполнить это задание. Сделайте это ожидание максимально сложным. Удерживайте его там, где он мало что сможет сделать и ограничьте возможность побыть в одиночестве. Время остановится для этого человека. Я знаю, что это правда.

Я пытался заполнить свои дни на борту Совершенного полезными занятиями. Мы с Янтарь запирались в ее каюте, чтобы прочесть и обсудить дневник сновидений Пчелки. Это было болезненное занятие для меня, становящееся еще более раздражающим из-за жадной страсти, с которой Шут слушал записи.

– Прочти это еще раз!
– командовал он, или, еще хуже, - разве этот сон не связан с тем, который ты читал мне четыре дня назад? Или пять? Вернись назад, Фитц, пожалуйста. Я должен услышать, как эти две записи звучат вместе.

Он смаковал сны, которые, как он утверждал, были доказательством того, что Пчелка была его ребенком, но меня мучали моменты жизни моей маленькой девочки, которые я не помнил. Она написала эти тщательно выведенные слова в одиночестве и проиллюстрировала их с помощью чернил и кисти, украденных с моего стола. Она кропотливо трудилась над каждой страницей, каждая иллюстрация была настолько точной, каждая буква была так аккуратно выведена, а я ничего не знал о ее одержимости. Неужели она сделала это поздно вечером, пока я спал, или, может быть, в то время как я игнорировал ее и Молли, чтобы мрачно писать свои мысли в моем личном кабинете? Я не знал и никогда не узнаю. Каждый пересказанный сон, каждое своеобразное небольшое стихотворение или подробные иллюстрации были упреком тому, каким я был отцом. Я могу отомстить за ее смерть. Я могу убивать в память о ней и, возможно, умереть в результате и покончить с моим позором. Но я не могу изменить того, что я пренебрег своим ребенком. Всякий раз, когда Шут восклицал, как умно она сформулировала рифму, это было похоже на крошечный пылающий уголек стыда, выжигающий мое сердце.

Погода была для нас благоприятной. Корабль двигался плавно. Когда я шел по палубе, мне казалось, что команда двигалась вокруг меня в ритме танца, совершая сложные шаги под музыку, которую только они могли услышать. Речной поток подхватил нас в течение первой части нашего путешествия, так что парус почти не использовали. Плотные зеленые стены леса, уходящего кронами в небо, были выше любой мачты. Иногда река становилась более глубокой и быстрой, деревья были так близко, что мы ощущали запах цветов и слышали хриплые крики птиц и проворных существ, населявших все лесные ярусы. Однажды утром я проснулся поздно, обнаружив, что к реке присоединился приток, и теперь водная гладь вокруг нас стала широкой и плоской. С левой стороны корабля лес отступил к зеленой дымке на горизонте.

– Что там?
– спросил я Клефа, когда он остановился возле меня, выполняя свои обязанности.

Он прищурился.

– Не знаю. Вода слишком мелкая для Совершенного или любого крупного корабля. Есть только один канал посередине, и нам чертовски повезло, что Парагону это известно. На той стороне река становится мельче, а затем переходит в зловонную серую отмель, которая может засосать мужчину до бедер. Прогулка по ней затянется, по крайней мере, на один день, а может быть, на два, прежде чем снова начнутся деревья.

Он покачал головой и продолжил размышлять вслух:

– Большая часть Дождевых Чащоб не приспособлена для людей. Нам не стоит забывать, что не весь мир создан для нас. Вот и эти места вам точно не по зубам!

Он спустился по палубе, и я остался в одиночестве смотреть на воду.

Река уносила нас все ближе и ближе к берегу, и мой Уит и Скилл стали осознавать, что корабль не был пассивным компонентом нашего путешествия. Днем я ощущал его осознанность.

– Он управляет собой?
– спросил я однажды у Янтарь.

– В некоторой степени. Каждая часть его, касающаяся воды, сделана из волшебного дерева. Или, точнее, кокона дракона. Жители Дождевых Чащоб строили корабли таким образом, потому что вода этой реки быстро разъедает любые другие материалы. По крайней мере, так было раньше. Я понимаю, что Джамелийцы придумали способ обработки дерева, который позволяет обычным кораблям курсировать по этой реке, не будучи «съеденными». Имперские корабли, так они их называют. Так мне сказали. Живые корабли имеют некоторый контроль над своим движением. Но только некоторый. Совершенный также может контролировать каждую доску своего корпуса. Он может сжиматься и расслабляться. Может предупредить команду о своей протечке. Волшебное дерево кажется способным «излечиваться» после повреждений, если Живой Корабль царапает дно или сталкивается с другими судами.

Я удивленно покачал головой.

– Действительно чудесное творение.

Легкая улыбка Янтарь поблекла.

– Творение не людей или даже судостроителей. Каждый живой корабль должен был быть драконом. Некоторые помнят это более ясно, чем другие. Каждое судно действительно живое, Фитц. Озадаченное в некоторых случаях, сердитое или смущенное в других. Но живое.

Янтарь, задумавшись, отвернулась от меня, положила руки на перила и уставилась на серую воду.

Наши дни на судне были однообразны. Мы завтракали с Брэшеном или Альтией, но редко с обоими. Один из них всегда был на палубе и бродил наблюдая. Спарк и Персеверанс занимали сами себя. Корабль, казалось, завораживал и пугал их, и они бросали друг другу вызов каждый день. Это было задачей Ланта загнать их в угол и успокоить письмами и обучением. Спарк уже умела читать и писать, но имела ограниченное представление о географии или истории Шести Герцогств. Хорошо, что она, казалось, наслаждалась теми часами, которые Лант проводил, наставляя ее, потому что Пер не мог сосредоточено держать в руке перо, пока Спарк разгуливала по кораблю. Довольно часто уроки проводились на палубе, в то время как я и Янтарь спокойно составляли план воображаемого убийства.

Обед в полдень был менее формальным, и часто у меня было мало аппетита, так как утро я проводил в безделье. Меня беспокоило то, что навыки, которые я пытался вернуть себе в Баккипе, теперь снова заржавели, но я не видел способа достать топор или меч, чтобы не спровоцировать лишние вопросы и не создать тревогу. Во второй половине дня мы с Янтарь часто запирались с дневниками Пчелки. Ужин проходил в компании Брэшена и Альтии. Корабль к тому времени, как правило, стоял на якоре или был привязан к деревьям в зависимости от состояния реки.

После ужина меня часто оставляли одного, потому что Янтарь проводила почти каждый вечер с Парагоном. Она надевала шаль и шла к носовому узлу, где садилась, скрестив ноги, и разговаривала с ним. Иногда, что меня немало беспокоило, Парагон держал ее в своих руках. Она сидела на его ладонях, больших пальцах под ее руками, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, и они долго разговаривали в темноте. По его просьбе она взяла у Клефа небольшой набор дудочек и играла для него - низкая, хриплая музыка, которая, казалось, была об одиночестве и потерях. Один или два раза я подходил поближе, чтобы посмотреть, могу ли я присоединиться к ним, потому что, признаюсь, мне было чертовски любопытно о чем они могут говорить столько дней. Но мне стало ясно, что я не должен участвовать в их дискуссиях.

Камбуз и трюмы были обиталищем команды. На Совершенном, я был не только незнакомцем, иностранцем и принцем, а еще и идиотом, который расстроил носовую фигуру и позволил ей публично мне угрожать. Азартные игры, в которые играли под палубой, и грубый юмор команды не были предназначены для меня. Когда я оставался один, я проводил время в тесной каюте, которую Спарк делила с Шутом. Я старался почаще занимать свою голову, обычно перелистывая книги Пчелки. Иногда Альтия и Брэшен приглашали меня выпить с ними вина и поддержать светскую беседу, но все же я понимал, что я и мои спутники были для них скорее грузом, чем гостями. Поэтому однажды вечером я вежливо отказался от очередного приглашения, но мое беспокойство возросло, когда Брэшен настойчиво сказал: