Судьба. Книга 4

Черкез-ишан мысленно чертыхнулся, помянув недобрым словом Сергея, Клычли и всех остальных, кто надеется на доброе слово выманить из нор всех змей и скорпионов. Убеждение, оно, конечно, вещь полезная, но ведь по степи — на коне, по воде — на таймуне: бывают случаи, когда полезнее показать, что у тебя не только язык имеется, но и крепкий кулак.

— Всему своё время, насытим и голодных, — сказал он. — Не зря говорится: «Козлёнок заблеет — волк придёт, ребёнок заплачет — мать молока даст».

— Хорошо, если молоко будет, однако опасаемся, что на блеяние скорее волк прибежит, чем мать с молоком.

— Это такие козлы, как ты, на волков блеют! — не выдержал Черкез-ишан. — Вы волков призываете!

Гляди, не прогадать бы: на волчьих тропах капканы стоят — не попались бы в них козлы-предатели!

Чернозубый толстяк пробурчал что-то невнятное и стал выбираться из толпы. Несколько человек поднялись следом за ним.

— Кто это такой прыткий? — спросил Черкез-ишан, ни к кому определённому не обращаясь.

— Из дальних родственников Бекмурад-бая, — ответил кто-то.

— Понятно, — сказал Черкез-ишан. — Родство — дальнее, натуры — близкие.

— Охов! — вздохнул седобородый яшули. — От прогорклого масла и плов будет горьким.

— Мудрые слова ваши, яшули, — поспешил поддержать Черкез-ишан, хотя старик мог иметь в виду и совсем иное. — От таких, как этот толстый болтун, действительно одна горечь в жизнь сочится. Именно на таких указывал пророк наш, — сура вторая, стих сто восемьдесят седьмой: «Силу они заменили обольщением, но соблазн хуже, чем убиение». Они пытаются запугать вас, объясняя временные трудности как норму жизни, но Советская власть преодолевает все трудности.

— «О Нух, ты препирался с нами и умножил спор с нами, приведи же нам то, что ты обещаешь, если ты — из праведных!» — неожиданно словами корана отозвался старик.

Черкез-ишан на мгновение опешил. Но не случайно в толковании корана с ним опасался спорить даже его многоопытный отец ишан Сеидахмед и все другие толкователи слова аллаха, которым приходилось сталкиваться с Черкез-ишаном на узкой тропе религиозной софистики. Не случайно Сергей и Клычли, ругательски ругая Черкез-ишана за несдержанность и заскоки, высоко ценили в нём неподдельное мужество, проявленное им неоднократно и, в частности, в столкновении с Ораз-сердаром, ценили искреннюю убеждённость, приверженность идеям большевиков и самое главное — редкий талант ловко бить идеологических противников их же оружием. Эта способность в сочетании с родословной «от пророка», заставляющей тёмную дайханскую массу с особым почтением и доверием относиться к его словам, делали Черкез-ишана если не незаменимым, то, во всяком случае, очень редким и нужным работником, не теряющим находчивости в сложных ситуациях.

Нашёлся он и на этот раз. Оглядев притихших в самом заинтересованном внимании слушателей, он степенно и неторопливо, с оттенком снисходительности уверенного в своей правоте человека, что является также весьма важным аргументом в споре, ответил:

— «Уже даровано просимое тобой, о Муса!» — сура двадцатая, аят тридцать шестой.

— Я протянул руку, но ладонь моя не наполнилась, — не сдавался старик. — Что я получил от обещанного?

— Эшак старый! — пробормотал в усы азербайджанец-фаэтонщик, тоже с интересом прислушивающийся к спору. — Суёт свой глупый башка там, гдэ палца нэ лезет!

— Вы получили земельный надел и право обрабатывать его для себя, яшули, — сказал Черкез-ишан. — Ваши дети получили свободу и право учиться, чтобы стать государственными мужами. Используйте свои права и не уподобляйтесь диване [9] , который, сидя на мешке с пшеницей, стонет от голода и протягивает руку за подаянием.

Одобрительные возгласы из толпы показали, что образная аргументация Черкез-ишана нашла своих сторонников, зерно падало на благодатную почву, не на камень. Было видно, что люди охотно, с радостью освобождаются от своих сомнений, что они полны желания слушать ещё. Но тут из дежурки появился железнодорожник. и все взоры обратились к нему: чем новым порадует?

9

Дивана — одержимый.

Железнодорожник окинул толпу неприветливым взглядом. Его, привыкшего к чёткому ритму дорожного графика, раздражала неразбериха с движением поездов. От кого зависит восстановление порядка, он не знал, но на ком-то надо было отвести душу, и он сердился на ожидающих — ишь, уставились в рот, словно он им изо рта сейчас достанет этот чёртов поезд! Он сердито стёр слово «полтора», написал, кроша мел, «два с половиной часа».

Люди покорно и разочарованно завздыхали.

— Опять прибавили. Теперь стало два с половиной.

— Добрый, однако, чумазый, не жалеет ни часов, ни половинок.

— Да… в прежние времена такого не водилось.

— Верно говорите, больше порядка было, легче дела свои можно было сделать.

— Хе, «легче»! Скажите ещё, что прежде и воевали сидя!

— А ты — молчи. Молод ещё со старшими спорить. Дали вам волю, желторотым!

— Не одному тебе, дядя, в две ноздри сопеть — дай и нам подышать свободно.

— Я вот тебе, нечестивцу, палкой по голове дам! Расходился, как верблюд на течке!

— Успокойтесь, яшули. Не спорь, парень, попусту, имей уважение к сединам! Разные права тебе даны, а только и Советская власть не дала тебе права стариков оскорблять.

— Ох-хо, что и говорить, хорошая власть… Однако прежде, если сказать по правде, при царе помогала нам Россия в трудные времена, а нынче — только от нас отдачи требует, а мам — ничего.

— Сквозь тростинку на небо смотрите, почтенный, сквозь тростинку! — Черкез-ишан показал сквозь отверстие в кулаке, как это выглядит. — Много вы видели помощи от царя! Да и помощь эта была от сытости, от избытка, от тайных замыслов. Кость, брошенная собаке, не есть милосердие. Милосердие — это кость, поделённая с собакой, когда ты голоден не меньше её. Или не так?

— Правильно говорите!

— Святые слова, магсым!

— Если так, тогда вспомните девятнадцатый год, самый разгар войны, когда Советскую власть и за коленки, и за пятки, и за бока враги кусали, до горла её добираясь. Наш народ сильно бедствовал от бескормицы, а в России ещё хуже было — глину с голоду ели, камышовыми циновками люди обвязывались, потому что сопревшие штаны заменить нечем было. Но и тогда по ленинскому приказу Россия присылала нам и хлеб и мануфактуру. Ели вы этот хлеб? Получали ситец и бязь?

— Ели, магсым, спасибо Ленину, дай ему аллах здоровья.

— И бязь получали, хорошая бязь была, вот, до сих пор рубаху из неё ношу.

— Мы понимаем добро, помним, не надо стыдить людей, магсым. Мы-то ведь ничего и не требуем, так только… разговором тешимся.

— Кто ничего не требует, тот и сам ничего не даёт — так ещё Эфлатун утверждал, — сослался Черкез-ишан ка Платона. — Требуйте положенного, но и руки свои в праздности не держите — руками человеческими, а не языком земля устраивается. Может быть, окажется, что то, что вы издалека требуете, рядом с вами лежит.