Судьбы

***

Начальству, из районного образования, не нравилось высказывание его, даже стучали кулаком по столу, требовали, чтобы он усмирил свой пыл. Говорили еще поучительно.

«Электорат нас не поймет. Вы должны, обязаны, это учесть».

А он тогда, возбужденно начинал доказывать.

«Я вам не ленточный транспортер, где лежат одинаковые детали».

Конечно, говорил он это в сердцах.

«Имитировать с людьми вас не надо учить. Особенно, на выборах, требовать, чтобы ваш «электорат» голосовал за того указанного вами человека.

И тихо, бросал им, говорящим вслед.

«Да пошли вы, со своими платными политтехнологами, в болото».

Это высказывание для него, далеко нелегко давались. Да еще и дочь его сильно беспокоила. Скоро ей учиться дальше. А помощи ждать не откуда. Денег для нее на учебу нет, а попытаться устроить ее бесплатно, он понимал, дочь его не была Ломоносовым, да и если и была, сегодня это уже не учитывалось, прошли те времена, где талантливые дети провинциалов, могли легко попасть учебное заведение. Это его больше волновало. А у Альб требовать, но как? Она сама сидела в галоше. Мог он, конечно, схитрить, как другие, кидаясь на жирные куски правящей партии, пойти на поводу. Но как? Сердцу это ведь не прикажешь? Кого любить, а кого презирать. Это же он его выкинул за ворота завода, оставил нищим, отнял накопленные с трудом деньги, отнял будущее его семьи.

Но ведь, была же, была возможность, когда его собственник завода, вызвав к себе, попросил его возглавить новый отдел по науке. Мог. Но не стал этим воспользоваться. Даже, Альб, об этом разговоре промолчал. Тогда он прямо и спросил у этого новоявленного хозяина:

«А кого я буду представлять в отделе?»

Тот, недоумевая:

«Как кого? Меня, конечно, будешь представлять. Меня! И никого больше. Я же теперь собственник завода?»

Тогда он и сказал ему, несдержанно.

«Пошел ты туда – знаешь. Поруганной Родине, да, а тебя – вору, никогда».

И в тот же день он их уволил.

Степан Епифаныч, нисколечко тогда не пожалел, что так произошло с переменами его жизни. Хотя, и было, что жалеть. Закрылся навсегда перед ним ворота телевизионного завода, куда он, когда-то с удовольствием вместе с Альб поступил на работу. Из мастера, дорос до начальника цеха, а параллельно еще разрабатывал будущим своим детищем. Голова даже тогда его кружилась от этого будущего – цифрового телевидения, но не успел, не усмирил себя. Мог он, конечно, запереть гордость на время, подальше, но когда понял, в каких руках это его детище окажется в будущем, он просто испугался.

Что уж теперь жалеть. Он давно уже понял, будущее за ним, как только пришел в эту школу. Конечно, не престижно, деревня, широко не развернешься. Но он верил, если его никто не помещает, он это сделает. Вот, сегодня – а в это время, Альб, наконец, дождалась Вадима – зачем его рано вызывает в район? Что им от него нужно? Ведь он понимал, вызывают его не для повышения в должности, а для какого – то конкретного разговора, в разгар, как раз, перед предстоящими выборами. Он ведь не пропагандист, и не состоит в никакой партии.

«Нечем им себе занять», – подумал он, вынужденно отменяя уроки в школе, и все планы дневные разрушив, эгоистическими желанием увидеть его в районе начальством.

***

«Ладно, поеду, проветрюсь», – сказал он дочери, которую настоятельно посоветовал, чтобы она сильно не гоняла на мотоцикле, направляясь и возвращаясь из школы. А сам, прямиком, привычным пешим ходом, пошел на трассу вдоль длинного озера.

«Куда мне торопится, – добавил он еще дочери. – Полюбуюсь с озером. Давно я не проходил вдоль нее. Посмотрю, подмечу, где еще есть хорошие места, потом, рыбачить пойдем, а может и сегодня. Если, конечно, раньше приеду».

Дорога была вдоль озера длинная, почти три с половиной километра она тянулась. Шоссейная дорога была, основная, с другого берега, с крутого, а здесь, берега были плоские, проросшими береговыми осоками. Да и дороги как таковой, здесь не было. Была тропочка, проделанной посельчанами, выходящей на трассу, а от трассы до района – это почти было сорок километров. Попутки, конечно, бояться не стоило, они брали, главное, пассажир дал ему на маленькие расходы: на сигареты, на небольшой завтрак – больше они и не требовали от этих несчастных. Поэтому, Степан Епифаныч, насчет попутки, нисколько не волновался – много раз сам проделывал такие поездки. Конечно, можно было дождаться и маршрутного автобуса, следующие меж – районами, но они больно не очень охотно останавливались. Днем еще, может пожалеть такого стоящего у трассы бедалака, но, а к вечеру – это было напрасно ожидать такого автобуса. Или они боялись вечернего гостя, или лень им притормозить, взять с собою попутчика, или попутчиков.

Вышел он на дорогу сразу же, как дочь отправил на мотоцикле в школу. Проводил ее, незаметно перекрестил, проделав в пустоте воздуха, похожий крест и спустился к озеру. Сразу же запахло сыростью и свежестью. Изобилие выделяемого кислорода озером запершило сразу его легкие. Он долго раскашливался, выплевывая из себя мокроту. После, присел у берега к воде, освежил лицо, и радостно, сияющими глазами, оглядел вокруг; на тот берег, возвышающий в мареве крутизной, проводил глазами стаю кричащих озерных чаек, в середине озера, вздохнул, успокаивающе, и потопал не торопясь, мимо береговых осок по направлению к трассе. До того, как было здесь хорошо. Даже ничего не хотелось думать. Только смотреть на эту спокойную гладь, зеркалом отражающую поверхность. Тот берег, пригретый утрешним солнцем, лежала в молочном мареве. А этот, сиял, слепил своим чистым отражением глаз. Сколько он уже помнит себя, и ведь четвертый десяток идет он по жизни, никогда не пожалел, что родился на таком прекрасном месте. Дальше ведь за маревом, за крутизной, в километре, начиналась лес, отцовские делянки. Сколько же время прошло?.. А ведь все это, казалось ему, недавно было, как сейчас перед его глазами, вспыхивали перед ним отдельные штрихи его беспечного детства. Как они гонялись вместе с отцом на мотоциклах: он на Урале, со своей люлькой, а он, купленным отцом и матерью на «Юпитере».

«Эге – ге!» – кричали они, обгоняя друг друга, разрезая сырого встречного упругого воздуха. Отец его, сам маленький, почти не видно его на мотоцикле, а гонял свой Урал, заправски, как какой гонщик. Конечно ему, надо бы осуждать отца. Это же он тогда, не среагировал, когда гнал рядом с обрывом мотоцикл, не справился с рулем, бросил мотоцикл с матерью, отправил ее под обрыв к воде. Тяжело думать сейчас ему об этом. Чтобы отвлечь себя, он подбирал камушку под ногами, запускал его по поверхности воды и по долгу, потом смотрел, как камень, подпрыгивая, катится по поверхности озера. Потом он разулся, дальше пошел босым, щекоча береговой травой пятки.

Ах! как было ему хорошо. Даже мысли, случайно забредающие в голову, отошли на задний план. Впереди он видел отражение воды и крики чаек, балующих вытаскиванием из поверхности воды мальков. А путь всего пройден километр. Ох, как долго еще ему топать по этой траве, вдоль береговой осоки, до трассы. Отсюда, озеро расходился на два рукава. И как кишки, они уходили, излучая светом солнца зигзагообразно, по рельефу оврага, к самой трассе. В середине их образовался, травой проросший островок, куда человек мог попасть только со стороны трассы. И как раз, у начала разветвления, он и догнал дядю Захара со своей женой, торопящие в районный рынок: с котомками лука, свеклы, морковки. Пенсия у них была мизерная, как у всех, наверное, провинциалов здешних. Жена его, тетка Таисия, женщина, как ломовая лошадь, еще была крепкая, с тонкими палочными ногами, прикрытая сейчас длинной, как у цыган, юбкой, а на ногах, как всегда бабы деревенские обувают – татарские галоши. В них любому, кто обувал, всегда чувствовал простор в ногах и нисколько не мешал в ходьбе.

– Здравствуй, Епифаныч, – говорит ему тетка Таисия, встав как памятник, словно, как уступая дорогу соседу.

– Здорово, тетя Таисия. Снова на рынок?

– Куда ж, – устало за нее отвечает, ее муж, Захар.

Он уже крепко вспотел от своей тяжести, что у него за спиною. То ли дело, он поправлял на худых плечах режущие в плечо ремни рюкзака и сплевывался в каждый раз, после затяжки своей закрутки.

– Черт ее взял. Бегаешь, бегаешь, а денег все нет и нет, – продолжает он. – Продаж, обрадоваться не успеваем: надо на попутку отстегнуть, хлеба прикупить, уже пусто в кармане. И так каждый день. Не жизнь, морока,– говорит он, и, закругляя разговор, смотрит на свою Таисию с молвой. Этот взгляд, Степан, уже в достатке изучил. Захар, просит Таисию чуть передохнуть, обсохнуть чуть – чуть от пота, и отдышаться ему не вредно. Кашлял он уж часто: или это его, действительно, астма мучила? Дышал он часто – часто, шумно, еще поглаживал впалый свой грудь натруженной ладонью.