Судьбы
Шрифт:
— Ты так волновался?
— Вот. Об этом я и говорю, Верочка. Я слова не сказал, просто на работу ушел, и все. А ты почувствовала и пришла. Почему пришла?
— Ведь ты ж так на меня глянул, что не могла я не прийти. Люблю я тебя, муж.
— Так и я тебя… Только как по темнякам домой пойдешь?
— Так и пойду, я же не одна, с мужчиной, однако.
— Это с каким?
— Да с сыном, Саша. Он же мужчина у нас.
Он снова взял сигарету, проводил их до угла улиц и долго смотрел вслед… Сигарету так и не поджег, Вера не любит, когда он курит…
А она вернулась домой,
====== Быть или не быть ======
— Вера, надо поговорить, серьезно.
Саша ел, а она кормила ребенка.
— Говори.
— Это важно, надо принять очень важное для нас решение, для меня важное решение.
— Сашенька, что случилось?
— Мне предлагают работу. Там есть перспективы, там можно защититься, там будут деньги.
— А ночные дежурства?
— Редко. И спокойные. Я смогу быть с вами, смогу сам воспитывать сына, смогу любить тебя сколько захочу, мне на все хватит времени.
— Времени не хватит на все. Тебе предлагают работу, а не вечный оплачиваемый отпуск. И защититься — значит пахать и днем и ночью. Мне можешь не рассказывать. Что за работа?
— В центре репродуктологии. Вера, это деньги, большие деньги. Мы сможем ездить отдыхать, выбрать лучший платный сад для Даньки, ты вернешься к работе и продолжишь свою науку. Согласись, что все складывается?
— Саша, надо подумать.
— О чем думать?
— О том, что ты говоришь. Вроде хорошие такие слова, только мне в душе кажется, что ты сам себя уговариваешь, и как будто жертвуешь собой ради семьи. Чтобы Даньку в лучший садик, мне науку продолжить, а у тебя пустота в глазах. Ты хирург, а там что? Подсадки, терапия… Может, оно интересно, даже без может, интересно, конечно, но вот не совсем твое.
— Я терпеть не могу делать аборты, там их не будет.
— Куда денутся? Не все вынашивают, не все эмбрионы развиваются, как надо. Да дело не в этом, дело в тебе. Ты работаешь там, где тебе комфортно — на передовой, а репродуктология — глубокий тыл.
— Вера, это деньги и перспектива. Я решил.
— Ну, если решил…
— Ты против?
— Я против лучшего сада для сына? Издеваешься? Нет, Саша, я не против. Только я считаю, что это жертва, а жертвы мне не нравятся, особенно процесс жертвоприношения.
— Ты почему не ешь?
— Сын спит.
— Так положи в манеж, пусть там спит. Опять голодовку устраиваешь?
— У меня лишний вес.
— У тебя всегда был лишний вес, и что? Я не люблю, когда кости в меня впиваются.
— До костей мне надо скинуть килограмм двадцать.
— Совсем с ума сошла. Вера, у тебя такая конституция. Ешь давай.
Она знала, что спорить совершенно бесполезно, и положила себе в тарелку жаркое. Ела и внимательно смотрела за его выражением лица. А он думал, и его неудовольствие своими мыслями проявлялось в его глазах. Но он больше не произнес ни слова, а ему тоже дала ему время все взвесить и подумать.
Вера была против репродуктологии. И вовсе не потому, что она ей не нравилась. Нравилась, и была бы возможность, сама бы туда побежала. Так ее привлекала эта область медицины. Но Саше — нет,
это не его. Вот ночные дежурства, экстренная гинекология — это его. Там адреналин, там самоутверждение, там спасение жизней, там соперничество с самим создателем за жизни и за души. Вот эта стихия его. А спокойствие — не его. Еще, не дай Бог, пить начнет.Так они ни о чем и не разговаривали. Каждый переваривал информацию по отдельности. Нет, не для того, чтобы остаться при своем мнении, а чтобы завтра доказать свою правоту и принять совместное решение, потому что это решение будет влиять на их жизни.
Утром он ушел, а она заболела. Температура поднялась, знобит, горло болит. И Данька канючит, с рук не слезает. Напилась микстур и таблеток. Ребенка с собой в постель положила. А Саши нет и нет. Уже давно рабочий день закончился, а его все нет.
Наконец услышала звук поворачивающегося ключа. Но встать сил не было.
— Вераш, что случилось?
— Заболела, простыла.
— Данька?
— Все норм. Но он со мной. Что ты так поздно?
— У сотрудницы из терапии сын умер. Надо было соболезнование выразить. Женщина такая хорошая, а сын прям красавец на фото.
— Отчего? Молодой?
— Тридцать лет всего. Упал с двенадцатого этажа с балкона, а может, столкнули.
— Асан? — она села на кровати.
— Да. Господи, ты знала его?
— Мы дружили в институте. В одной группе учились. А Танька? Жива?
— Ты про его жену? Ты и ее знаешь? У нас она в токсикологии с передозом. Девочку сестра его забрала, говорит, давно уже. В музыкальную школу она ее водит. Верочка, вот я дурак.
Она рыдала, забыв про температуру, представить, что Асана больше нет, было просто невыносимо.
— Когда похороны? — спросила всхлипывая она.
— Завтра. Но я работаю, не пойду, все равно в закрытом гробу. Ты не пойдешь. Я итак, идиот, не понял. Там сокурсники были. Ерлан еще сказал: «Верке не говорите, она только родила». А я даже не сопоставил с тобой. Прости, родная.
— Да ты-то причем!
— Саша, страшно-то как… Он мне всегда все рассказывал, мы с ним всеми проблемами делились, а потом пути разошлись… Я осудила его, даже не его, а Таньку, и забыла за всеми своими проблемами и радостями, за своей жизнью, забыла я про друга и не видела, и не звонила, и не говорила, а теперь уже и не увижу, и не поговорю. Плохим я другом оказалась…
Он обнял ее и качал, как ребенка. Что мог сказать? Ничего. Не была она виновата в судьбе Асана, а в его смерти так и подавно. Но боль и чувство вины были неподдельными, и ничего с этим нельзя было поделать. Он был ее другом и даже мертвым оставался им. Она ничего не могла изменить, никто не мог…
Сыном он занимался сам, Вера лежала и плакала в подушку, а потом уснула. А он все думал, как ей сказать, что решил не уходить из скорой. Как объяснить, что любит свои дежурства и любит экстренную помощь. Что не сможет спокойно работать в тихом месте. Не сможет, и все, и никакая диссертация ему не нужна. Он практик, просто практик.
Думал о том, как все не вовремя и как ей это объяснить. Ведь видеть ее будет так же редко и ночевать с ней тоже редко. И зарплата меньше, намного меньше.