Судный год

Наши отношения начались с кровати. С этой огромной квадратной кровати… Страшно представить себе, что она видела за все годы здесь, в супружеской спальне… Хотя все равно у нас было прекрасное начало… На довольно широкую ногу живет помощник государственного обвинителя. Но размер его ноги меня уже не волнует. Теперь все будет иначе! Даже ради Лиз больше сюда никогда не приду. Это совсем другой мир, в него я попал случайно. Она, конечно, понимает и сама предлагать не будет. Слишком обжито, слишком уютно фамильное гнездо, обставленное добротной самодовольной мебелью. Женская рука – я теперь хорошо знал эту руку, знал, как она скользит по животу, обхватывает мой сам собой отделяющийся от тела, перевозбужденный член, осторожно гладит его, – та же заботливая женская рука была заметна в каждой детали этой очень уж семейной квартиры, в картинах на стенах, в цвете обоев, в махровом полотенце, аккуратно повешенном в ванной. И лишь спальня, я был уверен, оформлена в соответствии со вкусами помощника прокурора. Она явно отличалась от остальной квартиры. Минималистская обстановка должна подчеркивать последнюю правду того, что здесь происходит. Чтобы ничто не отвлекало. «Черный квадрат» Малевича был бы тут на месте. От Лиз только лакированная китайская ширма в углу, ночной столик с лаликовой лампою ар-деко и высокое овальное зеркало – венецианское стекло? – рама которого напоминает вьющуюся виноградную лозу. Я совершенно отчетливо представляю ее в нем сейчас. Подняв руки, она закалывает волосы. В той части спальни, которая вне моего взгляда, квадратная синяя постель с нетерпеливо сопящим телом Ричарда. Еще минута – она через голову натянет на себя короткую прозрачную ночнушку и отправится к нему. И раздвинет себя. Отвратительное огромное слово «влагалище» всплывает у меня в голове, раскрывает свои набухшие слизью влажные губы.

А потом мы были снова посреди благоухающих цветов на обоях в синей укачивающей постели, и за краем ее продолжалась наша первая ночь. Даже не постели, а кровати: было в ней что-то от крова. Крова для нас двоих…

Лиз уходит в ванную, включает душ, и я сразу же снова слышу ее:

– Это Лиз Лоуэлл. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение.

– Где ты всегда шляешься? Мне надоело тебя разыскивать! – Профессионально поставленный рычащий голос человека, привыкшего обвинять. Как видно, чувство собственности у помощника государственного обвинителя развито очень сильно. – Завтра в семь тридцать мы должны быть в аэропорту, встречать Майкла. Ты не забыла? Потом по дороге домой надо заехать к маме. Она немного приболела. Мы не были у нее уже больше трех недель. Она будет рада видеть нас всех вместе.

Я, любовник его жены, с ненавистью смотрю на развесивший черные эбонитовые уши телефон. Чтобы избавиться от самоуверенного голоса в трубке, достаточно лишь приподнять за уши и сразу отпустить. Избавиться от того, кому он принадлежит, было бы гораздо труднее. И это Лиз могла бы сделать лишь сама… Но ведь есть еще Майкл… А может, и еще что-то есть… Слишком мало о ней знаю… Нет! Так нельзя! Мы могли бы встречаться у меня. После того как разошелся с Аней, у меня довольно уютная квартира в центре города. По крайней мере, не будут без конца лезть в душу чужие вещи, не будет ощущения ворованного… Хотя дело, конечно, не только в вещах…

Вернулся домой на следующий день около полуночи и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. И, словно убедившись, что наконец уснул, телефон вспорол ночь совсем рядом. Захлебывающееся молчание холодной струей вливалось в мое сонное ухо, наполняло его, переливалось через край. Звонки затем повторялись каждые десять минут, пока не отключил телефон.

12. Подходить разрешено. Спринтер и секретарская дочка. Анонимка

(Бостон, 2 октября 1991 года; Ленинград, 1982 год)

Снова дождь. Смывающий память проливной дождь. Дождь шел и тогда, в Германии. Первый западный фильм в предыдущей жизни, «Чайки умирают в гавани». Фильм о человеке, которого все время обвиняют, преследуют и в конце убьют. Мелкая рябь лоснящихся от воды зонтов плывет над тротуаром. Впитавшие в себя свинцовую серость бостонского неба капли наполнены переливающимися отражениями. Черный, сплошной дождь, проколотый над зонтами цветными дырами светофоров. Будто только что с грохотом проломилось дно неба над Бостоном. Все мокрое, скользкое, размытое струится на здание суда. Где в сотне неотличимых комнат с девяти утра до пяти вечера выносят приговоры. Когда дождь кончится и выйдет солнце, от неба останется синяя ссохшаяся корка. А непотопляемый суд всплывет вместе с оправданными, с теми, кто спаслись, как новый Ноев ковчег.

Плачущее небо стекает Ответчику, Грегори Маркману, за шиворот вдоль позвоночника в хлюпающие туфли. Стекает со лба по глазным яблокам прямо в разбухший от влаги и недосыпания мозг. Оседает мокротой в гортани.

Я стою уже почти час (!) в очереди у входа, глотая промозглый воздух. Много людей судится в Бостоне. Очередь кажется мокрой живой веревкой, брошенной на асфальт. В дверях суда она образует узел. Внутри его обрюзгшие полицейские Аты-Баты – их широко размазанная блеклыми красками пятнистая униформа напоминает неверно собранные детские пазлы – роются, не торопясь, в сумках. Проявляя положенную бдительность, заставляют «в порядке живой очереди» снимать плащи, вытаскивать ремни из брюк, вытряхивать мелочь из карманов. Придирчиво обшаривают и ощупывают. Водят по спине, тычут между ног капризной пищащей палкой. Боятся, видно, чтобы кто-нибудь не взорвал ко всем чертям этот муниципальный суд. Проходишь вертушку, и сразу гул человеческих разговоров вплывает вместе с тобой внутрь здания, растекается по коридорам. Ты в совсем другом мире.

Останавливаюсь в вестибюле суда и рассматриваю Юриспруденцию в нише. Завязанные глаза и маленькие, сразу и не заметишь, аптекарские весы в толстой руке. Сжимающий их кулак гораздо светлее, чем ее лицо. (Недавно восстанавливали отбитые пальцы? Весы немного покачиваются…) Как она умудряется взвешивать дела человеческие без гирь, да еще и с завязанными глазами? Я уверен, с точки зрения ЮрисПруденции – если здешняя Пруденция Юрис, несмотря на завязанные глаза, все же хоть что-то видит – против меня нет никаких улик. Даже любопытно, что будет делать суд с этой нелепой жалобой.

– Слушание откладывается на полчаса, – наконец неожиданным басом, не разжимая алебастровых губ, произносит слепая богиня.

Я испуганно оглядываюсь. Румяный крепыш лет сорока, с короткой красной шеей шире прижатых к голове прозрачных ушей предъявляет в качестве улыбки два ряда замечательно белых зубов и приветственно поднимает руку с раскрытой ладонью. Со стороны могло бы сойти за небрежный нацистский салют. Может, хотел незаметно понаблюдать за мной перед первой встречей? И как он узнал меня? Мелькают вертикальные морщинки на розовых пальцах, и, как по мановению его руки, плафон над головой наливается мутным светом и дождь, все еще шелестящий у меня в голове, стихает.

Вот теперь все по правилам. Обвиняемый со своим Защитником, и процесс можно начинать.

Мой румяный Защитник. Серебристый, как волчья шерсть, ежик-бобрик на лысоватой голове, ненужно мощные плечи. Здоровья своего совершенно не стесняется. Очень внимательно относится к проходящим женщинам. Результаты осмотра немедленно появляются у него на физиономии для всеобщего обозрения. В суде (во всяком случае, с женщинами-судейскими) чувствует себя слишком уж свободно. По утрам (до того как превратиться в Адвоката) каждый день три часа, по его словам, ведет кружок греко-римской борьбы (для мальчиков и девочек вместе (!) от десяти до четырнадцати лет) в местной школе.

Такой дождь совсем недавно был на улице, а он сухой… странно… словно кто-то раздвигал над ним дождевые нити, когда он не спеша шествовал в суд. И лишь одна черная струйка течет по каменному полу из-под толстой подошвы.

Наш первый и единственный за весь процесс длинный разговор стоит здесь воспроизвести. На обмен верительными грамотами между высокими договаривающимися сторонами он был мало похож. Скорее, это напоминало допрос где-нибудь в Большом Доме в Питере.

– Я спрошу вас только один раз. – Короткое движение ребра ладони, рассекающей воздух. – Вы никогда не мечтали совершить преступление?

– Зачем?

– Ну, мало ли… Например, чтобы убедиться, что способны совершить преступление, которое полиция не сумеет раскрыть… Что у вас достаточно силы воли… Почувствовать свое превосходство… Можете быть уверены, что о нашей беседе никто знать не будет.

– Вы недавно перечитывали Достоевского?

Адвокат некоторое время молчит. Пытается оценить долю сарказма в вопросе?

– Просто пытаюсь узнать, как можно больше о своем клиенте.

– Не мечтал.

– Ну вот и хорошо… Вы женаты?