Судья

Все они трогали меня. Я закрылся руками, Руслан стискивал железной хваткой мое хрупкое плечо. И шептал: „Держи марку, Павел. Помни, что ты сделал!“

И я помнил. Из темных глубин океана перед моими глазами выплыло безумное, постаревшее лицо Кати. Лишь в черных глазах, по-прежнему прекрасных, светился спокойный и властный огонек разума. „Я тебя прощаю, Павел. Я люблю тебя — всем сердцем — и прощаю“.

Охваченный смятением и страхом, я опустил руки и закричал:

— Хватит! Перестаньте!

Они замолкли. Боялись оскорбить? Обидеть? Страшились зарезать курицу, несущую золотые яйца?

Я шел по холодному коридору с деревянными стенами. Между досками разевали темные рты щели шириной в два пальца. Рты изрыгали ледяное дыхание. В зале, где я оставил свою душу и жизнь, роковая поступь зимы не ощущалась, коридор же и не думали отапливать.

Из полумрака на меня выпрыгнул Андрей. Толкнул в грудь. Я спиной хлопнулся о стену. Доски коротко прозвенели.

Не давая мне опомниться, Андрей навалился. Прижал к стене. Запечатал рот ладонью.

— Тихо. Не дергайся, умник. Обещай не кричать. Отпущу.

Я промычал ему в ладонь. Моргнул два раза.

Андрей ухмыльнулся. Нисколько не сомневаясь в своем физическом превосходстве, отпустил меня.

Я вырвался и тут же кинулся на него.

Андрей двинул кулаком под дых.

Я согнулся пополам, ловя ртом недоступный воздух.

— Ну что, герой? Протрезвел?

Я отбросил мысли о сопротивлении. Выпрямился.

— Чего тебе надо?

Он приблизился.

— Слушай меня внимательно, умник, герой, пророк и все прочее. Сейчас ты вернешься в номер, и Руслан возьмется за тебя. Запомни: ты не должен верить ни единому слову!

— А не пошел бы ты, — я попытался протиснуться между ним и стеной. Удалось, но я не питал иллюзий: просто Андрей меня отпускал. — С какой стати?

Его красивое лицо озарилось странной улыбкой. Глаза блестели.

— Наш блаженный мальчик думает, что все понимает. Забавно.

Холодная тревога жидким азотом разливалась по внутренностям.

— Забавно, — в тон ему ответил я. — Ну, думаю. Тебе-то что?

Павел. Ты ведешь себя как мальчик.

Улыбка пропала с его лица. Ее место заняло холеное равнодушие.

— Помни, не верь тому, что скажет Босс.

Я холодно ответил, что разберусь сам. Андрей не удостоил меня ответом.

Руслан вовсе ничего не сказал. Весь вечер молчал. Это меня не удивило: в последнее время мы отдалялись. По-моему, причиной были мои „выступления“. Они пожирали нас обоих, затягивали в шестерни лжи и равнодушия. Руслана явно больше интересовала моя роль в сочиненной им пьесе, чем я сам. Я перестал ему доверять, и много времени проводил в кабаках, заливая одиночество горькой.

На собраниях пускали яркий свет в глаза прихожан, чтобы никто не просек, что у меня рожа с бодуна вздулась. И я продолжал рассказывать о Воде, о Жизни. „Помните“, говорил я чистым молодым голосом. „Вода вас держит! Отдайтесь воле Божьей — и не утонете. Плывите по течению. Начнете барахтаться, жаловаться, озлобляться — захлебнетесь!“

Они же все чаще просили — даже требовали — продолжать повесть о Христе. Они действительно верили каждому слову. У них дома голодали дети, в магазинах не было хлеба, цены росли как на дрожжах, а у людей не осталось никаких желаний, кроме как сидеть на жестких скамьях и хлопать ушами.

На этих встречах почти не встречалась молодежь.

Слишком поздно я понял: меня грязно использовали. Я попал в лапы к расчетливому мерзавцу.

Перед очередным выступлением мне пришло в голову обратиться к юристу клана Дубровских, который в свое время оформлял завещание Кати. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что он неожиданно скончался. В органах мне отказались давать какие-либо объяснения о причине его смерти.

Я обратился в банк. Молодой служащий отвел меня за отдельный столик. Ломая пальцы, он смущенным голосом поведал, что большая часть денег с моего счета пропала.

— Как? — спросил я, стараясь казаться строгим. На деле же ничего, кроме изумления и ужаса, я не чувствовал. — Вы шутите?

— К сожалению, нет, — глазки его бегали. — Кто-то перевел деньги с вашего счета на заграничный.

Пойманный в ловушку загнанный зверь с минуту молчал, пытаясь оправиться от потрясения.

От потрясения я кое-как оправился, а сделать вид, что ничего не происходит, даже не пытался.

— А остальное? — услышал я собственный (чужой) голос. — Акции? Земля? Недвижимость?

Служащий, нервно теребя галстук, убитым голосом ответил:

— Все переписано на чужое имя.

— На кого? На Руслана Кривицкого?

Служащий на миг поднял испуганные глаза. Тут же опустил.

— Я не имею права разглашать имя клиента.

Я грохнул кулаком по столу. Служащий подскочил на стуле.

— ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ, ИМЕЕТЕ ВЫ ПРАВО ИЛИ НЕТ! — изо рта у меня брызнула слюна. — ВЫ ЧТО, СБРЕНДИЛИ?

Банк замер. Сотрудники и клиенты — все, кто находился в зале обслуживания — с неодобрением смотрели на меня.

Молодой человек в костюме оставил в покое свой галстук. Глубоко вздохнул.

— Павел Юрьич…

— ВЕРНИТЕ МНЕ МОИ ДЕНЬГИ! НЕМЕДЛЕННО!

Надо мной навис охранник.

— Валера, успокоить товарища?

Тот со смущенной улыбочкой повел в воздухе рукой.

— Нет-нет, Дима, все в порядке. У нас небольшие затруднения.

— Ошибаетесь, — процедил я, вставая. Наставил на него палец. — У вас ОГРОМНЫЕ ПРОБЛЕМЫ.

Выйдя из банка, обругал себя. Пришло запоздалое осознание полного провала.

Можно отрубить человеку руку, но нельзя пришить ее обратно.

Можно незаконно перевести деньги с одного счета на другой. Но вернуть их невозможно.

Руслан наверняка пустил все в оборот. Дома, акций, денег — ничего этого уже не существует.

Капкан захлопнулся.

Вернувшись в номер, я обнаружил там Руслана.

Он сидел в кресле с бокалом в руке. На губах — улыбка спокойного превосходства.

Поднял на меня насмешливый взгляд.

Я с угрюмой злобой смотрел на него. Меня охватила ненависть… и страх. Священный ужас, который преданный всегда испытывает перед предателем.