Судья

— Саня, не молчи. Я вижу, ты опять что-то держишь на уме.

Снова молчание.

— Ты можешь посмеяться… я уже встречался с подобными убийствами.

Быстров почувствовал облегчение. Да, он тоже знал, и ждал, что следователь заговорит об этом первым.

«Сейчас он вспомнит убийство Нестерова».

Но Точилин заговорил о другом.

— Я уже встречался с ним. Кажется, лет шесть назад. В Новгороде.

— Что там произошло?

— Я сейчас не могу вспомнить точно. Что-то, связанное с сектой «Церковь Любви». Изнасилование, воскрешение, сатанизм…

— Саня, — осторожно сказал Толя. — Ты не бредишь?

— Не знаю. Убийцу мы так и не нашли. А теперь он снова появился. Мне нужно сунуться в архив. Володя!

Быстров раздавил сигарету и, странно улыбаясь, вернулся в комнату.

— Ну? — сказал он неестественно веселым тоном, потирая руки и поглядывая на труп. — Что теперь?

Толя открыл рот.

Скрипнула дверь, из соседней комнаты вышел измотанный Чернухин и двое помощников. В руках Чернухин держал протокол.

— Ну? — шепотом спросил Точилин. — Что там?

— Мать с дочкой, — шепотом ответил Чернухин. — Жена и дочь.

— Да, — сказал один из стоявших за ним. — Мать той, которая являлась дочерью тому, чьей женой являлась ее мать.

— Которая являлась женой того, чьей дочерью являлась дочь этой матери, — добавил второй.

— Так, — Точилин облизнул губы. — Кто мать, кто дочь, сколько их там и кто из них кто?

Двое помощников Чернухина переглянулись.

— Одна из них — дочь, — сказал один.

— А другая была женой и матерью до того, как убили ее мужа и отца ее дочери.

— И после того, как убили ее мужа, мать перестала быть женой и стала просто матерью дочери своего мужа.

— Вэ-вэ-вэ, — передразнил Точилин. — Шопенгауэры хреновы! Как они там?

— Держатся, — сказал Чернухин. — Но есть странности.

— Какие?

— Девочка. Даша. Она видела убийцу. Он разговаривал с ней.

— Что?

— Э, — Быстров положил ладонь ему на плечо. — Саня, ты чего? Остынь.

Точилин отпустил Чернухина. Тот отступил на два шага, оправляясь, и с легким испугом смотрел на следователя.

Точилин повернулся к капитану.

— Володя, вы с Толей остаетесь здесь.

«Ну спасибо», подумал Быстро, косясь на мертвеца. Пустые глазницы смотрели прямо на него. У Быстрова зачесались руки подойти к телу и закрыть это тошнотворное зрелище простыней. Хотя это вряд ли поможет — воображение простыней не накроешь.

— Так, — сказал Чернухин. — А мне что делать?

— Зови понятых.

— Опять я?

— Не опять, а снова. И чтоб не как в прошлый раз.

— А ты? — спросил Быстров у следователя.

Тот утер со лба пот. Притворно-спокойным голосом сказал:

— Я поговорю с девочкой.

Чернухин пошел по квартирам. Точилин повернулся к двери детской комнаты. Взялся за дверную ручку.

Быстров тронул его плечо. Точилин раздраженно взглянул на капитана.

— Саша, что с тобой?

Следователь поджал губы.

— Она видела убийцу. Я поговорю с Дашей, все выясню, и постараюсь убедить ее никому больше этого не рассказывать.

Быстров сглотнул.

— А… в суде?

— Забудь ты про суд! Нельзя дать Ему понять, как далеко мы продвинулись, как много знаем. Пусть расслабится.

Быстров нахмурился.

Безумный энтузиазм в глазах следователя ему не нравился. Так смотрят люди, которые собираются прыгнуть с крыши многоэтажного дома.

— Ты уверен, что это необходимо? Может, она все выдумала. Дети впечатлительны, особенно девочки.

Точилин покачал головой.

— Я так не думаю. Но я сразу пойму, если она врет.

Быстров кивнул. Хотя тревога не отпускала его. Это ведь Точилин.

— Хорошо. Не дави на нее. Ладно?

— Точилин усмехнулся.

— У меня сын. Я знаю, как разговаривать с детьми.

Он вошел в спальню. Закрыл дверь.

Быстров покачал головой.

«Сын? А если твой сын — свидетель убийства? На какой алтарь ты готов положить тех, кого любишь?»

Он сел на стул у стены. Толя вышагивал от окна к книжным полкам, насвистывая веселый мотивчик, который в данной обстановке звучал как похабная пень в храме. Оба старались не смотреть на труп. Но, конечно же, смотрели.

«Вот он, способ привлечь внимание», подумал Быстров. «Сдохни красиво».

Из-за двери слышался голос Точилина — монотонный, иногда — резкий, и неизменно настойчивый. В ответ звучал тихий голосок ребенка, и успокаивающий — матери.

«Точилин напал на след. Заткнул рот матери и мучает ребенка».

Быстров с удивлением обнаружил в себе невольное восхищение. Сам он не способен проявить жесткость, когда нужно. В их деле такие люди, как Точилин, неоценимы. Хотя, наверное, такие люди неоценимы в любом деле.

Капитан встал и направился к выходу. Толя, стоя у окна, мрачно взглянул на него.

— Опять курить?

— Нет. В туалет.

Толя нахмурился, но промолчал.

Быстров понимал, что нехорошо оставлять товарища в комнате, где произошло убийство. Но поделать с собой ничего не мог.

Он остановился на пороге и оглядел прихожую. Нахмурился. Все на месте. С того момента, как они вошли, ничего не изменилось.

Странно: откуда у него ощущение, что чего-то не хватает?

Его взгляд скользнул по курткам и плащам на вешалке. На полу под ними ровной линией выстроились туфли и тапочки. У стены — детский трехколесный велосипед с рожком.

Зеркало.

Быстров смотрел на слово, кровью написанное на гладкой поверхности. Кривыми буквами, похожими на детские каракули.

Он открыл рот, чтобы заорать так, что отзовутся все собаки в округе, но в последний миг прикусил язык. Нельзя создавать панику. И вообще, пора перестать вести себя, как баба.

Капитан разглядывал надпись на зеркале, и странная гордость охватила его. Каким бы великим ни был Точилин, именно он, скромный капитан Быстров, увидел это первым.

Он почти на цыпочках вернулся в гостиную (сейчас — мертвецкую), чувствуя на губах странную улыбочку, которая так часто раздвигала губы следователя.