Сухой закон 2

— Кофе? — разочарованно протянул бармен так, словно я оскорбил его так, как никто другой в жизни.

Я наскоро отхлебнул живительный нектар и махнул рукой:

— Некогда.

Попрощавшись с Громовым, я выскочил на улицу, на ходу поправляя шарф и надевая шляпу. Запрыгнул в «Паккард». Рядом с Матвеем сидел уже другой боец с оружием. Это Синицын настоял после нападения ирландцев.

— Куда, Лексей Иваныч?

— Давай-ка прокатимся вглубь района. Найди мне телефонный автомат.

Узкие улочки Бронкса, окружённые невысокими серыми домами, замелькали в окошке авто. Публика здесь была одета в разы проще, чем в Ист-Сайде, или на Манхэттене. Много рабочих роб, натянутых прямо на дешёвые полушубки. Много дам в бесформенных пальто. Кафешки не светились неоновыми яркими вывесками.

Всё это напоминало стиснувший зубы улей, который каждый день проживает день сурка, чтобы выжить. Молодёжь, имеющая больше энергии, соберется потанцевать в выходные в заведениях наподобие «Парадиза». Люди постарше будут отсыпаться. Или работать лишнюю смену в надежде перебраться хотя бы на те улицы, на которых находился мой «Колизей». Но в этом всем, казалось бы, жестоком круговороте быстрее всего происходили изменения. И я понимал, что мне повезло с районом, с которого мы начинаем.

Боро Бронкс перестраивался постоянно. Всю его историю. В двадцать первом веке настоящими историческими улицами останутся разве что одна-две, наподобие Вашингтонского авеню. Там сохранятся кубические пятиэтажные кирпичные дома, с жёлтыми панелями, с лепниной и полурозетками на верхних этажах.

Остальное боро будет типичным памятником середины и второй половины двадцатого века. Налепленные, грубые, но мощные по своей «натуре» коробки. Рядом с ними будут строить современные высотки, распахивающие своё нутро окнами в пол и современным дизайном будто бросающие вызов всей старине вокруг. И рядом с ними бурый и красный кирпич зданий семидесятых будут постепенно зашивать в панели. Стыдливо и неумолимо.

У меня всегда ассоциировалась тишина с классицизмом. Его помпезность предполагает любование, а когда любуешься — очень не хочется, чтобы тебя что-то отвлекало. А вот архитектура индустриальная, напротив, будто захватывает себя. Я ловил это чувство всегда, когда гулял по Москве на Ленинском проспекте около Центрального дома туристов. Попав туда впервые зимой, сразу после поезда, я пошёл гулять рано утром в воскресенье, когда вся столица ещё спит. Широкий полупустой проспект, мало людей, серая громада ЦДТ. И шум машин где-то вдалеке на кольцевых надземных развязках. Сливающийся в единый шум. Как мощный ветер. Казалось, что это именно ЦДТ звучит так, а не сами улицы. В этом и есть прелесть индустриального пейзажа.

Ностальгия захватила меня. Но я прислушивался к ней, подумывая, как и что я буду менять именно здесь, в этой точке, которую планирую сделать местом притяжения русских мигрантов Америки.

«Паккард», сверкая хромом, остановился около телефонной будки. Сначала вышел телохранитель, приданный мне капитаном Синицыным. Затем уже я. Рука моего подопечного была спрятана под широким пальто. Даже боюсь представить, что туда мог запрятать ушлый военный инженер императорской армии. А вооружал он своих ребят на славу. Через два дня всё это оружие можно будет носить даже не скрывая, после того как Виктор окончательно оформит на нас охранное агентство. Но я строго-настрого всё равно запретил форсить оружием напоказ.

Ядерно-красная телефонная будка посреди серой улицы была словно не от мира сего. Я забился в узкую кабинку и посмотрел на часы. Подождал ещё немного и принялся звонить. Лейтенант подошёл не сразу. То ли не успел приехать в условленное место, после моего «кодового» звонка, то ли… Нет, всё же ответил.

— Слушаю. Надеюсь, это действительно важно, — проскрипел голос продажного начальника полиции Уэйкфилда. Знал бы шериф Фэллон, какой у него помощник по одному из округов, очень бы удивился…

— Приветствую вас, лейтенант, — ответил я.

— Давайте к делу, Алекс.

— Мой вопрос может показаться странным, но он, поверьте, очень и очень важен в сложившейся ситуации, — мягко начал я, — Скажите, вы в курсе о семейном положении наших гостей, которые ищут пулемёты в Бронксе?

Я прямо намекал на агентов бюро расследований.

— … или, может, вы сможете узнать как-то об этом?

Дёрп думал недолго:

— Что вы задумали, Алекс?

— Поверьте, с их головы и головы их близких не упадёт ни один волосок. Я не трогаю невинных, — твёрдо ответил я, — Мы же с вами договорились. Мы с вами негласно обеспечиваем порядок в Бронксе. И я делаю всё возможное со своей стороны, чтобы он установился…

— Хм… ладно. Уточнять ничего не требуется. Я сам слышал, как в центральном участке района они оба хвастались друг другу своими молодыми жёнами. Наверное, специально бесили шерифа Фэллона. Он-то у нас холост. Не может поднять головы из-за работы. Которую, кстати, вы ему подкинули.

— Отлично, это мне и нужно было услышать, лейтенант. Вы очень помогли.

— Помощь стоит денег.

— О, я знаю. И не заставлю себя долго ждать.

— Не стоит. Это просто напоминание. Если оба агента перестанут проедать плешь всему участку в Бронксе, это уже будет достижением.

— До связи.

Я со звоном повесил трубку, но не отпустил её. Металл холодил кожу в морозный день. А у меня в голове постепенно сложился пазл.

Второй звонок уже был в наш офис — «штаб». Трубку снял Мишка.

— Я еду к вам. Илья Дмитриевич на месте?

— Если нужно, я найду его.

— Поскорее…

* * *

Волков в безмятежной позе развалился на диване, покачивая стаканом с виски. И песня та же и поёт она же… Завидую его безмятежности. Но слушал он меня явно очень и очень внимательно.

Вообще, такой творческой натуре было место на подмостках театра. Но публичная жизнь была явно не для Ильи Дмитриевича. При первом взгляде его бы обозвали «червонным вальтом», тем, кто живёт одним днём и прожигает эту жизнь на полную катушку по закрытым казино и притонам. Но я уже оценил его скрытую холодную расчётливость. Готовность к риску и ледяной рассудок составляли гремучий коктейль, помноженный на гигантское количество специфических навыков. Такой человек был бы желателен в любой разведке, у любых подпольщиков. Но там бы он и не прижился. Ему требовалась свобода, периодические встряски и разнообразие. Творчество! Представить его сидящим в «секрете» какой-нибудь разведки было трудно.

Лишь Синицын мне как-то приватно выразил недовольство по поводу Волкова. Военному инженеру, фронтовику, дворянину, ему было тяжеловато общаться с таким человеком. Но я быстро объяснил — почему я ухватился за этого кадра.

— Илья Митрич, вот я не разбираюсь в фотографии. Если честно, от слова совсем, — развёл я руками, восседая в кресле за рабочим столом, — Насколько мне известно, вы называли это дело в числе своих любимых.

Волков не стал скрывать удивления:

— Вы поэтому меня так срочно позвали?