Султан Юсуф и его крестоносцы

— Потерпи, Жан, помолись побольше, и Господь пошлет тебе выздоровление, — подбадривал его Эсташ Лысый. — Ведь не зря же Он уберег тебя в эту страшную бурю.

— Больше всего в жизни я боялся утонуть… с тех пор, как едва не утонул мальчишкой в болоте, — признался тот. — У меня была только одна искренняя и самая жаркая молитва: Господь, не дай мне захлебнуться… Я вымолил все, чего действительно хотел. Грех просить большего.

— Соберись с силами и дотерпи до утра, — велел ему рыцарь Джон. — Мы первым делом найдем тебе священника.

— Не трудитесь… Только беду накличете, — предупредил Жан де Брас и стал говорить, как в полусне: — Когда-то я обидел одну девчонку. Дочку шорника. Она прокляла меня и сказала, что я умру без исповеди. Я только посмеялся. Чего стоит проклятие простолюдинки… Теперь Господь Иисус Христос показал мне цену такого проклятия. Вот что я скажу… Когда из тебя по капле выходит кровь, в жилы по капле входит правда… и начинает течь… по твоим жилам… вместо крови. Она жжет сильнее адского пламени. Только изнутри. Это еще хуже… И наша дорога — не что иное как дорога на тот свет. Нас освободили из застенка, потому что мы уже умерли… Не бойтесь, не бойтесь, друзья. Господь милостив. В этой дороге каждому из нас воздастся по грехам. Лучше раньше… лучше раньше…

— Эсташ-Вепрь однажды поджег дом, и в нем сгорела целая семья, — пробормотал другой Эсташ, еще остававшийся в живых. — Он никого не выпускал наружу.

— Это случилось в Палестине? — спросил я.

— Да, — кивнул франк. — Незадолго до того, как он попал в плен. Может, кто знает, за что так прищемило нашего Ренье-Красавчика?

Посвященных в грехи Ренье де Фрувиля не нашлось, только сам Жан де Брас то ли предположил, то ли увидел что-то своим предсмертным взором:

— А его прищемило так же, как и меня…

— Похоже, до короля Ричарда доберется только наш добрый Анги… Он почти святой, — мрачно усмехнулся рыцарь Вильям.

Но Ангеран де Буи только повесил голову, и в гроте, теперь уже напоминавшем не спасительную теплую норку, а преисподнюю, воцарилось тяжелое молчание.

— На самом деле мы все уже давно мертвы. Сарацины отрубили нам головы в Иерусалиме и отпустили души на покаяние, — ошеломил товарищей Эсташ Лысый. — Теперь наш путь лежит через Чистилище, и, если король Ричард еще жив и здоров, до нам не видать его, как собственных ушей.

— Тогда Вепрь уже искупил грехи и блаженствует себе в раю, — сделал мудрый вывод рыцарь Вильям. — Если хорошо подумать, нам нужен не король, а священник.

Жан де Брас вдруг широко открыл глаза и, ясно посмотрев на меня, сказал неожиданно бодрым голосом:

— Ты… ты помолись обо мне.

Меня охватила растерянность:

— Почему я? Попроси единоверца. Их вон сколько!

— Да, некоторым еще придется помаяться, — злорадным эхом откликнулся рыцарь Вильям.

Но Жан де Брас закрыл глаза, отвернулся и проговорил, как о уже давно свершившемся деле:

— Ты помолишься обо мне… потом… на Гробе Господнем… И будет довольно…

Я почувствовал, что все взоры нацелились на меня, точно острые пики, и невольно огляделся, как затравленный зверь.

И вновь заговорил умирающий франк. На краткий срок он, прозревший свои грехи, стал истинным предводителем «рыцарей султана».

— Я еще не умер, а уже тихо, как в гробу, — прошептал он, едва шевеля темно-алыми губами. — Тошно… Лучше будет, если ты, Дауд, продолжишь свою историю. Ты — ведь славный рассказчик. Тебя слушаешь и все видишь своими глазами. Продолжай. Я хочу узнать, как спасся великий султан от этих страшных ассасинов. И откуда только взялись на свете эти ассасины? Очень давно… очень давно я не слышал хорошей сказки перед сном. Продолжай, Дауд.

Место и время очень подходили для продолжения рассказа. Я устроился так, чтобы Жану де Брасу было слышно лучше, чем остальным и, собираясь с мыслями, стал всматриваться в пляшущие огоньки костра. Взгляды моих слушателей тоже потеплели.

— Вы хотите знать, откуда взялись ассасины? — невольно переспросил я, потому что великий султан никогда их не любил, а теперь приходилось пачкать историю его жизни историей об одном злом демоне. — Как джинны из лампы, они выпрыгнули из головы перса, которого звали Хасан ибн-ас-Сабах [101] .

101

Хасан ибн ас-Сабах (перс. Хасан-и-Саббах) (ум. 1110) — основатель секты ассасинов, перс по происхождению. В 1090 году ему удалось создать свое, независимое государство с центром, находившимся в крепости Аламут (находилось на севере современного Ирана). Оно просуществовало вплоть до монгольского завоевания в 1256 году.

* * *

Все началось в тот вечер, когда два молодых человека, устав от занятий в одном из медресе [102] персидского города Нишапура, устроили веселую пирушку. Одного из молодых людей звали Хасаном, и он еще ничем не успел прославиться. Зато бейтыи газели [103] его закадычного друга, звавшегося Омаром Хайямом [104] , уже вились, словно ароматные дымки благовоний, во многих духанах, домах и дворцах Персии — там, где на ковры проливалось вино и глаза мужчин прилипали к телам танцующих гурий, как осы к сладким лепешкам.

102

Медресе — мусульманская средняя и высшая школа, готовящая служителей культа, учителей, а также государственных служащих.

103

Бейты и газели — Бейтами именуются двустишия, обычно содержащие законченную мысль, а газелями — стихотворения, состоящие, как правило, из 5–12 бейтов с однозвучной рифмой через строку.

104

Омар Хайям (ок. 1048 — ок 1123) — персидский и таджикский поэт, математик и философ.

У друзей было много общего. Оба считались в медресе способными учениками, а за его стенами — очень способными пьяницами. Оба были начитанны и остроумны, и оба были, по всему видно, безбожниками. Различало их, однако, то, что они поклонялись разным идолам: Омар поклонялся вину и женщинам, а Хасан — силе и власти.

И вот, когда по полу покатился еще один пустой кувшин, пятый или шестой по счету, Омар Хайям с грустью заметил:

— Жаль, что Всевышний послушался Пророка и запретил вино в Раю. В аду его, понятное дело, нет. Иначе откуда взяться адским мукам…

— Значит, надо создать рай на земле… и наполнить его вином и женщинами, — решил его друг, с трудом ворочая глазами.

— Рай на земле? Для этого надо стать богом, — усмехнулся Омар Хайям.

— А я могу стать богом, — без тени смущения, ответил Хасан ибн-ас-Сабах, невольно выдав свои затаенные мысли. — Главное ведь что? Главное, чтобы людишки не сомневались, что заживо попали в рай, что они безгрешны. Тогда они будут славить своего бога.

— Тебе не хватает только невидимого воинства ангелов, которые со всех ног… вернее, крыльев несутся исполнять твою волю, — пробормотал Омар Хайям, встряхивая за горло последний сосуд. — Было бы теперь кого послать за вином.

— Будет у меня и воинство ангелов, — заявил Хасан и уронил голову на грудь, будто и она была одним из тех опустевших и уже бесполезных сосудов.

На другой день жизнь вовсе не казалась раем. Мучаясь от головной боли, Омар напомнил Хасану о его неслыханных притязаниях:

— А в твоем раю ты отменишь похмелье?

— Увидишь, — резко, словно обидевшись на друга за неверие, ответил Хасан.

Именно в тот день укрепился в своих замыслах Хасан ибн-ас-Сабах, задетый другом-поэтом, дару которого он всегда завидовал.