Сумасшедшая шахта

– Прости, папочка, прости! – услышал я сзади плачущий голос плетущейся за нами Ольги. – Я больше не буду! Прости...

– Слышишь? – ткнул меня Коля локтем в бок. – Похоже, она не дописала...

И, довольный своей шуткой, расхохотался.

– Ты должен, должен меня простить! – продолжала канючить Ольга. – А если не простишь я... я...

– Что – я!!? – почувствовав в словах девушки угрозу, обернулся я к ней.

– Не забывай – я знаю все о тебе, твоем сыне и... теще!!! – кинула мне в лицо Ольга.

– Может, замочим ее? – деловито предложил Коля, поняв, что речь идет о серьезном. – Сейчас я вполне способен...

– Да ну ее в задницу! – отмахнулся я. – Если ее мочить, то со всеми бабами вместе – они все такие. Я лучше разжалую ее из дочек в рядовые женщины...

– Давай, разжалуй! – мгновенно расцвела Ольга и, бросившись мне на грудь, начала целовать мои щетинистые щеки.

Сначала я отстранялся, но губы девушки были такими нежными и чувственными, что я не выдержал, обнял ее за талию и начал целовать все, что было не прикрыто ее летней кофточкой...

– Иди, приведи себя в порядок! – нацеловавшись вволю, приказал я и пошел за друзьями, не пожелавшими наблюдать любовную сцену, только что умело поставленную Ольгой.

В кают-компании мы сразу взяли быка за рога. Попросив Инессу выдать нам все наличное спиртное, мы уселись за стол. Как только Инесса явилась с подносом, уставленном пятью или шестью полупустыми бутылками, мы составили из их содержимого коктейль и, мгновенно проглотив его, уставились друг на друга...

– Мало! – коротко охарактеризовал Коля свое состояние.

– Да, мало! – согласился Борис, внимательно прислушиваясь к своему желудку.

– Поедем в Кавалерово? – предложил я. – Тем более тут нам больше делать нечего.

– Поедем! – согласился Коля. – Что-то мне расхотелось сидеть здесь до конца Шуриного спектакля. Как бы нас в его финале не вынесли ногами вперед!

– Оставайтесь! – услышали мы от двери участливо-просящий голос только что появившегося главного режиссера Шилинской шахты. – Самое интересное в конце будет... Не пожалеете!

– Ну, ну... – скептически покачал головой Борис. – Массовое захоронение публики под торжественный рев бульдозера?

– Всяко может быть... Все под богом ходим... – потупив взор, пробормотал в ответ Шура. Но тут же вскинул глаза и, смущенно улыбаясь сказал:

– А у меня выпивка есть! На всякий непредвиденный случай заначенная...

– Сразу бы с этого начинал! – бросил Коля, стараясь выглядеть недовольным. – Тащи ее сюда!

Шура попросил меня помочь и мы вместе с ним ушли в кладовую.

– А правда, что Черный тещу зарезал и потому сюда в тайгу закатился? – спросил Николай Бориса, как только Чернов с Шурой вышли из кают-компании. – Я не верил, пока Ольгиных угроз не услышал.

– Чепуха! – ухмыльнулся Борис. – Это он ей, да, видимо, и тебе, лапшу на уши навешал. Как говорится, желаемое за действительное выдавал. Жива-здорова его теща... Черный – это вообще что-то... Дури в нем – навалом... Представляешь, когда он из своего института в базарные сторожа ушел, то, самоутверждения ради, роман накатал о своих невероятных приключениях в Иране и Таджикистане. Уписаться можно – "Смерть за Гиссарским хребтом" назвал. И в этой писанине своей описал, как жена его вытурила. И самое смешное, что через полтора года все так и случилось. Дословно, как говорится. Предугадал он это или запрограммировал свою женушку – не знаю... А она, Веруня... Я как ее на свадьбе увидел, сразу раскусил... Кошачье сердце, Львица, рожденная в год Собаки... Кстати, Черный не знает, что она еще до развода в одного своего студента влюбилась, художника-любителя, а он оказался пассивным гомиком. Юрка Плотников, хихикая, мне об этом по секрету рассказал. Года два она его перевоспитать пыталась, но напрасно: сколько пидара не корми, он на жопу смотрит...

– Да... Бог не фраер, он все видит, – усмехнулся Баламут, почему-то вспомнив религиозного проповедника, ошивавшегося вокруг его жены. – А как Черный в Приморье очутился?

– В тайгу он уехал, потому как дочка его болела долго и в психушку чуть не угодила...

– Как так?

– Да эта человечина, теща его, не хотела, чтобы Черный с дочкой виделся и всякие гадости ей про него говорила. Вот крыша у Полины и поехала – они ведь с Черным не разлей вода были... А эта змея рада – наняла психиатра и тот напел Черному, что ради дочери он должен забыть ее. А жить в одном городе с дочкой и не видеть ее он не смог... Вот и умотал в тайгу от себя подальше...

* * *

Мы вернулись с Шурой через десять минут с картонным ящиком. Коля бросился к нему и начал его распаковывать.

– Смородиновый ликер... Двадцать восемь оборотов... И столько же сахара, – вынув одну бутылку, разочарованно протянул он. – Хотя двенадцать бутылок...

Лишь только мы разлили пахучий ликер в хрустальные стаканы, принесенные Инессой, в проеме двери появилась Ольга. Она была столь обольстительна в длинном обтягивающем черном платье и черных лодочках на высоких каблучках, что все мы замолчали и, затаив дыхание, уставились на девушку. Насладившись произведенным эффектом, Ольга неторопливо направилась к столу. И тогда выяснилось, что у платья сбоку имеется длинный вырез, при ходьбе обнажающий неимоверно изящную, стройную ножку.

– Конец тебе, Черный... – прошептал Бельмондо, сидевший рядом со мной. – Завидую...

– Похоже, да... "Красавица – это миг, подрубающий вечность..." – говорят японцы... – пробормотал я, не сводя зачарованных глаз с выреза в котором вот-вот должна была появится сразившая меня наповал точеная ножка. – Вот змеюка!

Ольга подошла ко мне, легким движением руки сбросила мою ногу на пол (по понятным причинам я сидел, заложив ногу на ногу) и устроилась у меня на коленях. Ее мягкая, горячая попка пришлась ко двору и его обрадованный хозяин немедленно полез из кожи вон. Игриво поерзав, Ольга привела его в твердокаменное состояние и, затем нежно поцеловав меня в губы, зашептала на ухо:

– Останемся на недельку? Не пожалеешь... – и когда я тяжелым вздохом дал ей понять, что нахожусь в полной ее власти, перепорхнула на соседний стул...

К счастью, в это время Инесса водрузила на стол два блюда с запеченными молочными поросятами. Если бы не они, я бы немедленно утащил Ольгу куда-нибудь в уединенное место... Но поросята своими поджаристыми бочками смогли укротить мой пыл и, немного успокоившись, я начал в поисках ножа шарить глазами по столу... Найдя нож, поднял глаза на Ольгу и, увидев ее откровенный полуоткрытый ротик, ее желающие прикосновений губы, забыл о поросятах...

...Я до сих пор чувствую Олины губы... Мягкие, эластичные, трепетные, в момент поцелуя они заставляли помнить только о себе... В живом своем танце они играли прикосновениями, обнимали и ласкали... Они согревали проникновенным теплом, они не обещали – они отдавали все...

О, господи, как мы напились! На этот раз пили все – Шура со своими соратниками, включая Инессу, и Ирина Ивановна... Именно последняя сподвигла уже не вязавшую лыка Ольгу танцевать кан-кан на столе. В разгар веселья пришел Смоктуновский, самовольно оставивший свой пост у клоповника с Худосоковым. Минут пять он стоял в проеме двери с разинутым ртом, наблюдая за скачущими на столе девушками. Увидев его, Ольга спорхнула со стола, подскочила к нему и повела к нам. Ничего не понимающий Иннокентий попытался вырваться, но Ирина Ивановна, схватив его подмышками, втащила на стол, обняла и крепко поцеловала в губы. Когда поцелуй закончился, рядом с ними уже стояла Ольга с искрящимся бокалом смородинового ликера. Вдвоем с раскрасневшейся Ириной Ивановной они влили напиток в горло поэта будущих лет и, когда тот откашлялся, взяли его под руки и продолжили танец уже втроем...