Сумеречный судья

Я отложил газету.

— Автор статьи сам горазд сочинять. В холодной руке не может лежать еще дымящийся револьвер.

Подняв с парапета бокал, я понял, что больше не хочу нектар.

— Отвечая на твой вопрос. Свою жизнь можно направить вовне — например, на обработку поля. Или на самого себя. Из всех видов искусства глубже поэзии в душу способна погрузиться только музыка. Недаром они часто идут рука об руку. Художник сражается с красками и холстом; писатель должен выстроить сюжет и создать характеры. Поэт и музыкант воплощают свою душу непосредственно. Шопенгауэр писал, что мелодия есть воплощение мировой Воли.

— А в чем мораль? — напомнила Франсуаз.

Я кивнул на ее обоюдоострый меч.

— Сколько клинков ты успела изломать?

— Не считала. Пожалуй, это двадцатый. Правда, некоторые пришлось выбросить целыми.

— Да, вроде того, что утонул, воткнутый в морского змея. Работая клинком, ты можешь его менять; инструмент поэта — это душа. Истрепав душу, он нуждается в подпитке — наркотиках, алкоголе, черной магии. Многие были уверены, что не могут писать стихи без алого лотоса.

— Другими словами, — произнесла демонесса. — Можно сунуть член в мясорубку, но то, что ты вытащишь, уже не будет членом.

— Френки, — заметил я. — Тебе надо писать сборник афоризмов.

Звонок вскрикнул, заставив меня обернуться.

— Я же просил, чтобы нас не беспокоили, — пробормотал я. — Кэнди. Раз ты человек действия, то и открой.

Девушка встала, вынимая из ножен меч.

— А разве ченселлор не работает над своей душой? — спросила она.

— Только во время обучения, — ответил я. — Потом необходимо найти для себя цель — или сойти с ума, как эти поэты.

— Я достойная цель, — заверила меня девушка.

2

— Знаю, что вы просили не беспокоить вас, ченселлор, — говорил хозяин отеля.

Он собирался сказать еще что-то, то я ответил:

— Вот именно.

Тот не решился продолжать.

Длинное лицо сатира свешивалось вниз плоским носом. Рот щерился крупными зубами, из льняных волос закручивались два рога. Не получи я хорошего воспитания, сказал бы, что у хозяина отеля козлиная рожа.

— Как вы просили, я приготовил счет на утро, — неуверенно произнес он. — Но вот осмелился потревожить вас.

— Я это понял.

Хозяин отеля не был очень смелым сатиром; и никогда не решился бы противоречить богатому постояльцу. Значит, произошло нечто очень важное, и я не хотел об этом знать.

— Мне тут подумалось, вам нельзя пропустить смерть Серхио Багдади, — промямлил он.

— Пропустить? — спросил я. — Это что, представление, которое сегодня повторят?

Франсуаз ткнула меня кулаком в спину.

— Его сиятельство, маркиз Зденек Лишка очень просил, чтобы я позволил ему подняться, — продолжал сатир. — Он знает, вы крайне заняты, и уже собирались покинуть Санта Хавану. Но он, как и я, надеялся…

Слова козлобородого звучали так, словно я должен был знать, кто такой Зденек Лишка; и с возгласами радости, велеть немедленно пригласить его.

— Какой еще маркиз? — нелюбезно поинтересовался я.

Рот козлоглава распахнулся от удивления, и по остаткам в зубах я смог узнать, что он ел на завтрак.

— Близкий друг застрелившегося поэта, — пояснила Франсуаз. — Пусть поднимется.

Администратор ударил в волосатые ладони, радуясь успеху своего предприятия. Затем поспешил вниз по лестнице, стуча раздвоенными копытами.

— Пусть войдет? — спросил я. — Френки. А нас, мне кажется, двое. Ты не хотела бы знать, что я думаю?

— Ты знаешь, что я права, — ответила Франсуаз. — Друг этого бедняги только что застрелился. Нельзя вот так просто захлопнуть перед ним дверь.

— Можно! — заверил я ее. — И, если он задержится больше пяти минут, я так и сделаю.

Франсуаз уселась в плетеное кресло, и закинула ногу за ногу.

— Как знать, — пробурчал я. — Может, Багдади застрелился из-за того, что друг его доставал. А теперь он возьмется за нас.

— Майкл, — ответила она. — Ты отдал мне свою душу, в том числе, потому, что не любишь принимать правильные решения. Особенно, когда сам знаешь, что они правильные.

— А ты взяла ее оттого, что в душе садистка.

Демонесса самодовольно улыбнулась.

— У меня нет души, и ты это знаешь.

3

Зденек Лишка остановился в дверях. Единственное, чего ему недоставало — шляпы в руках, которую он стал бы мять. Ветер подхватил его длинные волосы и хлестнул ими по лицу.

Сложно было сказать, сколько лет этому гному. Он навсегда остановился в том неопределенном возрасте, когда ничто земное больше не трогает сердце.

Жизнь и секс делают человека молодым; самокопание и печаль превращают в старика. Зденек Лишка был далек и первого, и второго; я понял, что жизнь его сосредоточилась в одном Серхио Багдади.

Он принадлежал к тем по-собачьи преданным спутникам, которые часто бывают у харизматических художников и поэтов. Влюбленные в своего кумира, не видящие пятен на сияющем солнце — и в то же время слишком слабые, чтобы поддержать того в трудную минуту.

Прошлой ночью Зденек умер вместе с Багдади.

— Ченселлор Майкл, — произнес маркиз, протягивая для пожатия дрожащую руку.

Я ее не заметил.

— Я так часто перечитываю ваши трактаты. В них столько глубины. Когда мне сказали, что вы в Санта Хаване, приехали в то самое время, когда погиб наш несчастный Серхио… Я понял, это знак судьбы.

Мысль о том, что такой человек, как Зденек Лишка, мог читать мои книги, заставила меня задуматься, — стоило ли вообще браться за перо.

— Думаете, это причина и следствие? — поинтересовался я.