Сумеречный судья

— Знаешь, маэстро, Серхио никогда в постели не был хорош. Башка у него хорошо работала, а вот все остальное… Потом и мозги сварились. Но стоило ему посмотреть на меня — и все, я была готова с ним столько, сколько он скажет. Вот как сейчас ты на меня смотришь…

У Френки из ушей пошел пар.

— Диана тоже с ним спала?

— Как подстилка… Неважно, пьяный он или трезвый. Дурочка она была, Диана наша, я уже говорила. Ложилась с ним, даже когда от него воняло. А воняло почти всегда.

— А что жена Серхио?

— Жена? — Люсинда хохотнула. — Та еще штучка. Ты ее не видел, иначе бы и не спрашивал. Половая тряпка и то красивее. Ни то, чтобы за собой проследить, там или подкраситься. Все только о нем думала — Серхио да Серхио. А Соловейчик-то видеть ее не мог. Потому в мансарду и переехал.

Она мечтательно посмотрела на кончик незажженной сигареты.

Странно, но эльфийка не осмеливалась закурить, словно чувствуя, что мне это не понравится.

— А хорошие деньки были, — сообщила она. — Я, Соловейчик наш, Диана, Зденек. Он нам свои стихи читал. Потом трахались — я, он и Диана.

— Втроем?

— Да, маэстро. Настоящий улет. Так его даже проще завести было. А потом я Дианку одну оставила — Соловейчик уже совсем стал не тот.

— А Лишка? Он участвовал в ваших играх?

— Зденек-то? Не. Тот никого, кроме Соловушки своего, не замечал.

Люсинда хохотнула.

— Я так думаю — если бы он и захотел с кем из нас перепихнуться, то с самим Серхио. Влюблен в него был, как баба. До сих пор ходит, ноет.

— Что скажешь об Элдарионе? — спросил я.

Я знал, что Дэйбрил принадлежит к тому типу мужчин, которые обычно нравятся женщинам — сильный, богатый. И в то же время достаточно ограниченный; это позволяло его содержанке чувствовать, что она много выше любовника.

— Дергар-то? Он ничего…

Люсинда посмотрела куда-то в пространство.

— В постели куда лучше Соловки был. Но нет в нем того, маэстро — огня. Не может так посмотреть, как ты смотришь, или Серхио, когда еще слава в голову ему не стукнула. Нет — с рогатеньким весело, но все не то.

— Он уверен, что Багдади успел закончить поэму.

— Соловейчик-то? Не смеши, маэстро. Соловка в последние месяцы даже написать в унитаз не мог, не промахнувшись. Не то, что поэму.

Она задумалась.

— Майкл, — сказала она. — Маэстро. Я вот в твои глаза смотрю, тону в них, и ничего не помню. Ты ведь тот, что все эти книги написал, верно? Конечно, у тебя и глаза такие. Даже Зденчик тобой восхищается, хоть и на Соловья нашего молился. Знаешь, маэстро. Как закончим мы тут, приходи ко мне. И девочку свою приводи. Она ничего. Развлечемся…

Я не счел необходимым рассказывать претору о резной шкатулке, которую нашел в шкафу с помощью Люсинды. Гном не любил, когда в его городе хозяйничали другие, и мне не хотелось лишний раз наступать ему на хвост.

Эльфийка спрятала черепашку в сумочку, полагая, что мертвой Диане наркотики уже не понадобятся. Я не стал отбирать их, и читать проповедь о том, как вредно нюхать порошок алого гиацинта. Я знал, что это ни к чему не приведет.

Чувствуешь себя скверно, когда видишь человека, которому невозможно помочь. Но это лучше, чем терять время, пытаясь изменить неизбежное.

12

Дом был выкрашен в темно-зеленый цвет — большое, двухэтажное здание с деревянной горгульей. Он погружался в древесные кроны, так, что самой крыши почти не было видно; особняк прятался в них, словно кошка, засевшая в кустах.

— Неплохое место для спившегося поэта, — заметила Франсуаз, выходя из конного экипажа. — Почему он жил в грязной мансарде, имея такой дворец?

— Тому есть две причины, — ответил я. — По крайней мере, пока я вижу две. Посмотри на этот дом, Френки. Что ты можешь о нем сказать?

Перейдя через улицу, я подошел к калитке и дотронулся до кнопки звонка.

— Спокойствие, — ответила Франсуаз. — Сад ухожен. Стабильность. Благопристойность. Мои тетушки были бы счастливы, выйди я замуж и поселись в таком особняке.

— Для мятежной души поэта, лживое мещанское благополучие. Видишь ли, им всегда надо против чего-нибудь бунтовать. Это делает их знаменитыми. А главное, как прозорливо гласит пословица — ломать не строить.

Никто не отвечал на мой звонок; или же никто не хотел.

— Ты сказал, две причины, по которым осленок-поэт уехал отсюда. А вторая?

— Мне кажется, это элементарно, Френки. Здесь живет его жена.

Девушка подошла ко мне и моему снаряду для тренировки пальца — звонку.

— Лора Морвинг, третья дочь лорда Дарнуэлла, — продолжал я. — Вышла за Серхио, когда он был в самом расцвете, и еще не блевал по утрам в подушку. Расстались мирно, без скандала, даже не развелись официально. Очень богата и влиятельна в Санта Хаване, хотя и не унаследовала магический талант отца.

Я посмотрел вверх, на окна.

— Мне это не нравится, — сказал я.

— Тебе все не нравится. Вдруг ее просто нет дома. Для черной вдовы самое время закатить веселую пьянку.

— Экипаж на месте.

— Может, коляска его.

— Нет! Только взгляни на ладно. Красивое, дорогое — но в то же время строгое, сдержанных тонов, как и этот дом. Соловей не мог ездить ни в чем подобном. Если ты вспомнишь, какой образ жизни он вел, то поймешь — его экипаж не должен блестеть лакированными дверцами. Серхио скорее катался в чем-то грязном, облупленном, с покривленной осью.

— Значит, она не хочет открывать.

— Не думаю. Взгляни на дверь, Френки. Здесь два замка и засов. Заперт только верхний.

— И?

— Женщина, которая живет в таком доме и ездит в таком ландо, не станет устанавливать на дверь лишние замки. А если они ей нужны, будет запирать все.

— Этому тоже может быть объяснение.

— Согласен. И мы его поищем.

Я вынул из-за манжеты длинную отмычку и вставил в замок.

— Майкл! — воскликнула Франсуаз.