Сумеречный судья
Шрифт:
— В подвале, — поправила Мэделайн.
— Значит, он живет в цоколе… Я говорю «живет» потому, что уверен — он до сих пор там, хотя прошло уже немало лет. Он был беден, слаб и никак не мог помочь вам, кроме как своим сочувствием. И тогда старик предложил взять твою половинку игрушки — и сохранить в каком-нибудь надежном, укромном месте. И когда ты вернешься за ней, вы с Родом опять будете вместе. Так?
Она кивнула, и слезы блестели на ее бледных щеках. Я улыбнулся и поправил ей одеяло.
— Все это было похоже на романтическую сказку про двух влюбленных, которых
Женщина снова быстро кивнула, и прозрачные пальцы легли на мою ладонь.
— Все хорошо, Мэделайн. А теперь спи…
— Ребенок живет в мире фантазий и вымысла, — заметил я, пока мы с Франсуаз шли по коридору больницы. — Но в то же время, дети смотрят на мир очень здраво. Не в пример взрослым. Им неведомы глупые правила, они не в силах понять, почему просто нельзя делать то, что хочешь.
Но отказаться от детских мечтаний — значит, убить самого себя. Человека сминают правила, общечеловеческие нормы.Они выжимают из него силы, заставляют покоряться судьбе.
«Надо делать то, что нужно, а не то, что хочется». «Еще никто не достигал успеха лишь потому, что очень сильно желал». «Все не могут быть богатыми». Эти правила плодят сломленных неудачников — таких, как Родерик и Мэделайн.
Их судьба прошла мимо. При рождении они получили большой, сочный и вкусный апельсин, называемый жизнью. Но позволили общечеловеческим нормамвысосать из него сок — и все, что осталось у них, это сухой, местами склизкий комочек.
И когда в голову обычному человеку приходит мысль — а почему я не веду интересную жизнь, не одеваюсь в красивые костюмы, почему меня не обнимают красавицы — или аполлоны — с обложек журналов, почему вместо всего этого я провожу дни в пыльной конторе, а ночи в грязной квартирке — он отвечает себе — все не могут быть богатыми.
Тысячи, миллионы жизней ежедневно пропадают зря. А теперь представь, что кто-то нашел способ забирать их себе. Он выпивает сок из апельсина, от которого отказываются его владельцы. Вот с кем мы имеем дело, Френки.
Это на самом деле ничто,не сгусток энергии, а наоборот, полное ее отсутствие. Он повелевает теми, кто по детской наивности отдал ему свои жизни, и питается за их счет до сих пор.
— Вот дом, где жили Мэделайн и Родерик, — сказал я, пряча записку с адресом. — Не очень, как считаешь? Или даже очень не.
Я подозвал мальчишку, который возился с консервной банкой — надеюсь, не делал из нее гранату. Паренек охотно зашагал ко мне, а за ним и пара его приятелей. Думаю, их привлек не мой чарующий голос, а дорогая машина.
— Мы ищем одного человека, — сказала Франсуаз.
Девушка наклонилась к мальчику. Ее серые стальные глаза оказались на одном уровне с его лицом. Френки полагает, что именно так следует разговаривать с детьми.
Судя по тому, как крошка смотрел в вырез ее платья, — он повзрослел
очень быстро.— Старика, который живет в цоколе.
— Вы говорите об Уолдо, — уверенно сказал мальчуган.
Затем посмотрел на нас с новым интересом.
— Вы — его дети,верно? Он говорит, у него их много, и все ему помогают.
— Наверняка Мэделайн тоже одна из них, — вполголоса заметил я, когда мы шли через улицу.
Солнце пряталось за крышами высоких домов.
— Я его чувствую, — прошептала Френки.
— А я его вижу.
Уолдо Каннинг сидел на деревянной скамейке. Узловатые пальцы скрещены на рукояти трости из потертого дерева.
— Я ждал, когда вы придете, — произнес он.
Слабые детские голоса раздавались со всех сторон.
Уолдо Каннинг смотрел на меня, и я понял, что этот человек наполовину слеп.
Детские голоса становились все громче, теперь можно было разобрать слова.
— Старый Уолдо, — говорили они. — Наш добрый Уолдо. Мы любим тебя. Мы поможем тебе.
Старик улыбался.
Я почувствовал, как мягкие ручонки касаются моих ног, ладоней. На прогретом солнцем асфальте раздался тихий топот маленьких ног.
Дворик оставался пустым.
Франсуаз повернулась, и стала похожа на большую сильную хищницу, которую пытаются окружить враги.
— Мы не бросим тебя, наш Уолдо.
В этих словах звучала трогательная ласка.
— Ты — единственный, кто понимал нас, кто нам сочувствовал. Ты помогал нам жить, и теперь мы поможем тебе.
Я увидел их лица — полупрозрачные, бледные с остановившимися глазами.
Франсуаз громко вскрикнула и пошатнулась.
— Я знал, вы не оставите меня, — губы старика медленно шевелились. — Спасите своего Уолдо. Заберите этих людей.
Маленький дворик весь наполнился тихими звенящими голосами. Их становилось все больше и больше — так много, что я уже не мог различать слов.
Франсуаз снова вскрикнула, когда ее с силой толкнули. Девушка пошатнулась, и вокруг нас раскатился детский смех.
А потом у них начали взрываться головы.
Они все еще не были здесь — только их прозрачные тени, детские души, похищенные Уолдо Каннингом много лет назад.
Их головы начали распухать. По безжизненным щекам с треском пробегали глубокие трещины. Глаза выпучивались, натягиваясь тонкой пленкой, и лопались, обнажая бездонные черные отверстия.
Они уходили далеко в пустоту — туда, где нет ничего и больше не на что надеяться.
— Мерзкий старикашка, — пробормотала Франсуаз.
— Идите ко мне, мои дети, — говорил Уолдо. — Убейте их.Принесите мне душу демона с серыми глазами.
Трещины на лицах детей углублялись, заворачиваясь безобразными струпьями. Головы разлетались на части, и хрупкие кусочки черепов шелестели под робкими шагами маленьких ножек. На худеньких плечиках оставались лишь осколки, сзади свисали пряди волос. К нежному голубому небу поднимались звенья обуглившихся позвоночников.