Сумерки в полдень

Отель «Наследный принц», в который привез их Тихон, находился недалеко от вокзала, и Антон не увидел почти ничего, кроме свисающих с балконов больших красных полотнищ с белыми кругами, перечеркнутыми черными свастиками. Ярко освещенные изнутри магазины были закрыты, небольшие группы людей брели домой после трудового дня. Отель казался стиснутым двумя большими зданиями, и эта теснота ощущалась и внутри. Конторка, где они заполнили анкеты и оставили свои паспорта, получив взамен ключи, размещалась в тесной нише рядом с лифтом. Узкая лестница вела вверх, обвивая шахту лифта.

Хозяин отеля, краснолицый толстяк с короткопалыми руками, покрытыми волосами почти до ногтей, вручил Антону два ключа, пояснив, что комнаты, которые предоставляются ему и его спутнице, расположены рядом. Антона это обстоятельство не очень обрадовало, зато Елена была довольна: не зная немецкого языка, она нуждалась в помощи. Доставив чемодан и сумку в ее комнату, друзья зашли в комнату Антона, и Тихон потребовал, чтобы они немедленно отправились к ним: Галка их ждет.

— Возьмем ее с собой, — не то спрашивая, не то предлагая, сказал Антон, кивнув на стену, за которой поселилась Елена.

— Можем и взять, — без энтузиазма отозвался Тихон. — Только не лучше ли без нее? Из Праги приехал Сашка Севрюгин. Ты его знаешь, он учился на филологическом, а потом в райкоме работал. Обещал быть, как освободится, и Володя Пятов. Посторонний человек среди своих, как сказал философ, — всегда помеха, по душам не поговоришь, а нам есть о чем поговорить: ведь столько не виделись.

Антон согласился с приятелем: поговорить им действительно было о чем. Он стал переодеваться, но на душе было скверно. Бросить в чужом, недружелюбном городе своего, советского человека, да еще женщину, только потому, что ее присутствие могло бы помешать поболтать друзьям, — хорошо ли это?

— Нужно все-таки предупредить ее, — сказал Антон виновато.

— Ну что ж, предупреди.

Елена встретила Антона откровенно восхищенной улыбкой.

— Какой же вы красивый, Антон Васильевич, в этом костюме! — воскликнула она. Внимательно оглядев смущенного похвалой гостя, она приблизилась к нему и осторожно поправила галстук. — Вам очень идет черное с белым. Очень!

Польщенный Антон заулыбался. Попробуй скажи ей после этого, что он уезжает к Зубовым, оставляя ее одну в этой второсортной, плохо освещенной гостинице. Не осмеливаясь посмотреть Елене в глаза, Антон скороговоркой сообщил, что Тихон приглашает их поужинать у него, но она вольна решать — ехать с ними или остаться и отдохнуть после дороги в гостинице.

— А вам что было бы приятнее? — спросила Елена, стараясь заглянуть ему в глаза. — Чтобы я поехала с вами или осталась здесь?

— Конечно, чтобы вы поехали.

— Честно?

— Ну, разумеется.

— Ну, тогда едем. Я сию минуту буду готова…

Увидев растерянную и виноватую улыбку на лице друга, Тихон сразу догадался, что произошло.

— Удав не пожелал отпустить птичку на волю, и птичка не осмелилась улететь.

— Перестань! — попросил Антон. — Какие у тебя глупые сравнения. Она не удав, а я не птичка.

Тихон вскинул руку, сдаваясь, хотя его глаза искрились насмешкой.

— Молчу! Молчу! Женщины всегда были главной причиной раздора между мужчинами, как сказал один философ.

Антон засмеялся и, забыв о том, что вырядился в новенький костюм, сшитый неделю назад самым дорогим московским портным, обхватил друга обеими руками пониже бедер и поднял, едва не стукнув кудрявой головой о низкий потолок. В кипучем, постоянно меняющемся мире Тихон сохранил свою смешную привычку: ссылаться в разговоре на мнение «одного философа», разумеется, самого умного, самого наблюдательного и самого изысканно-тонкого, потому что все эти изречения и афоризмы принадлежали ему самому — Тихону Зубову. Именно эта привычка выделила его среди других студентов первого курса и обратила на себя внимание Антона. Теперь Антон убедился, что Тихон сохранил эту привычку и за границей.

— Отпусти, дьявол! — закричал Тихон, упираясь обеими руками в плечи Антона. — Голову проломишь.

Антон опустил его на пол.

— «Философ» все еще поставляет тебе мудрости?

— Поставляет, — весело заверил Тихон. — Теперь я заимствую у него даже кое-что и для статей.

— И для статей?

— Да, — с ухмылкой подтвердил Тихон. — Когда мне надо сказать что-нибудь остренькое, а «отсебятины», то есть своих оценок или мнений, у нас не терпят, я пишу то, что мне нужно, и добавляю: как сказал — нет, не философ, философы в политике не в моде, — а «видный деятель», «известный деятель», «хорошо осведомленное лицо» или «проницательный наблюдатель».

— Ну и хитрец! — воскликнул Антон, смеясь. — А я-то, простофиля, принимал все за чистую монету и поражался остроте наблюдений, меткости оценок безымянных деятелей и осведомленных лиц, на которых ты ссылаешься в своих статьях.

Антон замолчал, круто повернувшись к двери. На пороге стояла Елена. Плохое освещение делало ее вишневое платье почти черным, и белый воротник, белые туфли на загорелых ногах выделялись особенно ярко. Ее стройная фигура четко вырисовывалась на желтоватом фоне тускло освещенного коридора.

— Извините, — сказала она. — Я стучала дважды.

— Входите! Входите, пожалуйста! — торопливо пригласил ее Антон. — Мы увлеклись разговором, не услышали…

Елена улыбнулась и, войдя в комнату, вопросительно посмотрела на Тихона. И тот, словно подчиняясь ее воле, быстро проговорил, что Галина — это его жена — и он сам будут очень рады, если она проведет этот вечер вместе с ними, у них дома. Она, безусловно, тоже была рада провести вечер с друзьями Антона Васильевича и особенно познакомиться с женой его радушного друга.

Они вышли из номера, молча проследовали по коридору и спустились по крутой лестнице с ковровой дорожкой, вытоптанной настолько, что ее зеленый цвет сохранился лишь под медными прутьями, придерживавшими дорожку. Мало разговаривали они и в такси. Тихон сел рядом с шофером, Антон и Елена, прильнув к окошкам, рассматривали вечерний Берлин. Фонарей на его улицах было меньше, чем в Москве, но ярко освещенные витрины, вспыхивающая и гаснущая световая реклама и разноцветные неоновые вывески создавали впечатление празднично нарядного города.

Зубовы жили в большом четырехэтажном доме на тихой улице, вдоль тротуаров которой ровным строем стояли могучие липы. Пустынная улица показалась Антону спящей: окна домов лишь изредка светились сквозь густую листву дремавших деревьев.

— Нет, немцы еще не спят, — заверил Тихон, выслушав замечание друга. — Они сидят в локалях, то есть пивных, тянут пиво и смотрят друг на друга. Созерцание чужой жизни, как сказал некий философ, — верное средство отвлечься от мыслей о неудачах собственного бытия.