Сумерки в полдень

— Ну, это не совсем так, — возразил Андрей Петрович сдержанно. — Английские власти обещают предоставить нам один или два отеля на берегу Ирландского моря, дали слово обеспечить детей всем необходимым и разрешают сопровождать их нашим женщинам.

— Но наши женщины, как и дети, не говорят по-английски, — заметил Звонченков.

— Мне сказали, что жена Виталия Савельевича хорошо владеет языком, — вставил Ракитинский, повернувшись к Грачу.

Тот молча смотрел в окно.

— Лучше бы детей домой отправить, — поддержал Сомова Гришаев. — Детей да и матерей тоже. Дома, говорят, и стены помогают.

Андрей Петрович поморщился.

— Ну, затеяли разговор, — произнес он осуждающе. — Мы не можем этого сделать без разрешения Москвы, а она, безусловно, не разрешит: это красноречивее всяких слов доказало бы, что мы сами признали неизбежность войны.

— Но американский посол уже распорядился, чтобы дети и женщины немедленно покинули Лондон, — торопливо напомнил Звонченков. — И вчера специальный поезд доставил часть американской колонии в Портсмут, где американцы сели на пароход.

— Кеннеди нам не пример, — возразил Андрей Петрович. — Он давно добивается сближения Англии с Германией и старается одних англичан соблазнить выгодами такого сближения, других запугать силой рейха, поэтому охотно подхватывает все, что усиливает страх.

— Конечно, если отправим детей домой, это покажет, что мы считаем войну неизбежной и притом скорой, но англичане и сами знают об этом, — ворчливо проговорил Сомов. — Мы тут Америки никому не откроем.

— Америки-то не откроем, — досадливо повторил Андрей Петрович, — но покажем, что и у нас слабые нервы, что и мы тоже поддались шантажу, испугались.

— Почему «тоже»? — спросил Дровосеков с тем же бесстрастным выражением на лице. Одетый в серый твидовый костюм, с таким же серым галстуком, охватившим крахмальный стоячий воротничок, «банкир» действительно выглядел в кабинете «редкой особью». Хотя все сотрудники полпредства одевались на английский образец, в их «обличье», как сказал Антону Краюхин, все равно было что-то отличное от англичан: прически, жесты, манеры. Дровосеков «обангличанился» полностью и даже говорил с английской медлительностью и бесстрастием. — Почему тоже? — повторил он.

— Потому что в Лондоне ныне стало модным пугаться и распространять страхи, — ответил советник, повернув скуластое лицо к Дровосекову. — Сторонники Гитлера лезут из кожи вон, чтобы запугать англичан и заставить их согласиться на уступки Германии во всем, чего она хочет сейчас и чего захочет в будущем.

— Лорды-близнецы Кэмзли и Ротермир расписывают в своих газетах разрушения испанских городов немецкой авиацией такими красками и с такой старательностью, что у читателей волосы встают дыбом, — бросил со своего места у двери Гришаев. — И прямо намекают, что английским городам предстоит такая же участь, если дело дойдет до войны с Германией и Гитлер прикажет своей авиации бомбить их.

— Но для этого ей надо еще долететь до Англии, — сердито возразил советник. — Долететь и вернуться в Германию, и каждый военный может подтвердить, что при нынешнем радиусе действия бомбардировщиков германской авиации без баз в Бельгии, во Франций или хотя бы в Голландии придется туго.

Ковтун согласно наклонил голову, а Андрей Петрович повернулся к Ракитинскому.

— Начнем, что ли?

— Да, начнем, чего тянуть, — ответил Ракитинский. — День обещает быть хлопотным, и чем скорее закончим, тем лучше.

Советник пододвинул к себе толстую тетрадь в кожаном переплете, в которую записывал полученные из разных источников сведения. По записям он составлял потом телеграммы и доклады в Москву, а исписанные тетради складывал стопкой в сейфе: собирался писать не то историю, не то мемуары.

Ракитинский, глядя на тетрадь советника, неторопливо заговорил. Он рассказал о том, что после второго возвращения Чемберлена из Германии английский кабинет заседает с утра до вечера и, насколько известно, не принял пока никакого решения. Между сторонниками соглашения с Германией и противниками развернулись ожесточенные споры. Саймон и Хор, которые до сих пор столь ревностно поддерживали Чемберлена во всех его заигрываниях с Гитлером, считают, что, сказав «а», нужно сказать и «б», то есть двигаться дальше по избранному пути. Морской министр Дафф Купер предлагает оказать сопротивление и требует, чтобы правительство разрешило призвать на флот резервистов — матросов и офицеров. Галифакс колеблется: не хочет капитулировать перед наглостью Гитлера, но и боится решительных шагов. Словом, спор в правительстве продолжается, и позиция Англии остается все еще неясной.

— Я бы не сказал, что позиция Англии остается неясной, — заметил Гришаев, продолжая улыбаться с самоуверенной и все-понимающей мудростью истинного Будды. — По-моему, она ясна.

Советник отложил перо, посмотрев на Гришаева поверх очков вопросительно и испытующе. Не дождавшись продолжения, он снял очки и выпрямился.

— Ну, говори, говори, коль начал.

— Я уже передал в Москву обзор нынешней прессы, — сказал после короткого молчания Гришаев, словно это было главным доказательством правильности его замечания. — «Дейли мейл», например, призывает правительство сделать правильный выбор и не оказаться по недомыслию или просчету «не на той стороне». Газета уверяет, что «Москва использует всякие трюки и нелегальные методы, чтобы затеять войну». А «Таймс» пишет, что только безумие может поставить европейскую цивилизацию на край гибели из-за каких-то жалких коров, старых сараев, развалившихся вагонов и устаревших пушек.

— Минутку! — Советник предупреждающе поднял руку, останавливая Гришаева. — Чушь какая-то… Какие коровы? Какие старые сараи и развалившиеся вагоны?

— Наверно, те самые коровы, сараи, вагоны и пушки, которые Гитлер потребовал оставить на землях, очищаемых чехами, — с усмешкой пояснил Гришаев. — Чехи не хотят отдать все это вместе с территорией, которую готовы уступить Германии под нажимом Англии и Франции.

— Вот оно что! — воскликнул Андрей Петрович.

— По газетам нельзя определять поведение и политику правительства, — досадливо проговорил Грач, сверкнув глазами на Гришаева. — Газеты часто врут, печатают слухи, сочиняют отсебятину.

— Верно! — тут же с готовностью подхватил Гришаев. — Газеты часто врут, но сейчас они говорят то, что хочется правительству. Особенно «Таймс», которую мои собратья журналисты считают органом «кливденской клики» и рупором правительства.

— И «Таймс» врет, — пренебрежительно бросил Грач. — Врет! После того, как наш нарком с трибуны Лиги наций в Женеве заявил, что Советский Союз готов оказать Чехословакии любую помощь против агрессии, глава английской делегации лорд Де ла Варр и заместитель министра иностранных дел Батлер поспешили пожать ему руку и сказать, что благодарят наше правительство за ясную и твердую позицию. Они сказали наркому, что было бы хорошо вместе обсудить меры, которые могли бы обуздать агрессора, и нарком тут же предложил собрать конференцию великих держав. Вероятно, англичане ждали этого, потому что сразу же согласились с предложением наркома и только спросили, не будет ли Советское правительство возражать, если такая конференция состоится в Лондоне. Нарком сказал, что нет, не будет, и эта конференция соберется, по всей вероятности, в самые ближайшие дни.

Грач посмотрел на Гришаева с насмешкой.

— В газетах этого, конечно, нет и не будет.

Антон, внимательно прислушивавшийся к спору, вдруг вспомнил прочитанное им утром коротенькое сообщение агентства Рейтер, которое поставило его в тупик своей загадочной бессмысленностью. В нем говорилось, что сообщения о встрече высокопоставленных английских представителей с русским министром иностранных дел в Женеве с целью созыва конференции великих держав, включая Советскую Россию, для обсуждения европейского кризиса, лишены всякого основания. Антон не читал в газетах и не слышал по радио даже намеков на встречу в Женеве или на возможность конференции великих держав, поэтому опровержение сообщений, которые не печатались и не оглашались, показалось ему бессмысленным. И сейчас, поднявшись со стула, он сказал, что действительно в газетах ничего подобного, о чем только что говорил Виталий Савельевич, нет, но есть прямо противоположное.