Сумерки

— Но за долгое время так никого и не встретил. По мере того как чудовища все больше отходили в мир детских сказок, он обнаружил, что может общаться с ничего не подозревающими людьми так, словно он — один из них. И он начал работать врачом. Но, как ему ни хотелось сблизиться с кем-нибудь, он не мог — это был слишком большой риск.

— Когда началась эпидемия «испанки», он работал по ночам в госпитале в Чикаго. К тому времени он уже несколько лет вынашивал в голове идею и наконец почти решился действовать: раз у него нет друга, он сам создаст его. Он не вполне понимал, как произошла его собственная трансформация, и потому колебался. Кроме того, ему была отвратительна мысль о том, чтобы украсть чью-нибудь жизнь так, как была украдена его собственная. В этом состоянии духа он и наткнулся на меня. У меня не было надежды, я был в палате умирающих. Он лечил моих родителей и знал, что я остался один. Он решил попробовать…

Его голос, и так уже почти шепот, замер совсем. Невидящим взглядом он смотрел в окно. Я пыталась понять, чьи воспоминания заполняли сейчас его память — Карлайла или его собственные, и просто тихо ждала.

Наконец, он обернулся ко мне, и его лицо осветила кроткая ангельская улыбка.

— И вот, круг замкнулся, и мы вернулись к началу, — заключил он.

— Ты все время был с Карлайлом? — поинтересовалась я.

— Почти все время.

Он легко положил руку на мою талию и потянул меня следом за собой. Когда мы выходили из комнаты, я оглянулась на картины, гадая, услышу ли когда-нибудь остальные истории. Так как Эдвард ничего не сказал в продолжение, я переспросила:

— Почти?

Он вздохнул и неохотно ответил:

— Через десять лет после того, как я был рожден… ну или создан, как тебе больше нравится… у меня случился приступ типичного подросткового бунтарства. Я был не в восторге от перспективы вечного поста и бесился оттого, что он сдерживал мой аппетит. Поэтому я ушел от него и какое-то время жил один.

— Правда? — я была скорее заинтригована, чем испугана, хотя, возможно, мне следовало бы испугаться.

От него это не укрылось. Я смутно видела краем глаза, что мы уже поднимались по лестнице на следующий этаж, но мне было не до того.

— Разве ты не чувствуешь отвращения?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю… это как-то… естественно.

Он хрипло засмеялся, громче, чем обычно. Мы были уже наверху, там, где начинался еще один облицованный панелями коридор.

— С момента моего второго рождения, — тихо проговорил он, — я обладал преимуществом видеть мысли любого существа рядом со мной, будь то человек или нет. Именно поэтому лишь через десять лет я восстал против влияния Карлайла — я видел его безупречную искренность и отлично понимал, почему он живет так, как живет.

— Однако всего несколько лет спустя я вернулся к нему, чтобы полностью принять его точку зрения. Я думал, что меня не коснется… депрессия, которая сопровождает муки совести. Поскольку я видел мысли своих жертв, я мог оберегать невинность и преследовать зло. Если я гнался за убийцей по темной аллее, где он выслеживал юную девушку — если я спасал ее жизнь, я был, без сомнения, не так ужасен.

Меня передернуло — слишком уж отчетливо я представила себе эту картину. Темная аллея, дрожащая девушка и черный силуэт мужчины позади нее. И Эдвард, Эдвард на охоте, страшный, неумолимый и прекрасный, как молодой бог. Эта девушка, была она благодарна или испугалась еще сильнее?

— Но пришло время, и я начал видеть монстра в своих глазах. Я не мог избежать расплаты за то, что забрал так много человеческих жизней, несмотря на все соображения справедливости. И я вернулся к Карлайлу и Эсме. Они с радостью приняли меня, как блудного сына. Это было больше, чем я заслуживал.

Меж тем коридор кончился, и мы остановились перед последней дверью.

— Моя комната, — сообщил он, открыл дверь и провел меня внутрь.

Комната выходила на юг, и, как на первом этаже, здесь всю южную стену занимало огромное окно. Должно быть, была застеклена вся задняя сторона дома. Из окна комнаты Эдварда была видна река Сол Дюк, прихотливыми изгибами пробиравшаяся сквозь нетронутые леса в сторону Олимпийской гряды. Горы оказались намного ближе, чем я думала.

Западную стену комнаты целиком занимали полки с дисками. Здесь выбор был богаче, чем в музыкальном магазине. В углу стоял пугающе сложный на вид музыкальный центр. К таким штукам я обычно боялась даже прикоснуться, потому что была уверена, что непременно что-нибудь сломаю. Кровати не было, зато стоял широкий гостеприимный диван из черной кожи. На полу лежал толстый золотистый ковер, стены были занавешены тяжелой тканью чуть более темного оттенка.

— Хорошая акустика? — догадалась я.

Он засмеялся и кивнул.

Он нашел пульт и включил систему. Музыка была тихой, но нежная джазовая композиция звучала так, словно музыканты находились в этой комнате. Я подошла ближе, чтобы получше рассмотреть его умопомрачительную коллекцию.

— Как ты в них не путаешься? — спросила я, не в силах найти какую-либо систему в расстановке дисков. Он, казалось, не слушал.

— Мм-м-м… они расположены сначала по годам, а потом по личным предпочтениям, которые менялись год от года, — рассеянно ответил он.

Я обернулась — он глядел на меня со странным выражением в глазах.

— Что?

— Я был готов к тому, что испытаю… облегчение. Когда ты обо всем узнаешь, когда больше не нужно будет прятать от тебя свои тайны. Но я не ожидал, что это будет более сильное чувство. И оно мне не просто нравится. Оно делает меня… счастливым.

— Я рада, — сказала я, улыбнувшись в ответ. Я волновалась, что он, может быть, сожалеет о своей откровенности. Хорошо, что это было не так.

Но, когда он отпрепарировал глазами выражение моего лица, его улыбка погасла, а лоб прорезала морщина.

— Ты все еще ждешь побега с воплями, да? — догадалась я.

Слабая улыбка тронула губы, и он кивнул.

— Мне жаль разрушать твои радужные иллюзии, но ты даже отдаленно не такой страшный, как тебе хотелось бы. Мне даже кажется, что ты совсем не страшный, — небрежно солгала я.

Он замер и картинно поднял брови, изображая недоверие, затем его рот растянулся в широкой злодейской ухмылке.

— Тебе вообще не стоило так говорить, — усмехнулся он.

Он зарычал — этот низкий звук исходил откуда-то из глубины горла, из гортани. Губы изогнулись и приподнялись, обнажая великолепные зубы. Тело внезапно напряглось, согнулось чуть ли не в дугу, он весь подобрался, как готовый к атаке лев.

Я отступила назад, не сводя с него глаз.

— Не смей.

Я не увидела его прыжка — он был слишком стремителен. Я внезапно почувствовала, что лечу в воздухе, и в следующее мгновение мы с грохотом врезались в диван, который отбросило к противоположной стене. Все это время его руки защищали меня, как стальной каркас, так что я ощутила только несильный толчок. Но все равно я стала хватать ртом воздух, пытаясь выпрямиться.