Суперфадж

— Питер! — мама вдруг разозлилась. — Некрасиво так говорить!

Ну и разозлилась, подумаешь, я тоже разозлился!

— Всё нормально, Энн, — сказал папа. — По-моему, Питер хочет, чтобы я стал директором агентства. Правильно, Питер?

— Ну разумеется. Кто ж не хочет, чтобы папа стал директором?

— Но я не хочу быть директором агентства, — сказал папа. — И ты должен постараться это понять. А вот писать книгу я хочу. Иногда следует поступать менее практично, зато по велению сердца.

— Я, между прочим, никогда не говорила, что меня тошнит от зубов, — проворчала мама. — Я говорила, что хотела бы подумать о другой профессии. Вот я и думаю. А работать я бы сейчас пошла с удовольствием. И если бы папа не писал книгу, разве я могла бы оставить Тутси? Так что всё одно к одному, видишь?

— Нет! Не вижу. Всё изменилось.

— В каком смысле? — спросил папа.

— Не знаю. Всё! Мама пойдёт снова работать, ты пишешь книгу, Тутси родилась… Фадж пошёл в школу… я в шестом классе… всё стало по-другому!

— И тебе это не нравится? — спросила мама. — Ты это пытаешься сказать?

— Не знаю, нравится мне это или нет.

— К изменениям приходится привыкать, — сказал папа, — но в конечном счёте они всегда к лучшему.

Но я уже не слушал.

— Можно я сегодня Джимми позвоню? — спросил я.

— Конечно, — сказал папа. — Звони!

Джимми взял трубку.

— Привет. Как дела? — Он явно что-то жевал.

— Не знаю, — говорю. — Всё стало другим. Никак не привыкну.

— Ну а здесь всё по-старому. Только тебя нет. — Наверное, он проглотил то, что жевал, поскольку стало чётче слышно. Он рассказал о школе, о наших друзьях и о том, как Шейла Тубман врёт всем, что страшно по мне скучает. Потом говорит: — Питер, я должен кое в чём признаться.

— В чём?

— Я пользовался твоим камнем. Не просто сидел, понимаешь? Именно пользовался.

— Не страшно. Не бери в голову.

— Правда?

— Ага.

— Ты настоящий друг, знаешь? Прям вот настоящий.

— Я тоже должен кое в чём признаться, — сказал я. — Я пользовался гипнотическим шаром. Не просто смотрел на него, а пользовался, чтобы уснуть.

— Понятно, — сказал он.

— Так что, наверное, мы квиты.

— Наверное. — Но звучало это так, словно он уже не считает меня лучшим в мире другом.

— Я сегодня видел картину твоего отца, — сказал я, чтобы сменить тему. — Белую, с чёрными кругами и красным квадратом.

— Ах, эту. Он это нарисовал перед маминым отъездом в Вермонт. Как-то вечером они поцапались, и она швырнула на холст красной краски. Вот как там появился красный квадрат. И вот почему она называется «Гнев Аниты».

Я не знал, что сказать, потому что Джимми никогда не говорил о разводе родителей. Поэтому я снова сменил тему.

— А знаешь, сколько она стоит? Две с половиной тысячи долларов! Можешь поверить, что кто-то отдаст такие деньги за картину?

— Твои слова показывают, как мало ты разбираешься в искусстве, Питер. — Он, кажется, опять что-то грыз. Сушки, решил я. — Последние три работы моего отца продались больше чем за две тысячи каждая. Так что прежде чем открыть рот, сперва разберись, что к чему! — и шваркнул трубку на рычаг.

Ну вот, приехали. Только этого мне и не хватало — чтобы мой лучший друг бросал трубку посреди разговора. «Может, он через десять минут перезвонит», — подумал я.

Но он не перезвонил.

* * *

Я ждал со звонком до Хэллоуина.

— Привет, — сказал я. — Извини.

— За что?

— Ну, сам знаешь… что высказался насчёт цены за картину твоего папы.

— Ах, за это.

— Просто мои предки хотят её купить.

— Это какую?

— Ну, сам знаешь. «Гнев Аниты».

— Ах, эту. Лучше уговори их купить другую. «Гнев Аниты» — плагиат. Даже мой отец это признает.

— Но ты говорил…

— Мало ли что я говорил.

С минуту мы молчали. Наконец я придумал:

— Что поделываешь на Хэллоуин?

— Как всегда, ничего. А ты?

— Веду Фаджа выпрашивать конфеты.

— Как это тебя уговорили?

— Я сам вызвался.

— Сам вызвался? — Кажется, на этот раз он жевал жвачку. — А ты не врал, сказав, что всё изменилось. — Точно, жвачка. Я слышал, как он надул пузырь, потом раздался характерный хлопок.

Мама с папой удивились, когда я предложил повести Фаджа за конфетами. Но Алекс обещал составить нам компанию, если не придётся стоять рядом с Фаджем, или держать его за руку при переходе улицы, ну или что-нибудь ещё в этом роде. К тому же мы собирались вернуть его домой пораньше, а потом пойти сами. И я понимал, как Фаджу хочется, чтобы мы его повели, а не родители, как остальных малышей.

Алекс пришёл в половине седьмого. Увидев его, я не поверил глазам! На нём был костюм. Простыня с чёрными кругами и красным квадратом.

— Я «Гнев Аниты»! — сказал он. — Нравится? — Он покрутился с растопыренными руки.

— Необычно, — признался я.

— А ты кто? — спросил он.

— Я?

На мне были джинсы и рубашка — одежда, в которой я сегодня ходил в школу.

— Он шестиклассник, — сказал Фадж. — А Тутси — младенец, а Черри — собака, а мама — мама, а папа — папа, и только я — страшное, страшное привидение. У-у-у! — он забегал по комнате.

— Хочешь сказать, что ты не наденешь маскарадный костюм? — спросил Алекс. — Даже маску?

— Конечно, надену, — отвечаю. — Она… э-э… наверху. Подожди, я сейчас.

Я ринулся наверх. Мама переодевала Тутси.

— Где маска Фаджа? — спросил я.

Она смотрела без намёка на понимание.

— Ну та… ты что, не помнишь? Четыре коробки от хлопьев плюс двадцать пять центов.

— Ах, эта маска, — сказала мама, посыпая присыпкой Тутсину попу. — Даже не знаю.

— Ну мам! Она мне срочно нужна. Пожалуйста, постарайся вспомнить.

— Ты же вроде говорил, что в этом году обойдёшься без маскарада.

— Передумал. Алекс внизу, ждёт.

— Дай сообразить. — Мама застегнула на Тутси чистый подгузник. — Она может быть в шкафу, глянь в красной коробке с игрушками Фаджа.

Я побежал по коридору в комнату Фаджа и распахнул дверцы шкафа. Красная коробка с игрушками, красная коробка… где же она… Есть! Я вкопался по локоть и выудил с самого дна коробку из-под печенья, где лежала чёрная оправа для очков с резиновым носом и приклеенной бородой и усами. Ещё я нашёл старую шляпу, когда-то принадлежавшую дедушке Хэтчеру. Разгладил как смог и надел вместе с маской. Бросил взгляд в зеркало в ванной и побежал вниз.