Суперигра

Было у меня одно подозрение. Есть среди моих знакомых некий Сергей Петрович, весьма гораздый на всякие шутки и розыгрыши. Хотя, насколько мне было известно, в Прибалтику его в последнее время не заносило. Но ведь мог же кого-то и подбить на такой трюк! В общем, когда «Молодость Литвы» стала приходить еженедельно, я начала всерьез на него наседать. Ну не нравится мне, когда в жизни происходит нечто, чего я не понимаю! А в те времена я еще свято верила в логичность окружающей действительности, полагала, что любые события можно объяснить рационально и ничего экстраординарного ни с того ни с сего произойти не может.

Как же я ошибалась!..

Поначалу Сергей Петрович все начисто отрицал: ничего он не знает, не понимает, ну а если со мной творится всякая ерунда, то лично он к этому отношения не имеет. При этом он надо мной всячески насмехался и вообще резвился вовсю. Доказать его причастность было невозможно, и я от него отвязалась. Продолжая, между тем, получать чертову газету и пытаясь провести тщательное расследование по всем возможным каналам, я не придумала ничего лучшего, как снова насесть на Сергея Петровича с обвинениями в том, что это все-таки он подписал меня на литовский еженедельник. И опять он от всего открещивался. Правда, в конце концов припомнил, что еще по весне встречался с человеком из Литвы, знакомым его знакомых, которому в разговоре, кажется, порекомендовал прочесть одну мою старую повесть, наделавшую в свое время много шума, и что не исключает, что этот его знакомый знакомых по фамилии Гаркаускас, человек весьма своеобразный, мог из каких-то неведомых соображений подписать меня на литовское издание.

– Ну да, – сказала я, – чтобы я повышала свой дремучий сибирский уровень на фоне их литовского возрождения.

– Это вполне возможно, – согласился Сергей Петрович. – Хотя о его резонах мне судить сложно, ибо, повторяю, господин он неординарный.

– Что ж, Гаркаускас, так Гаркаускас… – раздумчиво произнесла я. – Хорошо уже то, что газета на русском языке, а не на литовском, или, там, японском.

Ну а еще примерно через неделю я открыла свой почтовый ящик и обнаружила толстенную газету. Достала – и остолбенела, потому что были в ней сплошь иероглифы. Я вертела удивительную газету и ровным счетом ничего не соображала. Дома бросила газету на стол. Малость придя в себя, вспомнила, как сказала Сергею Петровичу: хорошо, мол, что не на японском – и рассмеялась. И где он только ее раздобыл?! Почти успокоенная, я внимательно рассмотрела газету. Но что в ней можно было понять, когда одни иероглифы в столбик и только три предложения на английском языке на первой полосе? Да и они, будто специально для меня подобранные: «Вы не будете плакать, не правда ли?» Нет, говорю себе, кажется, вслух, – плакать не буду. Второе – что-то насчет летающей тарелки, которая во дворе приземлится. Не больше и не меньше! А третье – про привидений то ли в соседнем подъезде, то ли в соседнем доме… Впечатляюще, чего там! Самое противное, что фразы эти пророческими оказались. Но это уже другие истории.

Отчего получение газеты с иероглифами повергло меня в шок – сегодня трудно сказать. Скорее всего сработал эффект неожиданности. Разглядывая картинки и фотографии, я пришла к выводу, что издание все-таки японское. Не то чтобы я запросто могла отличить японские иероглифы от китайских, но в выходных данных обнаружилось слово «Токио» на английском языке, а так же число, месяц и год выхода еженедельника. Самое поразительное состояло в том, что газета была свежая, то есть напечатанная буквально два дня тому назад. Снова в памяти отчетливо всплыл разговор с Сергеем Петровичем про литовскую газету и мои слова: «Хорошо, что не японская». В процессе изучения таинственно попавшей в мой ящик газеты я все больше злилась на Сергея Петровича. Наконец накрутила себя так, что позвонила ему домой, – а дело было в субботу, – и высказала все, что про него думала. Думала же я плохо. В основном, это сводилось к тому, что он окончательно зарвался и, главное, – откуда выкопал в Новосибирске свежую японскую газету?

Сергей Петрович свое участие в данном событии снова полностью отрицал и вроде бы сам пребывал в изумлении. Более того, убеждал меня, что в нашем городе достать подобное издание попросту невозможно. Поверить я ему, конечно, не поверила, но зерна сомнения он в мою душу заронил. В те годы я частенько покупала в киосках иностранные газеты на французском, английском, польском языках и, действительно, не попадалось ни одной газеты с иероглифами – такое чудо я сразу бы отметила.

И настолько меня выбила из колеи эта дурацкая история с японской газетой, что ни работать, ни даже думать ни о чем больше я в тот день просто не могла. Такое состояние было, словно по голове чем-то оглоушили. Плюнула я на все, позвонила подруге своей Наташе и вместе с чертовой газетой отправилась к ней в гости. Изучали мы экзотический сей экспонат, попивая сухое вино и закусывая дымом болгарских сигарет, со всех сторон, и в конце концов Наташа предложила показать газету своей сослуживице Ольге, мать которой после революции жила в Харбине, знает китайский язык, немного понимает по-японски. На том и порешили.

Стоит отметить, что Наташа с Сергеем Петровичем знакома и тоже заподозрила в странных событиях, о которых я рассказываю, его туманный след. «Может, ему как психиатру интересно за твоей реакцией понаблюдать?.. Он, конечно, отрицает, но ведь сама знаешь, что он шутки шутить горазд!» – предположила она.

Мне и самой очень бы хотелось так думать, да только концы с концами не совсем сходились. Когда я говорила с Сергеем Петровичем по телефону, мне показалось, что он озадачен не меньше меня, и даже более того – заинтригован происходящим. Но если не его рук дело, то откуда на мою бедную голову свалилась эта проклятая газета? Вот если кто-то подслушал наш с ним разговор, потом раздобыл свежую газету с иероглифами и подбросил в мой почтовый ящик, тогда… Но, повторяю, достать свежую японскую газету в Новосибирске в начале 90-х годов было практически невозможно.

Удивительно мерзкое состояние возникает, когда происходящее вокруг вдруг утрачивает привычную определенность, становится размытым, неуловимым, когда причинно-следственные связи обыденной реальности внезапно распадаются, и оказываешься лицом к лицу с чем-то непостижимым, а значит, пугающим. Из-за вуали повседневности за тобой словно бы наблюдает сам демон Астарот. А ты не можешь дать никакого разумного объяснения громоздящимся одна на другую случайностям. Короче, сплошная чертовщина!

Наташа отнесла газету на работу. Недели через две мать Ольги вернула и даже что-то перевела. Газета оказалась обычным японским еженедельником либерального толка с новостями политики, культуры, спорта и даже с телевизионной программой. На этом все вроде бы и успокоилось. Словно и не было ничего.

Морозы крепчали. День сделался совсем коротким. В одно такое холодное декабрьское утро в дверь моей квартиры позвонили – телеграмма. Я расписалась в получении, развернула ее и – ошалела. «Пьем здоровье Альдоны. Проездом. Гаркаускас, Лебединскас, – гласило послание. Ничего не понимая, я еще раз внимательно прочла текст – все правильно. Повертела в руках телеграмму – отправлена ранним утром с Новосибирского вокзала, адрес и фамилия – мои, вот только имя почему-то – Альдона…

И снова я ужасно разозлилась… на Сергея Петровича. Опять его идиотские шутки! Мало ему японской газеты (а в глубине души я продолжала считать его к тому событию причастным) – надо еще поизгальничать!

Почему я опять «перевела стрелки» на Сергея Петровича? Пожалуй, единственным поводом было местоположение его клиники, которая находилась возле вокзала. Другими словами, он имел возможность по дороге на работу отправить эту злополучную телеграмму. Хотя… не в шесть же утра он ее отбил! Ведь еще девяти не было, когда, подняв меня с постели, принесли телеграмму. Но в тот момент такого рода рациональные резоны в мою голову не шли. Да и никак не укладывалось у меня в мозгу, что какие-то мифические Гаркаускас с Лебединскасом, проезжая мимо Новосибирска, ни с того, ни с сего будут отбивать незнакомому человеку телеграфное послание. Слишком уж странно это выглядело.

Я позвонила Сергею Петровичу и довольно резко высказалась насчет его неправильного поведения и сомнительных шуточек. Он долго не мог понять, с чего я завелась и что, собственно, произошло, а когда, наконец, сообразил, – с возмущением отверг мои инсинуации по поводу его участия в отправлении телеграммы и даже намекал на то, будто на почве литовцев у меня поехала крыша. В конце концов, он тоже завелся, сообщил, что занят и нечего морочить ему голову всякими там литовцами: были, наверное, пьяные, вот и поздравили.

«Так они еще и пьяницы!» – почти завопила я – Мало того, что сумасшедшие, так еще и алкоголики! И почему, собственно, Альдона?!»

Мои возмущенные вопли Сергея Петровича, кажется, здорово позабавили, однако общение наше он быстренько свернул под предлогом, что к нему пришли люди.

Сказать, что Сергей Петрович – человек необычный, значит, не сказать ничего. Вокруг него существует какое-то поле, провоцирующее странные, а то и прямо-таки невероятные события. Не то чтобы он сознательно подготавливает их или слишком уж стремится к чему-нибудь экстраординарному, однако сгущающуюся вокруг него чертовщину обожает и приветствует. Ему импонирует все не поддающееся рациональному объяснению, зато в иррациональных ситуациях он чувствует себя, как рыба в воде. Потому-то, видимо, моя история с Литвой доставляла ему истинное удовольствие.