Суперканны
Шрифт:
— Мистер Синклер? Машина, с ней… непорядок.
— Досадно. Когда же это случилось?
— Вчера вечером. Алан возвращался из Канн. Какой-то таксист, магрибец… {33} внезапно вильнул. Они ведь курят гашиш.
— На работе? Надеюсь, что нет. Я здесь почти не видел битых машин. — Я махнул рукой в сторону пустой аллеи. — Фрэнклины напротив. Ваш сосед доктор Шмидт. Вы что, думаете, им тоже грозит опасность?
— Нет. С какой стати? — Чувствуя себя неловко в моем присутствии, она принялась рыться в сумочке в поисках мобильника. — Мне нужно вызвать такси.
— Вы вполне можете ехать на вашей машине. —
— Не забуду, мистер Синклер. Я очень чувствительна к таким вещам. У меня встреча через пятнадцать минут в здании «Мерка» {34} .
— Будете ждать такси — опоздаете. Я как раз еду в Канны. Давайте подвезу.
Мадам Делаж смерила меня взглядом так, словно я предлагал ей услуги в качестве семейного дворецкого. Ее выводили из равновесия мои торчащие из сандалий большие пальцы, совершавшие фаллические движения среди неубранных листьев на дорожке. Она немного пришла в себя, когда оказалась в салоне «ягуара», обитом темной, под орех, кожей. На переднем сиденье было тесновато, и после неудачной попытки спрятать свои высоко торчащие колени она смело мне улыбнулась.
— Настоящее приключение, — сказала она. — Просто Магритт {35} какой-то…
— Ему бы эта машина понравилась.
— Не сомневаюсь. Это настоящий самолет. Слава богу, что она еще едет.
Карбюратор меня не подвел. Я свернул в центральный проезд, одним усилием воли укротив коробку передач.
— Ваш муж так любезен — он подвозит Джейн до клиники.
— Ерунда, не стоит благодарности. Ваша супруга нам очень нравится.
— Приятно слышать. Она собирается купить маленький мотоцикл.
— Джейн? — Мадам Делаж улыбнулась. — Она такая обаятельная. Нам нравится ее слушать. У нее такие детские идеи. Присматривайте за нею, мистер Синклер.
— Я пытаюсь. Пока она здесь просто счастлива. Чтобы не сказать чересчур — вся в работе.
— Работа — это хорошо. Но и удовольствия тоже нужны. Это важно, особенно в «Эдем-Олимпии». — Несмотря на привычный безукоризненный ледяной панцирь, в голосе Симоны Делаж, когда она говорила о Джейн, возникали чуть ли не материнские нотки. Ее взгляд уже был устремлен на здание «Мерк», но думала она, несомненно, о Джейн. — Заставьте ее отдыхать. Работа в «Эдем-Олимпии» — это восьмой смертный грех. Ей необходимо найти какие-нибудь развлечения.
— Плавание? Гимнастический зал?
Мадам Делаж сдержанно передернула плечами, словно я упомянул известные, но не называемые функции организма.
— Нет, это не для Джейн. Чтобы ей потеть и напрягаться? Да у нее тело станет как…
— Как у культуристки? Это так важно?
— Для Джейн? Конечно. Она должна найти что-нибудь в ее стиле. В «Эдем-Олимпии» есть все.
Я остановился под стеклянным козырьком у здания «Мерк» — одетой в листовой алюминий базилики, где размещались эта фармацевтическая компания, архитектурное бюро и несколько банков. Пока я обходил машину, Симона Делаж сидела не двигаясь, будто открытие дверей «ягуара» — сложное искусство, владельцами «мерседесов» утраченное.
Прежде чем щелкнуть замком, я положил руки на открытое окно:
— Симона, я хотел у вас спросить… ведь вы знали Дэвида Гринвуда?
— Немного. Доктор Пенроуз сказал, что вы были друзьями.
— Я сталкивался с ним несколько раз. Все говорят,
что он жил для других. Трудно представить его убийцей.— Жуткое дело. — Она оценивала меня таким же холодным взглядом, каким смотрела на Приморские Альпы, но я чувствовал, что мой интерес к Гринвуду она приветствует. — Он слишком много работал. Это урок для всех нас…
— Вы не заметили… перед этой трагедией, может, он вел себя как-то странно? Может, был взвинчен или?..
— Нас в тот момент здесь не было, мистер Синклер. Уезжали на неделю в Лозанну. Когда мы вернулись, все уже было позади. — Она прикоснулась к моей руке, делая сознательное усилие продемонстрировать сочувствие. — Я вижу, вы много думаете о Дэвиде.
— Верно. Живя в его доме, трудно забыть о случившемся. Я каждый день в буквальном смысле хожу по его следам.
— Может быть, так и нужно. Кто знает, куда они вас выведут? — Из машины она вышла уже деловой женщиной с головы до пят, и я позавидовал ее умению владеть собой. Повернувшись спиной к зданию, она с неожиданной теплотой пожала мне руку. — Только не покупайте ружья, мистер Синклер. Если что, вы мне об этом сообщите, хорошо?
Слова Симоны Делаж все еще звучали в моих ушах, когда я с лондонскими газетами вернулся из Канн. Я отклонился от своего обычного маршрута по бизнес-парку и проехал мимо здания «Мерка» — вдруг встреча у нее закончилась и она ждет, кто бы подбросил ее домой. Хоть и окольным путем, но все же она подогрела мой интерес к истории Дэвида Гринвуда. Может быть, она была ближе к Дэвиду, чем считал я или ее муж, и ждала какого-нибудь благожелательного человека со стороны, который выяснил бы истину.
Я припарковал «ягуар» перед гаражом и направился в пустой дом, где непроизвольно остановился в холле, ловя звуки шагов молодого англичанина. Уборщицы-итальянки уже ушли, а сеньора Моралес переместилась в какой-нибудь другой дом.
Надев плавки, я услышал, как у веранды под окнами спальни скрипнул стул. Решив, что это Джейн вырвалась на несколько минут из клиники, я стал спускаться по лестнице. Через окно-иллюминатор на лестничной площадке я увидел человека в кожаном пиджаке — он двигался по лужайке к бассейну. Когда я добрался до веранды, он возился у дверей насосной. Я решил, что это механик — пришел проверить систему дезинфекции, — и направился к нему, приветственно подняв трость.
Заметив меня через плечо, он толчком прикрыл деревянную дверь и повернулся ко мне. Это был человек лет под сорок с худым славянским лицом, высокими висками, залысинами и бледной кожей, на которую даже солнце Ривьеры не оказало благотворного влияния. Его шелковая рубашка под кожаным пиджаком промокла от пота.
— Бонжур… Вы неплохо проводите время. — Он говорил с сильным русским акцентом, настороженно поглядывая на мою трость. — Доктор?..
— Нет. Вам нужна моя жена.
— Наташа?
— Доктор Джейн Синклер. Она работает в клинике.
— Алексей… Очень рад.
Он смотрел куда-то поверх моего плеча, но я при этом оставался в поле его зрения — прием, которым владеют военные полицейские. Он улыбнулся, обнажив целый частокол зубных коронок, которые, казалось, готовы вот-вот выпрыгнуть у него изо рта.
У него была землистого цвета кожа, на которой годы плохого питания оставили неизгладимый след, но он носил золотые запонки и туфли ручной работы. Я решил, что передо мной русский эмигрант, из тех мелких воришек и бывших секретных агентов, которые воевали теперь с местными, французскими гангстерами.