Суперклей для разбитого сердца

Вечер обещал быть нескучным: как только я положила трубку, позвонил Зяма. Братец был весел и, кажется, пьян. Он удачно пристроил «Хельгу» имени Грушкиных в мастерскую при театре, где многоуважаемый шкаф под руководством знакомого реставратора должен был в кратчайшие сроки пройти курс омолаживающих косметических процедур. Забрать «Хельгу» из мастерской должны были уже люди Пантюхина, так что Зяма передал им эстафетный шкаф и уже не нес за него ответственности.

– У меня просто камень с души упал! – радостно признался мне брат.

– То есть тебе полегчало?

– Нет! – по-прежнему радостно возразил Зяма. – Теперь мне тяжело от денег, которые распирают мой бумажник! Представляешь, Пантюхин заплатил мне весь гонорар!

– Да что ты? – я хищно улыбнулась. – Полагаю, ты хочешь поделиться этими деньгами с любимой сестричкой, без помощи которой ты сейчас не был бы ни богат, ни даже жив?

– Вообще-то с любимой сестричкой я хотел поделиться только своей радостью, – чуток опечалился Зяма.

– А чем же ты собираешься расплатиться со мной за частно-сыщицкие услуги? – поднажала я. – Бартер на Ваньку Горина отменяется, у меня уже есть милый друг!

– Ну, если ты так ставишь вопрос, я готов заплатить, – вздохнул Зяма. – Говори, чего ты хочешь? Просто денег? Или тебе какую-нибудь финтифлюшку купить – колечко или сережки?

– Золотую Звезду Героя! – ответила я. – С надписью: «За мужество и женственность!» Нет, стой, я пошутила! Я еще подумаю, чего мне хочется, ладно? Потом скажу. А пока…

– А пока устроим пирушку! – перебил меня вновь повеселевший братец. – Зови на вечер гостей, кого хочешь, и я тоже свистну кое-кому. Папуле передай, что я спонсирую праздничный ужин на… скажем, десять персон. Повод – хеппи-энд истории с немецким шкафом.

– Отлично! – Если бы не телефонная трубка в руке, я бы захлопала в ладоши. Обожаю праздники и вечеринки!

Папуля тоже очень обрадовался возможности опробовать массу новых экстравагантных блюд на десятке подопытных гостей. У него сразу же появилось кулинарное вдохновение, так что скучная лепка пельменей была прервана в самом разгаре и отложена на потом. Папуля быстренько собрался и ушел на рынок за продуктами.

Я скучно послонялась по дому, сунулась было к мамуле, но родительница с головой ушла в работу над очередным пугающим произведением. Она с пулеметной скоростью колотила по клавишам пишущей машинки, останавливаясь только для того, чтобы посмотреть невидящим взглядом в пустую стену. Не знаю, может быть, мамуля на этой стене, как на белом экране, видела какие-то картины, скрытые от моего взгляда? Или она прекращала стучать для того, чтобы услышать зловещий шепот своей музы? Несколько секунд писательница сидела неподвижно, а потом на ее лице расплывалась загадочная улыбка. Мамуля кому-то или чему-то кивала и пугающе шевелящимися пальцами вновь тянулась к клавишам.

От нечего делать я пошла в кухню и сварила себе десяток слепленных папулей пельменей. Сегодня наш домашний повар внес в рецепт традиционного блюда маленькое изменение, добавив в мясной фарш немного тыквы. Получилось вкусно. Я лопала горячие пельмешки и на мамулин манер незряче таращилась на огромную разделочную доску, которую папа вымыл и поставил у стеночки сушиться. Смотрела я на эту супердеревяшку, смотрела – и вдруг меня словно обухом по голове ударили! Нет, даже не обухом, а вот такой же толстой тяжелой доской с металлическими углами! Я уронила вилку, слетела с табурета и, рухнув на колени, жадно ощупала доску.

– Этого не может быть! – прошептала я, гладя шероховатое дерево. – Хотя… Почему бы и нет?

Я поднялась и побежала к мамуле. Вопрос стоил того, чтобы грубо прервать процесс литературного творчества.

– Мам! Ау! – громко позвала я.

– М-м-м? – отозвалась она, обернувшись.

Взгляд у нее был затуманенный и расфокусированный. Я не уверена, что она меня узнала.

– Это я, Индия! – на всякий случай пояснила я.

– Индия… – лишенным выражения голосом повторила мамуля.

Пришлось уточнить:

– Не та Индия, которая страна, а та, которая твоя дочь!

– Дочь? – нахмурилась мамуля. – Ах да, дочь… Дочь, что тебе нужно? Я работаю!

– Мамуля, скажи мне, откуда взялась та доска? – я мотнула головой в сторону кухни.

– Гробовая? – заинтересовалась сочинительница ужастиков.

– Типун тебе на язык! – воскликнула я. – Вовсе она не гробовая, а разделочная!

Мамулин взгляд сделался мечтательно-кровожадным. Кажется, она уже задумалась о том, как вплести в сюжет своего ужастика такой перспективный предмет, как разделочно-гробовая доска.

– Большая, тяжелая, толстая доска из темного дерева! – я продолжала гнуть свою линию. – У нее еще металлические углы!

– Бронзовые! – убежденно сказала она.

– Разве они бронзовые? – недоверчиво переспросила я.

– И обивка из красного бархата! – прищурилась наша великая писательница, завершая немногословное, но яркое описание соврешенно другого предмета из темного дерева с бронзовыми углами.

– Типун тебе на язык! – снова вскричала я. – Очнись! Я спрашиваю, откуда в нашем доме взялась та доска, на которой папуля раскатывает тесто!

– Ах, эта! – как мне показалось, разочарованно сказала мамуля. – Она была в шкафу.

– В каком таком шкафу?! – заорала я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не перейти к рукоприкладству. Мамулю мне хотелось сильно потрясти за плечи, а ее жуткой музе надавать оплеух!

– В каком-то таком, – невнятно ответила мамуля, опуская пальцы на клавиши. – Надо спросить у Бори, он должен знать…

Пишущая машинка исторгла из себя звук автоматной очереди. Я поняла, что больше ничего от мамули не добьюсь, и вышла из комнаты, оставив писательницу наедине с ее музой.

Спросить Борю, то есть папулю, мне не удалось, потому что он где-то запропастился – видимо, основательно затоваривался на рынке провиантом. Тогда я собралась и поехала в контору. Думала – получу гонорар за статью про «Смывки» и развлеку себя покупкой какого-нибудь наряда к вечернему празднику. Как бы не так!

– Нет, никаких денег Бронич для тебя не оставлял! – покачав головой, сказала мне Зоя Липовецкая.

Она сидела в офисе одна и развлекалась тем, что пыталась подровнять ножничками сломанный акриловый ноготь, но он был прочнее, чем закаленная сталь, и никакой коррекции не поддавался. Зоя сердилась и разговаривала со мной без обычного дружелюбия.

– Может, забыл? – подумала я вслух.

– Или обиделся на тебя, – пробурчала Зоя.

– Обиделся? За что?

– Ты еще спрашиваешь?! – коллега опасно взмахнула ножницами. – Ты же ругала его последними словами и даже грозилась убить!

– По телефону? – догадалась я, начиная неудержимо улыбаться.

– Она еще смеется! – возмущенно сказала Зоя своему непокорному ногтю. – Ничего не скажешь, милая выходка! Да за такие шуточки можно и с работы вылететь! У Бронича, когда он тебя слушал, сделалось такое лицо, что мы с Катькой только что под столы не спрятались!