Супрематизм. Мир как беспредметность

[Мое] представление о подлинности мира <состоит в том,> что оно простое желание познать и никаких целей больше не преследует (и как познается, так наложится); что предмет вовсе не для того, чтобы быть использованным для практического дела, как только чистое познание что в жизни нет совсем ничего утилитарного, полезного или неполезного (и что в этом лежит, может быть, коренная ошибка в применении той страницы, в которой высказано чистое познание, в утилитарную обертку продукта). Так, например, телефон как познание природы послужил для обслуживания общежития, как будто <он> специальное утилитарное изобретение, — тогда когда он не был изобретением; [не будет ли тождества в примере того,] что книга великолепное собрание листиков для завертывания продуктов?

Ничто не создается для утилитарного. Всё, созданное человеком, — чистое познание природы, по-разному рассказанное, по-разному сложенное. Рассказы с трудом понимаются общежитием, как и книги, ибо ни книга, ни рассказ не могут рассказать действительность. Рассказ о<б> явлении не само явление, как <только> ложь о нем. Не всё общежитие может управлять аэропланом, так же не все умеют читать книги, но и управлять аэропланом — только уметь читать, только грамотность, [это] не значит еще понимать. Каждый авиатор не больше, <чем> грамотный чтец, несмотря <на то>, что и знает систему. Это только техническое знание, но не знание как постижение мира.

Все же, однако, изобретения называются технической утилитарностью. Познать последние — ничего не познать. Изобретение — простое явление беспредметного познания, но, приспособляя его к нужности, <человек> теряет <его> чистый смысл; <отсюда таковое> явление никуда больше <и> ни на что <больше не> годное, как только <быть> утилитарн<ым> целесообразн<ым>. Человек хочет всякое сложение окончательно приспособить к себе, таково материальное <о>сознание его физического опыта.

Только Искусство, освобождаясь от утилитарного предметного использования, пришло к беспредметному. Опыт его указывает, что суть всего явления вне цели утилитарной; <произведение живописца> стало таким произведением, кое нельзя приспособить к утилитарному, а также эстетическому смыслу, <оно> вышло из закона в за-закон, в за~мыслие, за-умие, по-за цельность и Искусства, и культуры предметного сознания.

Через умозрительное познание природы познается ее безумие в умном, в чем она превращается в «материал», принимает условную известность, становится материалом, духом воплощающихся идей материально-духовных явлений и все<х> отсюда уже возникающи<х> последстви<й> «умственного воплощения всех практических достижений». Ум {полагает}, что воплотившееся в материал осуществляет свою цель как нечто подлинное действительное.

Изобрета<те>ль познает, очевидно, природу как «материал», после <по-другому> он не может ее познать, ибо ум его ищет материала для воплощения материальной практической мысли. И, конечно, с точки «идеи» или практической «вещи» природа не может быть познаваема не «материальной», <поскольку познается> только через практическую вещь — <а> она и плотна, весома, и «материальна». Это познание изобретателя.

Есть еще другое познание природы, иная действительность ее, чем у инженера, — именно реальное познание действительности природы живописцем. Правда, что и для живописца она представляет собой ряд разнообразных плотностей, что и у него материальное весовое восприятие остается тем же. Но как только он эту реальность построит в своем холсте, то плотности остаются [все] одинаковы по плотности или весу, напр<имер>, туман или дом, небо, тучи; все различия остаются одинаково непроницаемы или только в представлении остаются подлинными физическими для него и для всех, становятся объективными, хотя восприятие субъективное. Доказанная в живописном опыте реальность природы <не существует> как не существуют физические различия в действительности.

Может быть, такое доказательство возможно найти и в науке, где плотности могут быть доведены до своего равенства, — вода, стекло, железо, медь, например, в цвете или газе; все зависит от обстоятельств и их направления.

Живописцы <также> мыслят, что различие плотности существует в их холстах, и чувствуют их физически не иначе, и убеждены, что холст подлинность реального природного познания, тождественное явлению вне холста. Воспроизведение природы живописцем как различия становятся для него не познанием, а воспроизведением действительности вне научного познания. Отпадают причины, творящие явление и рассуждение о нем, закон не выявлен подобно научному выводу, который равен закону или познанию.

Научный натурализм — закон действия, чего нет в природе, но существует для всего предметного воспроизведения. Познавая природу через практическую предметность, устанавливается прежде всего цель, целесообразность, закон познавания из причины утилитарности, что говорит за использование <скорее> действия, нежели познания ее подлинности. Узнав же подлинность физическую, полагаем, что познали, тогда когда познали целесообразное представление того, чего нет в познаваемом. Чтобы ее <природу> познать, прежде всего нужно уму войти в безумие природы и стать ею. Перейдя в состояние без-умия, ум ничего не познает, — в безумном освобожденное ничто.

Но <мы> все же собираемся познать ту совокупность условностей, назв<анную> природой. В познании возможно разуметь равенство, познать природу — познать равенство, не выделенное из целостного как ничто. Всякое же выделенное «что» противоположно равному, и потому никогда не будет акта познаваемости как равенства, как единства, так как предметная мысль никогда не познает целостное, как только множество. Личность, единица в предметном множественном растворится, образуя опять целое, как бы боясь окончательного распыления.

Тоже личность Религиозная, познавшая Бога единичного, стремится уничтожить множество свое в нем. Для такой личности распыление грех. Таковая личность вечно находится в молитве и не хочет ничего знать, познавать и раскрывать в природе и Боге.

Единый и неделимый Бог — в своем распыленном мире, и мир, чтобы не исчезнуть, должен быть в нем как месте, где ничто не распыляется. Так думает личность Религиозная, но так думает и все остальное, не хочет ничего знать. Бог не постижим и не видим никогда, он вне знания; не видима вся природа, хотя <ее> видим. Таковая личность не хочет быть личностью как выделенное различие чего <бы то ни было> и думает достигнуть уничтожения в себе того, что ведет к раздвоению; <она> полагает, что если что-либо будет знать, тем уже выделит себя из всего единства природы, никогда ничего не познающего.

Знание всегда стоит перед позна<ющи>м. Следовательно, познаваемое <стоит> прежде всего перед человеком, чего нет, и не было, и не будет ни у природы, ни у Бога. Вот почему святая личность избегает познавать, становится святой, когда растворит себя в Боге, растворит в непознаваемом. Личность святая рассуждает (хотя вернее будет, что я рассуждаю за нее), что если она будет стремиться к познанию — согрешит, кощунственно отнесется к себе как единице, носящей Бога или природу, унизит себя, лишится равенства и падет.

Может быть, она права, ведь человеческая попытка познать и на познанном построить новое вечно разрушается новым познанием, новой действительностью. Жизнь такого человека не может уже иначе построить жизнь, как на не познанной основе <так> называемых «научных обоснований», она живет на разрушениях.

Так некогда научно было признано за действительность существование в природе неделимой единицы — как един неделимый Бог; возможно было бы на <ней> построить фундамент мироздания, как построено мироздание религиозной жизни, будучи уверенным в вечной его <Бога> прочности. Все сознание укрепилось на неделимом научном камне. Камень неделимый оказался делимым, и все улетало в вечность, не находя себе опоры. Так мироздание неделимого рухнуло.