Супруг для богини (Увядание розы)

Вера вздохнула, ей неприятен был этот разговор. Но отец не понял значения ее вздоха.

– О чем ты грустишь? О том, что тебе не досталась обычная затрапезная жизнь? Ты бы желала выйти за какого-нибудь ничтожного человечка, родить ему детей и влачить унылое существование, заедаемое бытом?

Вера вспомнила, как нынче с утра выговаривала кухарке, потом долго и безуспешно пыталась привести в порядок тетрадь домашних расходов, после бранилась с дворником из-за купленных накануне сырых дров, а еще…

– Но чем же наша нынешняя жизнь веселее, осмысленней жизни иных обывателей? – неуверенно спросила она.

– А тем, что даже в простых житейских вещах существование творческих людей наполнено другим смыслом, светом божественного огня! – Извеков даже зарумянился от своей пафосной речи.

Вера пожала плечами. Какая разница, обед, дрова, прислуга, провизия у них в доме или у каких-нибудь мещан Пупкиных?

– Так, значит, ты страдаешь о замужестве? – изрек Вениамин Александрович с таким видом, с каким обычно врач ставит окончательный диагноз пациенту. – Но ты не понимаешь, Вера, что все эти олухи, которые вьются вокруг, они не для тебя! Ведь ты особой породы, для тебя должен найтись особенный жених! Ты как редкий бриллиант! Ты не можешь пойти за кого попало!

Вера обычно слушала отца и не пыталась ему перечить, но тут она не смогла стерпеть, Извеков наступил на больную мозоль ее исстрадавшейся от одиночества души.

– Где эти мифические толпы женихов? Вокруг давно нет никого! Мы нигде не бываем, никого не принимаем, а если кто и появляется, то вы так нелюбезны, что они исчезают тотчас же! Откуда же взяться кандидату в мужья? Может, из книжки вашей выскочит подходящий жених?

Почти прокричав это, Вера готова была разрыдаться.

– Ну, вот еще, полно! – Вениамин Александрович растерялся.

Он и не подозревал, что Вера столь болезненно переживает свое девичество.

– Может, тебе приглянулся кто, скажи мне, а то я на старости лет стал совсем слеп, сижу как крот в своем кабинете-норе и не понимаю, что с моей бедной девочкой происходит.

Отец и дочь обнялись. Вера тотчас же успокоилась и, вытирая нос платком, пробормотала:

– Несмотря ни на что, господин Пепелищев…

Извеков резко отодвинулся.

– Да ты с ума сошла! И это после всего, что было! Впрочем, женщины отходчивы, они многое прощают, но я не прощу ему ни твоего унижения, ни его флирта с Ольгой! Ко всему прочему, я слишком хорошо его знаю. – Он на секунду замолчал и закончил: – Вместе грешили.

Вера поникла головой. Эта последняя откровенность была всего дороже для нее. Семейный позор, история с Бархатовой, смерть Кирилла, бегство мачехи – за все винился Вениамин Александрович. Они помолчали. Беседа увяла. Извеков начал внутренне раздражаться, его давно нестерпимо тянуло в кабинет.

– Не печалься, детка! Уже нынче пойдем в театр, поедем гулять, словом, все что хочешь! А ведь мне, однако, надобно снестись с Коротковым! Работа не ждет!

Писатель поспешил в свой кабинет. Вера слышала, как щелкнул замок. Она не видела, но почти зримо представляла себе, как он чуть ли не бегом направляется к заветному шкафчику, торопливо плещет в стакан настойку и делает несколько больших глотков. Потом садится за стол и замирает над рукописью.

К обещанию грядущих развлечений она отнеслась скептически. Обещания не раз бывали, но редко выполнялись. Когда они выходили в свет, Вера испытывала огромный подъем. Это и были те мгновения, ради которых она терпела домашнюю рутину, капризы отца и прочие семейные неприятности. Только тогда Вера наслаждалась жизнью, стоя среди восторженных почитателей таланта Извекова, друзей и недругов, тайных и явных, она купалась в лучах его известности, его шарма и неотразимости.

Особенно приятно было девушке, когда и она сама становилась объектом внимания. Ей говорили, что она очень похожа на мать, что удивительным образом сочетает в себе два гениальных начала. Вера теперь была вхожа в круг знакомств отца, с ней вели беседы на равных его товарищи по литературному цеху, издатели и журналисты. К сожалению, подобные минуты стали совсем редки. Извеков быстро покидал собрания, и со временем Вера поняла, что он боится напиться и публично потерять лицо.

Она гордилась тем, что он привлекает ее к своей работе, ездила по его поручениями, переписывала рукописи, делилась мыслями о сюжетах. Но в последнее время ей приходилось сталкиваться с неприятными моментами. Когда она приходила в редакцию с рукописями, а чаще с пустыми руками и просьбой об отсрочке, она встречала сначала холодное недоумение, потом явное недовольство, а вскоре и пренебрежительные высказывания об исчерпанных возможностях литературного таланта ее отца. Не стесняясь ее присутствия, вслух говорилось, что Извеков уже не тот, исписался, поскучнел, словом, вышел в тираж.

Вера возвращалась домой, трясясь от возмущения и гнева. Как могут они, жалкие и убогие кабинетные крысы, выносить приговор творческому человеку! Она пыталась скрывать от Вениамина Александровича неприятные подробности, но он обладал удивительной способностью словно клещами вытаскивать из нее каждое слово, сказанное о его персоне. Напитавшись злыми известиями, он мрачнел, уходил в кабинет и предавался выпивке. Вере оставалось только терпеть и ждать просветления.

Глава 37

Матильда Карловна собиралась спешно покинуть Петербург. Дуэль наделала много шума, и пребывание молодой женщины в столице стало невыносимым. Многие семейства захлопнули перед ней дверь. Прежние знакомые, так много времени проводившие в ее гостиной и спальне, поспешили сделать вид, что и не знают ее вовсе, или, того хуже, выступили с осуждением ее преступной порочности, приведшей к гибели столь достойных молодых людей. Мать покойного Юрия открыто обвинила Матильду в злонамеренном умерщвлении и старого Бархатова, и молодого наследника. Это уже попахивало настоящим полицейским расследованием, поэтому Мати решила не дожидаться появления следователя и временно удалиться из столицы. Тем более что скандал не утихал. Жадная до жареных новостей петербургская публика страстно хотела узнать подробности взаимоотношений, приведших к кровавой драме, особенно, когда дело шло о семье знаменитого романиста. Надо отдать должное Пепелищеву, который, как популярный журналист, был вхож во многие кабинеты и имел множество влиятельных знакомых. Благодаря его энергичным стараниям об этом деле в газетах писали глухо и скупо. Арестовывать было некого, оба дуэлянта скончались. Однако имена Извековых и Бархатовой склоняли без конца.

Матильда старательно пыталась соблюсти приличия и хоть так умерить пыл своих хулителей. Она оделась в траур и вела себя подобающим образом, скорбя об обоих погибших. Однако на похоронах злополучного Юрия произошла совершенно безобразная сцена. Мать его с искаженным от ненависти лицом сначала обрушила на голову Матильды поток грубых оскорблений, густо перемешав свою речь площадной бранью, справедливо полагая, что дамочки подобного роды достойны только таких определений. Затем, зайдясь в истерике, она бросилась на ненавистную злодейку и попыталась вцепиться ей в лицо и шляпу. Несчастную обезумевшую старуху насилу оттащили и долго отпаивали успокоительными каплями. Дорогая парижская шляпа с тончайшей вуалью-паутинкой оказалась совершенно испорченной. Пострадало и лицо Матильды.

И вот теперь известие о возможном уголовном преследовании! Нет, это безумие надо остановить. В конце концов, это несправедливо и жестоко! Никому в голову не пришло пожалеть ее, Матильду, потерявшую любимого человека, с которым она действительно собиралась связать свою беспутную жизнь. Как она ненавидела окружающий мир, и как этот мир ненавидел ее! Но куда податься? Для выезда за границу нужен паспорт, стало быть, надо идти в полицию, чего совершенно не хотелось. Куда же запрятаться, где преклонить голову?