Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
Кандым, обматывая ногу портянкой, хихикнул и посоветовал:
— Двинь его в бок покрепче! Пусть просыпается! Довольно и того, что он целую ночь мурлыкал в тепленьких объятиях.
— Не ори на весь мир! — одернул товарища Овез. — Тебе-то какое дело!
Укрывшийся одеялом с головой, Тархан не спал, но притворился только что проснувшимся. Спросил:
— Чего это вы спозаранку расшумелись?
— Поздороваться с тобой спешим! — засмеялся Овез. — Вчера ведь к тебе не подступиться было! Ждали, что скоро придешь, да так и уснули, не дождавшись. Где это ты, бродяга, запропастился?
— Наивный
— Ладно болтать-то! — миролюбиво сказал Тархан. — Идите коней поить. За чаем потолкуем… А то вон уже Илли-хан крякает, тоже поднялся ни свет ни заря!
— Пошли, Овез! — заторопился Кандым, услышав за стеной покашливание и ворчание Илли-хана. — Да пойдем!.. После уберешь постель!
Они вышли, но вскоре Овез вернулся, стащил одеяло с Тархана,
— Вставай и ты, соня! Слышишь? Илли-хан тебя требует! Теперь он тебе куска спокойно проглотить не даст…
Тархан, не спеша, поднялся, убрал постель, умылся холодной, как лед, водой у порога, накинул халат и пошел к Илли-хану. По дороге ему попался закованный в кандалы русоволосый и светлолицый парень. Тархан дружески поздоровался с ним, спросил:
— Как жизнь, Иван, хорошо?
— Хорошо! — улыбаясь синими, как небо, глазами, ответил парень. — Якши!
— Вернусь — приходи чай пить, — пригласил Тархан. — Придешь?
Парень кивнул и пошел дальше, позвякивая кандалами.
Илли-хан встретил Тархана неприветливо.
— Д-д-долго с-с-собираешься! — сказал он, подражая тону отца. Не дождавшись ответа, сердито добавил — П-проходи, с-с-садись!
«Шалдыр [81] недоструганный! — зло подумал Тархан. — Тоже сердара из себя корчит, недотепа!»
А вслух сказал:
— Мне и у порога неплохо… Говори, зачем позвал?
Илли-хан вылупил глаза и покраснел, но, сообразив, что связываться в отсутствие отца с Тарханом небезопасно, сбавил тон.
— Т-т-ты другого места н-н-е нашел, чтобы п-п-п-пере-дать поручение отца! — сказал он, насупившись. — Очень н-н-нужно, чтобы все знали!
81
Шалдыр — острая палочка для понукания ишака.
— Я сделал так, как мне поручил сердар-ага, — строго ответил Тархан. — Он сказал: «Пусть весь народ знает о моем бедственном положении»… И кроме того, — Тархан помедлил и решился — Кроме того, я не все сказал на людях!
— О чем же т-т-ты умолчал? — заинтересовался Илли-хан.
— Я умолчал еще об одном приказании сердара-ага. Он велел тебе не позже как через три дня привезти в Астрабад Лейлу!
— Л-Л-Лейлу?! — пораженно воскликнул Илли-хан. — А з-з-зачем она ему?
— Хаким требует. Нашлись ее родственники.
Илли-хан вконец запутался. От волнения у него даже затылок покраснел. Он никак не ожидал такого известия. Привезти Лейлу в Астрабад? Никогда он не сделает этого! Когда он представил себя стоящим навытяжку перед хакимом, когда увидел мысленно его недобрые глаза, все тело охватил озноб.
Тархан,
чувствуя, что Илли-хан растерялся, решил вдоволь поиздеваться над ним, но не успел.Тяжело дыша, вошел Джума:
— Илли-хан! Тархан! Вас просит Махтумкули-ага! Важная весть! Кизылбаши напали на Ак-Кала!
Недобрую весть о нападении кизылбашей привез тот же беспокойный Ата-Емут. Он сидел в мазанке Махтумкули, пил чай и ждал ответа хаджиговшанцев. Выражая общее мнение, Махтумкули сказал ему:
— Передай, сынок, сердару Аннатуваку, что мы готовы соединиться с ним. Пусть об этом не беспокоится. Говорят: «Когда человек слаб, ему и свинья на голову лезет». Но мы не слабы. Судьбу туркмен решает сегодня меч на поле брани, и мы все, забыв старые распри и ссоры, возьмем этот меч!
— Передай, иним Ата, эти слова сердару Аннатуваку полностью, — попросил Мяти-пальван. — Народу, скажи, нет мочи терпеть. Или оградим свою, дарованную аллахом жизнь, или вернем свои души создателю — одно из двух. Это мы решили твердо, и пусть сердар не сомневается — будем биться до последнего!
Ягмур несколько раз кашлянул, давая понять, что тоже хочет говорить. Хотя прошло всего несколько недель, как он вернулся на родину, во всем его облике были ясно видны перемены. Опухоль прошла, лицо посветлело, в мужественных глазах чувствовалось спокойствие и уверенность. Одежда на нем была чиста и опрятна. Спокойствие последних дней благотворно сказалось и на его здоровье.
Он погладил свою белую бороду и страстно заговорил:
— Братья, я половину своей жизни провел в неволе и знаю, что это такое. Не приведи аллах узнать ее никому. Я потерял свободу, защищая честь своей земли, но я снова возьму в руки саблю и пойду на кизылбашей. Поэт Махтумкули правильно говорит: чем сильнее стискиваешь зубы и терпишь, тем быстрее наглеет враг. Знаю, что трудно уходить с насиженного места, но это зло — меньшее из всех зол, ибо оно — кратковременно. Враг вышел на нас с обнаженной саблей, чтобы поставить нас на колени. Разве он пожалеет нас, если мы попросим пощады? Но мы не попросим! Мы не станем на колени, братья!
Ягмура дружно поддержали. Перман, бросив тяжелый взгляд в сторону Илли-хана, добавил:
— Ата, еще одно скажи сердару-ага: у нас тоже есть такие, как Борджак-бай, барсы с лисьим хвостом! Но народ не пойдет за ними. Так и скажи сердару: народ пойдет за ним!
Порог мазанки тяжело переступила Садап. Она присела у порога, придерживая яшмак рукой, отдельно поздоровалась с Ата-Ёмутом.
Махтумкули знал, что Садап пришла неспроста. Решив кончать беседу, он обратился к Ата-Емуту:
— Возвращайся, сынок, благополучно! Сердару передай привет. А мы немедля пошлем во все стороны гонцов и самое позднее к послезавтрашнему вечеру наши люди будут у вас.
— А м-м-мой отец так и д-д-должен остаться в Астрабаде? — с вызовом сказал Илли-хан.
«Провалитесь вы в преисподнюю — и ты, и твой отец!» — подумал Перман, однако покосился на Садап и промолчал. А Махтумкули спокойно ответил:
— Придется, мой милый, смириться с судьбой.
Садап кинула на поэта ненавидящий взгляд.