Суровые дни. Книга 1

— Ч-ч-что вы нам с-с-советуете? — спросил Илли-хан, обиженный, что гость разговаривает только с матерью, а на него, сына сердара, не обращает внимания.

Приезжий хитровато сощурил глаза.

— Я? Ничего. А вот Борджак-бай советует людям сидеть в своих селах и не поддерживать сердара Аннатувака. Он говорит, что нельзя жить, враждуя с государством, которому ты поклялся в верности. Вон в Ак-Кала свалили мост, подняли ненужный шум, а чего добились? Все в панике бегут к Соны-Дагу. Не дай аллах видеть нам такие страдания и разруху, какие творятся сейчас в Ак-Кала! Люди мечутся, не зная, куда спрятаться, сотни убитых, сотни попавших в плен к кизылбашам. На своей спине испытают теперь пословицу: «Не ходи криво — палка есть». Нужно знать свои силы и не плевать на бороду накормившего. Наши, джафарбаи, не вмешались в это дело и теперь живут себе в мире и покое. И вы своим скажите: пусть не трогаются с места! Говорят, господин хаким послал в Тегеран его величеству шах-ин-шаху специальное послание и теперь не будут брать столько много лошадей…

С чайниками в руках вошла вторая жена Адна-сердара. Садап почти вырвала у нее чайники, грубо приказала:

— Обед быстрее готовь! — и повернулась к гостю. — Если бы мы точно знали, что нас минует беда!.. А то ограбят нас дочиста, завезут в чужие края — что делать тогда?

— Пусть это вас не беспокоит, сестра, — сказал гость, улыбнувшись. — Хаким не такой глупый человек, чтобы настраивать против себя весь народ. Он сказал Борджак-баю, что, если гоклены будут сидеть смирно, он, может быть, и освободит сердара. Кроме того вы прекрасно знаете чиновников кизылбашей, сестра, — дайте им кусок побольше, они из камня масло выжмут. Не следует жадничать и скупиться в таком деле. Взятка, говорят, и в рай дорогу проложит. Будете пощедрее, и к вам по-другому отнесутся.

Опережая мать, Илли-хан важно сказал:

— М-м-мы готовы в-в-всего хакима з-з-золотом покрыть! Но народ т-т-трудно с-с-сдержать…

— Почему же? — живо возразил гость, словно только и ждал этого. — Сможете сдержать вполне! Таких подстрекателей, как Махтумкули, видимо, не так уж много. Уберите их — остальные, как наседки, будут сидеть на своем месте.

— А к-к-как их убрать? — сказал Илли-хан. — Отец б-б-был бы здесь!..

— Нет отца, есть другие, у которых подстрекатели тоже под ногами путаются! Аннаберды-хан, Кандым-бай. Ширли-хан… Разве для них смутьяны — не кость в горле? Пусть не сидят по кибиткам, а действуют. Если другие племена не поддержат сердара Аннатувака, кизылбаши ему быстро голову свернут, а люди избавятся от беды… И сердар-ага домой вернется!

Он помолчал, задумавшись. Потом спросил:

— Ну, а у вас как дела идут?

Илли-хан и Садап наперегонки стали рассказывать о совещании в доме Махтумкули, об обещании, данном поэтом Ата-Ёмуту, о предстоящей поездке Илли-хана.

Гость внимательно выслушал и сказал:

— Тогда нам по пути — я тоже собираюсь навестить Аннаберды-хана.

— Слава аллаху! — обрадовалась Садап, не слишком обольщавшаяся дипломатическими талантами сына. — Помогите нам, хороший человек! Пусть ваши старания принесут добрые плоды!

— Постараемся, чтобы принесли, — заметил гость и спросил: — Шаллы-ахуна нельзя ли повидать?

— Нездоровится ему, бедняжке, — горестно вздохнула Садап. — Близко к сердцу принимает все наши беды святой человек. Может быть, лучше на обратном пути повидаетесь?

Прекрасно зная зловредную натуру Шаллы-ахуна, Садап не хотела, чтобы приезжий встретился с ним.

Гость поднялся.

— Ну, тогда, с вашего разрешения, мы отправимся. Как говорится, дорогу одолеет идущий, дело — прилежный.

— Ой, а мы обед поставили! — засуетилась Садап. — Останьтесь!

— Спасибо, сестра! Будем живы, отведаем вашего угощения на обратном пути.

Садап проводила гостя и сына; глядя им вслед, вздохнула:

— Помоги нам, о аллах!.. Не дай свершиться бесчестию!.. Одну овцу пожертвую во имя твое!

Поведение Борджак-бая, в решительный момент не пожелавшего присоединиться к общему делу и пытающегося посеять раздор среди туркменских племен, не на шутку тревожило Махтумкули. Он и раньше знал, что бай поддерживает сношения с высокопоставленными лицами Астрабада, что он даже вхож в дом правителя. Но изменить в такие тяжелые дни своему народу! — это не укладывалось в сознание.

Борджак-бай оказался изменником в полном смысле этого слова. Он — как та хромая овца, без которой не бывает стада. Не страшно, если она плетется в хвосте, но когда она становится во главе стада — дело может кончиться плохо. Что же сделать, чтобы люди не клюнули на золотой крючок врага? Ведь сейчас все зависит от того, будет или не будет сплочен народ. Если да — он победит и сможет значительно облегчить свое существование, если нет — тогда поражение и новая беспросветная кабала.

— Выпил бы чаю да лег отдохнуть! — сочувственно сказала Акгыз, ставя на дастархан чайник. — Ведь целую ночь не спал, всё ходил по кибитке! Заботы этого мира никогда не кончатся…

— Все это, конечно, верно, — согласился Махтумкули, — нет конца заботам, каждый день приносит новые, одну хуже другой. А все же не всегда так будет, Акгыз! У арбы мира сломалось в дороге колесо, но его починят, обязательно починят, Акгыз!

— Ладно уж тебе! — невесело засмеявшись, отмахнулась Акгыз. — Всю жизнь о спокойствии да о согласии толкуешь, а где они? Только и найдешь их, когда в землю зароют!..

У порога кибитки остановился Тархан, неуверенно поздоровался.

— Здравствуй, ягненок мой! — ласково откликнулась Акгыз. — Я еще не поздравила тебя с благополучным возвращением…

— Ай, ничего со мной не случится, Акгыз-эдже! — рассеянно ответил Тархан.

— Не говори так, все от судьбы зависит! Кто может знать, что у нее, разлучницы, на уме? Вон сердар — такой уж был самоуверенный человек, а нынче и его кибитки коснулся ветер печали… Все в руках рока, сынок!

— Будь сердар поскромнее, не случилось бы с ним ничего, — сказал Тархан.

— Это так, дитя мое, — вздохнула Акгыз. — Садись, я сейчас и тебе чайник чаю принесу…

Тархан уселся на самом краешке паласа, прислонившись спиной к перекладине терима. Махтумкули, наливая чай, спросил:

— Прихворнул что ли, сынок?

Голос его был участлив и ласков, и Тархан опустил голову, словно провинившийся.

— Я пришел проститься с вами, Махтумкули-ага, — смущенно ответил он.

Махтумкули взглянул на него внимательно и испытующе.

— Проститься, говоришь?

— Да, Махтумкули-ага…

— Куда же ты собираешься, сынок?

Тархан только повел своим большим носом и судорожно глотнул, не решаясь ответить.

— Не бойся, сынок, говори прямо! — мягко сказал Махтумкули. — Что у тебя случилось?

Тархан поднял голову.

— Махтумкули-ага, я хочу вернуться на родину!

— На родину? — переспросил Махтумкули и задумался. — Да, родина, сынок, у человека одна. Где бы он ни был, память о ней живет в его сердце. Говорят, что разлученный с милой плачет семь лет, а разлученный с родиной— всю жизнь… Ты что же, весть какую получил?

— Нет, Махтумкули-ага.

— Почему же вдруг собрался?

Акгыз внесла чайник, поставила его перед Тарханом и вышла. Махтумкули продолжал: