Суть доказательств

Автоответчик остановился, и глазок снова замигал. В колеблющемся пламени свечи молча подрагивали тени на стене. Я закрыла глаза и сделала несколько медленных, глубоких вдохов. Как же такое могло случиться? Неужели все происходит со мной?

Я знала, что нужно делать. То же, что сделала Берилл Мэдисон, испытавшая такой же страх при виде выцарапанного на дверце машины сердечка. Дрожащими руками я выдвинула ящик прикроватного столика и достала справочник. Заказала билет. Выдержала паузу. И набрала номер Бентона Уэсли.

Если он и спал, то проснулся мгновенно.

— Не советую, Кей. Нет и нет. Ни при каких обстоятельствах. Послушай меня, Кей…

— У меня нет выбора, Бентон. Я просто хочу, чтобы кто-то знал, где я. Если хочешь, можешь сообщить Марино. Только не вмешивайся, ладно? Пожалуйста. Рукопись…

— Кей, подожди…

— Мне надо ее найти. А где искать, я, кажется, знаю.

— Кей, остановись! Мы должны все обсудить. Ты сейчас не в том состоянии…

— Послушай, — перебила его я. — Что ты мне предлагаешь? Сидеть дома и ждать, пока этот ублюдок постучит в дверь или взорвет мою машину? Если я здесь останусь, мне не жить. Неужели ты еще этого не понял?

— Твой дом на сигнализации. У тебя есть оружие. И машину он взорвать не сможет, если в ней кто-то сидит. Мне звонил Марино. Рассказал, что случилось. Картина уже почти ясна. Кто-то смочил бензином тряпку и засунул в бензобак. Обнаружены следы. Он открыл…

— Господи, Бентон, да ты меня не слушаешь!

— Кей!

Я положила трубку и не стала отвечать, когда он перезвонил. Молча выслушала протесты, обещания, предупреждения. Перед глазами стояла жуткая картина: пылающая машина, разлетающиеся искры, грозный рев огня и тугие струи воды, бьющие из змеящихся по улице шлангов. Но не это подтолкнуло меня к принятию решения, а крохотное обуглившееся тельце в конце дорожки. Бензобак, должно быть, взорвался в тот самый момент, когда напуганный огнем Сэмми удирал по проводу. В какой-то момент его лапки одновременно коснулись заземления и линии. Двадцать тысяч вольт прошли через бельчонка, превратив его в головешку и выбив предохранитель.

Когда я нашла Сэмми, во мне что-то сломалось. Я положила его в коробку из-под обуви и закопала в саду, понимая, что утром просто не перенесу этого ужаса.

Сборы продолжались недолго. Свет еще не дали, и я спустилась по полутемной лестнице. Выпила бренди. Закурила. Повторила. Я сидела у бара, положив перед собой «рюгер», и ждала. За окном ветер раскачивал фонари. О сне не стоило и мечтать. В конце концов дрожь в руках унялась, шум в ушах стих. Я схватила чемодан, выскочила за дверь, заперла замок и, стараясь не обращать внимания на разгромленный двор, метнулась к машине. На пустынной улице мне не встретилось ни одной из обещанных патрульных машин. Приехав около пяти в аэропорт, я прошла в дамскую комнату, достала из сумочки револьвер, разрядила его и положила в дорожный чемодан.

15

Ровно в полдень я спустилась по трапу на прогретый солнцем бетон международного аэропорта Майами и, пройдя в главный вестибюль, села у столика, наполовину скрытого пальмами. Положила купленную по пути местную газету, поставила чашку с кофе; оглянувшись, сняла теплый шерстяной блейзер и закатала рукава. Блузка уже промокла от пота, капельки которого еще катились по спине. Глаза болели от недосыпания, голова раскалывалась, а заметка на первой странице «Геральд» ничуть не улучшила настроения. На снимке в левом нижнем углу пожарные поливали из шлангов полыхающую машину. Сцену впечатляюще дополнили горящие деревья, струи воды и клубящийся дым. Подпись внизу гласила:

ВЗРЫВ ПОЛИЦЕЙСКОЙ МАШИНЫ

Ричмондские пожарные тушат охваченную огнем машину детектива из отдела убийств на одной из тихих улочек города. В момент взрыва в автомобиле «форд ЛДТ» никого не было. Пострадавших нет. Предполагается поджог.

Слава богу, репортерам хватило ума не упомянуть фамилию владельца дома, рядом с которым стояла машина. Тем не менее я понимала, что мама, увидев фотографию, начнет волноваться и постарается связаться со мной. Я даже знала, что она скажет: «Уж лучше бы ты вернулась домой, Кей. Ричмонд совершенно ужасный город. Тем более что у нас построили новый корпус судебно-медицинской экспертизы. Прекрасное здание, такое только в кино и увидишь». Удивительно, но ей как-то удавалось не замечать, что в нашем родном испаноговорящем Майами перестрелки, стычки на расовой почве, мафиозные разборки, изнасилования и грабежи случаются куда чаще, чем в Вирджинии и Британском содружестве, вместе взятых.

Ладно, матери можно позвонить и попозже. Тем более что сил разговаривать с ней — прости, Господи, — у меня не было.

Потушив сигарету и зажав под мышкой сумочку, я встала из-за стола и влилась в шумный поток тропических нарядов, пакетов «дьюти фри» и чужой речи, медленно текущий в направлении багажной карусели.

Напряжение схлынуло лишь несколько часов спустя, когда я на взятой напрокат машине проезжала по мосту Севен-Майл. По одну сторону от меня раскинулся Мексиканский залив, по другую — Атлантический океан. Посматривая то налево, то направо, я пыталась вспомнить, когда в последний раз посещала Ки-Уэст. С Тони мы точно там не бывали, хотя моих родных навещали довольно регулярно. Получалось, что в Ки-Уэст я ездила с Марком.

Его страсть к пляжам, воде и солнцу не была безответной. Если природа и благоволила к кому-то, то в списке ее любимчиков Марк занимал не последнее место. Однажды, уже не помню, в каком году, мы с ним провели у нас целую неделю. И если год не запомнился, то другие детали прочно засели в памяти. Я отчетливо, словно это было вчера, помнила его мешковатые белые шорты и теплое прикосновение его пальцев. Взявшись за руки, мы гуляли по берегу, бесконечной полосе влажного, прохладного песка. Я помнила его поразительно белозубую улыбку, казавшуюся ослепительной на фоне его загорелого до цвета меди лица. Помнила, как он радовался, находя акульи зубы и раковины. Помнила, как сама улыбалась из-под широкополой шляпы. Но лучше всего я помнила и не могла забыть, как любила парня по имени Марк Джеймс. Любила так, как не любила никого и ничто другое в этом мире.

Что же изменило его? В то, что Марк перешел во вражеский лагерь, как полагал Этридж, верилось с трудом, но иного объяснения не было. Воспитанный в тепличных условиях, он пользовался плодами своего положения легко и непринужденно, но никогда не опускался до бесчестия. Не был жестоким. Я не замечала за ним снисходительного отношения к тем, кому повезло в жизни меньше. Не замечала и стремления манипулировать теми, кто не мог устоять перед его чарами. Единственный его грех — он недостаточно меня любил. Теперь, достигнув середины жизни, я могла простить ему этот недостаток. А вот обмана и нечестности простить не могла. Не могла простить и того, что он стал другим человеком, перестав быть тем, кого я когда-то уважала и любила. Не могла простить за то, что он перестал быть Марком.

Миновав госпиталь № 1 Военно-морского флота США, я свернула на протянувшийся вдоль берега бульвар Рузвельта и вскоре уже пробиралась по запутанным улочкам Ки-Уэста. Теплое солнце выкрасило их в белый цвет, тени от тропических крон тихо пританцовывали под ветерком на узких тротуарах. Под уходящим в бесконечность голубым небом высились громадные пальмы и красные деревья. Растянувшиеся вдоль дороги заросли бугенвиллей и гибискуса скрывали магазинчики и домики с верандами под пурпурными и красными навесами. Я обгоняла пешеходов в сандалиях и шортах и нескончаемый парад мопедов. Детей встречалось мало, зато мужчин непропорционально много.

«Ла Конча» оказалась высоким отелем розового цвета с открытыми террасами и роскошными тропическими насаждениями. Проблем с размещением не возникало, наверное, потому, что туристический сезон открывался здесь не раньше третьей недели декабря. И все же, оставив машину на полупустой стоянке и войдя в выглядевший несколько заброшенным вестибюль, я невольно вспомнила, что говорил Марино. Никогда в жизни мне не встречалось так много однополых пар. Только здесь становилось ясно, что за здоровым обличьем крохотного островка кроется другая, больная жизнь. Было такое ощущение, словно меня окружают умирающие. Возможно, из-за своей работы, связанной с теоретически повышенным риском заболеть, я не боялась подхватить гепатит или СПИД. Меня не беспокоили гомосексуалисты. С возрастом я все больше проникалась убеждением, что любовь может проявлять себя по-разному, что в ней нет установленных норм «правильного» и «неправильного» и что значение имеет только то, насколько искренне она выражается.