Суть острова

Бросать надо, к чертовой матери, всю эту службу поганую, эту драную «Сову»… Я не гожусь для этой работы, мне она не по плечу… Сказать, что мне стыдно было слушать похвалы Кохена в мой адрес и его похвальбу, – это ничего не сказать, благо что Кохен, весь в неостывшем азарте и в предвкушении наград, не смотрит на меня, к тому же и за рулем… Да, не гожусь. Дело не в стыде, и не в совести, и не в чем-то там таком… Цельным, увесистым человеком надо быть, а не рваным гондоном на сыром ветру. Отрыл я постыдный компромат на благонравную католичку, примерную мать семейства, с помощью этого мощного рычага развернул ее в нужную нам позу… И радуйся: молодец, справился! Если же, вдруг, ты содрогаешься от жалости за нее, представляя, каково ей будет жить дальше, низвергнутой с престижной должности, вынужденной каждый день смотреть в глаза своим любимым: незаконнорожденному сыну и обманутому супругу, не имеющей ни малейшей возможности отомстить обидчикам и свидетелям ее позора, – то, милый мой, стригись в монахи, а еще лучше – заранее стыдись последствий своих поступков и избегай их совершать. Но когда ты сначала жертву загоняешь в обеденный угол и перекусываешь ей горлышко, а потом уже начинаешь плакать горючими слезами, бессильно наблюдая, как твои слезы и слюни смешиваются в единый ручеек с ее кровью – то нет тебе уважения и оправдания, ни от хищников, ни от вегетарианцев.

Надо что-то решать…

– Чего ты там бормочешь, Рик? Мала премия?

– Нет, господин директор, премия – самая то. Это я спасибо выговорить не мог, спазмы в горле от радости.

– Да? Тогда ладно, а вид у тебя какой-то грустный. Ну, что парни, еще по кофейку врежем? Могу рому добавить, по корабельному обычаю, сегодня – всем нам можно. Молодцы… И тебе, Рик, тоже просто кофейку, без укрепления?.. Хорошо, судари мои, и я тогда простого, чтобы не отрываться от народа. Вот-вот ко мне важные гости заявятся, тогда я вас быстренько попрошу из кабинета, а пока – кофе, братцы, втрое лучше в кругу своих. С ними-то – бизнес, а с вами – отдых. – И все по плечам нас с Кохеном треплет.

Через три дня, в пятницу, опять меня посылают на студию, на этот раз – умять мелкие, чисто технические детали договора, наши со студией. Я бы мог и кого помладше прислать, но – его Величество Случай: из тех краев мне было весьма удобно заехать за Шонной, в одну редакцию, где она материал сдавала…

Секретарша выпархивает из-за стола ко мне навстречу и почтительнейшим голоском (знай наших!) просит проследовать меня в соседнюю комнату, испить чаю, кофейку, минеральной воды, горячего шоколаду, мартини – все что я захочу, но у директора киностудии в данную минуту нежданный представитель налоговой инспекции… Понятно: налоговая у нас в Бабилоне – это такая штука-дрюка, с которой не шутят. Не в том смысле, что у студии рыльце в пушку, и она чего-то боится, а в том, что у налоговой особые права на конфиденциальность, даже и «Служба» с «Конторой» без чрезвычайной надобности прерывать такое совещание бы не полезли. Отлуп ничуть не обидный, и, по уверению секретарши, недолгий, подождем. Захожу я в комнату ожидания, в которой есть все, для ожидания и отдыха, кроме обнаженной блондинки в кровати, и вижу, что комната не пустая: двое мужчин, развалясь в креслах, о чем-то негромко беседуют, тоже, видимо, ждут своей очереди к директору.

Один, ко мне лицом сидящий, лет сорока с небольшим, прямо в поношенном пальто на диване угнездился, нечесаные патлы до плеч, лицо брюзгливое, все в складках, явно что богема, другой – спиной ко мне, совсем иного замеса: пиджак – такие в сейфе хранят – сам по себе целое состояние, затылок – произведение дорогого парикмахерского искусства, ладонью в воздухе крутит – часы и запонки видны, и те, и другие наверняка дороже моей старушки БМВ, когда она еще с иголочки была… Голос… Хм… А ведь я его где-то… Затылок разворачивается к патлатому, а лицом ко мне… Мама дорогая!

– Добрый… Э-э… Рик… Рик??? Это ты? Черт подери!

– Да… я… Чилли? Чил! – точно, он! Чилли Чейн выбирается из кресла, рот до ушей, и собственной персоной неуверенно шагает ко мне, руки в стороны. И видно, что тоже растерян. Обнялись.

– Ну дела, вот не ожидал… тебя увидеть здесь.

– Да ты что, Рик! Это я тебя не ожидал здесь увидеть, а мне где еще бывать, как не на киностудиях и на съемочных площадках? Куда же ты пропал, Рик? Я ведь…

– Не пропадал я, как видишь. – Тут рефлекс светского человека перебарывает все остальные соображения и Чилли представляет нас друг другу:

– Мой старинный друг и писатель, Мак Синоби. Мой потерянный и вновь обретенный друг и товарищ, знаменитый детектив и…

– …просто Ричард.

– Очень приятно.

– Взаимно.

– Рик, за нами будешь, мы первые.

– Да ради Бога! Но вот уж не думал, что сам Чилли Чейн, как простой смертный…

– Ха! А ты никогда не видел, как «сам Чилли Чейн» мечется перед запертым служебным туалетом на одно посадочное очко, в павильоне для съемок, когда у него понос в кишках, а за заветной дверью блондинка-флегматик с запором? Ты, брат, многого не видел в Большом Свете. Так куда ты пропал? У тебя все в порядке? Жена, дети?

– Полный порядок.

– Я пытался тебя искать, но ты же мне телефона не оставил… Сколько лет прошло…

– Не так уж и много. Да неловко было звонить, сам понимаешь…

– Не понимаю. Короче, не вздумай никуда улизнуть, сегодняшний вечер – за мной. У тебя… Шонна, да ведь? Она в городе сейчас?

– Да.

– Детей есть на кого оставить вам сегодня?

– Да, а что?

– Я вас приглашаю ко мне домой сегодня вечером. Народу – почти никого: вы с Шонной, я, Мак, Ванда Вэй, Крис Коста, из заграничных Брюс Спрингстин, Нина Хаген, Эльза… ну, ты ее не знаешь… И все. Может, еще пара-тройка приблудных гостей. Мак, ты ведь будешь? Ты же обещал.

– Буду. Только ты меня там не тормоши, ладно? Где сижу, что пью, когда уйду – не твое дело. – Какое спесивое лицо у этого Синоби. Что-то не припомню я писателя с таким именем. Да и внешность незнакомая. Чилли Чейн словно бы угадывает мои сомнения и поясняет:

– У него довольно специфическая известность в нашем мире. Кому надо – он знаком хорошо и близко. Рик, ты знаешь, что наш Мак однажды шел-шел по улице, а навстречу ему идет… знаешь кто?.. Убийца господина Президента, собственной персоной, в руках еще ствол не остыл!

– Да неужели? И что? – это я так вежливо спрашиваю, в слабой надежде, что мои собеседники не заметят насмешки.

– А ничего. Поздоровались, поговорили о погоде, о дальнейших творческих планах и дальше разошлись. Да, Мак? Так дело было?

– Ну чего ты плетешь. Не веришь – не надо. Да встретил, я шел в одну сторону, а он в противоположную. Миновали один другого, и все, и ни о чем мы не говорили. Не обращайте внимания, Рик: Чил считает своим долгом и почетной обязанностью потешаться над теми, кто его умнее его и деликатнее, то есть, практически над всеми своими знакомыми.

– И как ты, интересно, отличаешь умных от глупых, Мак? Ты же кроме своих тараканов в голове ничего не замечаешь?

– Элементарно отличаю: умные думают чаще, но медленнее.

– Опять тараканы побежали. И еще Мак считает, что десять лет знакомства и ежедневного сотрудничества – слишком мало, чтобы общаться «на ты».

– Но мы же с тобой меньше десяти лет общаемся.

– Разве?.. Да, где-то лет девять с половиной. Из них два года на ты. Это ли не излишество?

– Мне необходимы излишества.

Я сижу, не вслушиваясь в их болтологию, и перевариваю новость, внутри которой нахожусь, и не знаю, с точки зрения разума и здравого смысла, как мне к этой новости относиться, но – радуюсь, но – взволнован.

– … почему бы и нет? Если Мак не против, я тем более, мне в великую честь быть накоротке со знаменитостями. О! По-моему, кабинет освободился. Мак, Чилли, ваша очередь.

Чилли Чейн любит изображать из себя жизнерадостного повесу, но глаза у него всегда чисты и холодны, как я успел отметить за время нашего короткого знакомства, мозг работает четко и рационально. И все это разбавлено дурачествами и шикарнейшими улыбками.