Суворов

Усердное изучение службы и постоянное пребывание в солдатской среде, однако, не привели к усвоению им солдафонских привычек. Суворов был солдат, но от него отнюдь не «отдавало солдатом». Он учился – серьезно, сосредоточенно и пока что не критикуя усвоенное. Его «старые друзья» говорили ему одно: цель жизни полководца – совершение невозможного и непобедимость. История ценит только это.

Служебная репутация Суворова и его знание иностранных языков способствуют тому, что ему поручают ответственные задания. В марте 1752 года он везет дипломатическую почту в Дрезден и Вену и возвращается в Россию только в октябре, видимо, задержанный русскими послами для выполнения трудных поручений.

Следующие два года Суворов провел в Москве, в составе первого батальона. Здесь 1 апреля 1754 года, через шесть с половиной лет после поступления в полк, произошло долгожданное: он был произведен в офицеры с чином поручика и выпущен в полевые войска. В этом возрасте его будущие начальники и соперники по боевой славе ушли далеко в перед: П. А. Румянцев стал полковником на девятнадцатом году жизни, генерал-майором на двадцать втором; Н. И. Салтыков – полковником в 23 года, генерал-майором в 25; Н. В. Репнин – полковником в 24, генерал-майором в 28; М. Ф. Каменский – полковником в 23 года, генерал-майором в 31. Но ничто не могло умалить радость Суворова от ношения офицерских знаков отличия. Болотов в воспоминаниях так описывает свои чувства при производстве в офицеры: «Признаться надлежит, что первая сия степень для нас особенной важности, человек тогда власно [9] , как переродится и получает совсем новое существо… Мне казалось, что я совсем тогда иной сделался, и я не мог на себе и на золотой свой темляк, и на офицерскую шляпу довольно насмотреться…» Он добавляет, что в этот день специально ходил мимо солдат, выставив темляк, чтобы видеть, как они отдавали ему честь. Мы не знаем, что чувствовал при этом Суворов, может быть, то же самое, что и Болотов. Как знать! Души людей более схожи, чем их внешность и поступки. «Я не прыгал смолоду, зато теперь прыгаю!» – улыбаясь, говорил Суворов много позже, вспоминая начало своей карьеры.

9

Точно, будто, словно.

Получив назначение в Ингерманландский пехотный полк, он, однако, едет не туда, а в Петербург, где хлопочет о годовом отпуске. Его просьба удовлетворена, и в мае того же года Александр Васильевич уже помогает отцу вести домашние дела. Но не одни хозяйственные заботы занимают молодого Суворова. С недавних пор при кадетском корпусе существует первое российское Общество любителей русской словесности, и Александр Васильевич с удовольствием посещает его собрания. Это было время, когда в русское общество, по словам современника, внедрялся «тонкий вкус во всем». Хотя большую часть вечера все еще проводили «упражняясь в разговорах», но уже начали поигрывать в ломбер и тресет, барышни пели под аккомпанемент первые романсы на русском языке, вроде весьма известного в те годы:

Мужчины на светеКак мухи к нам льнут…

и начали почитывать русские романы: «Похождения маркиза Глаголя», «Алексий или Хижина в лесу», в которых находили чувствительных героев и приличные (или неприличные) мысли автора. Русская литература делала свои первые шаги: Ломоносов возвратился в Россию из Германии в 1742 году, первая трагедия Сумарокова появилась в 1748 году, но увлечение изящной словесностью уже стало повальным. Литература превращалась в «поприще», правда, пока еще дурно оплачиваемое, часто презираемое, однако уже имевшее своих кумиров и неофитов. Здесь, на вечерах в обществе любителей русской словесности, слушали чужие и читали свои переводы, оригинальные произведения и подражания, высказывали суждения, создавали и разрушали репутации. Здесь у Суворова завязались дружеские отношения с Херасковым и Сумароковым, на чей суд он и вынес свои первые литературные опыты. Это были диалоги в царстве мертвых – один из любимых, наряду с трагедией, жанров эпохи. Беседу между собой ведут Кортес с Монтесумой и Александр Македонский с Геростратом. В первом диалоге Монтесума успешно доказывает Кортесу, что благость и милосердие необходимы героям; во втором Александр Великий противопоставляет истинную любовь к славе тщеславию Герострата.

При чтении слушателями делались замечания, которые Суворов охотно выслушивал и тут же делал поправки.

– Я боюсь забыть, что услышал, – оправдывался он перед теми, кто торопил его. – Я верю Локку, что память есть кладовая ума; но в этой кладовой много перегородок, а потому и надобно скорее все укладывать, что куда следует.

С этими диалогами произошла забавная путаница. В 1756 году они были напечатаны в журнале «Ежемесячные сочинения», издаваемом Академией Наук. Первый из них – за подписью С., второй – А. С. Новиков решил, что за этими инициалами скрывается Александр Сумароков, почему и поместил их в его собрание сочинений. Действительно, эти диалоги подражают Сумарокову, стиль которого считался образцовым на протяжении всего XVIII века. Нет ни малейшего намека на афористичность зрелого Суворова, автора «Науки побеждать». Ввиду явной подражательности эти диалоги интересны лишь с точки зрения умонастроения будущего полководца. Неоднократные атаки на литературу Суворов возобновлял и позже. «Если бы я не был полководцем, я стал бы писателем», – уверял он знакомых. Нужно признать, что две эти главные страсти его жизни роднило лишь суворовское честолюбие. Все его писательские опыты отдают неистребимым графоманством, которое Суворов, подобно всем графоманам, не замечал. Изящная словесность осталась навсегда тем неприятелем, победить которого Суворову так и не удалось.

По окончании отпуска Суворов выехал к месту службы. В январе 1756 года он повышен в звании (капитан), с исправлением должности обер-провиантмейстера, с приказом «иметь в смотрении» продовольственные и фуражные магазины Новгорода, Новой Ладоги, Старой Руссы и села Сольцы. В октябре он становится еще и генерал-аудитор-лейтенантом – помощником генерал-аудитора, в чьих руках находился военный суд над офицерами, кроме тех, которые были виновны в «смертных винах». Суворов, как всегда, активен, изучает провиантскую часть и военное судопроизводство, но в душе вздыхает. Об этом ли мечтал он, готовясь к военной службе?! Ему нужна война. Чем удивишь мир, сидя в новгородской глуши? «За что люблю Россию-матушку, так это за то, что в ней всегда где-нибудь дерутся», – говорил герой 1812 года, гусар-богатырь Кульнев. Однако теперь, как назло, по всем границам империи мир.

Суворов пополняет образование, томится и читает недавно вышедшего «Жиль Бласа».

Первая кампания (Семилетняя война) 1756–1763

Судьба все устраивает к выгоде тех, кому она покровительствует.

Ларошфуко

Жители Берлина, завидев издалека фигуру прогуливающегося Фридриха-Вильгельма, спешили перейти на другую сторону улицы и кланялись королю на почтительном расстоянии. Зазевавшийся прохожий – будь то почтенный бюргер, хорошенькая фройляйн, пастор или ребенок – немедленно получал пинок королевским сапогом или удар увесистой палкой.

Хорошее расположение духа у Фридриха-Вильгельма вызывали две вещи: вино и рослые солдаты. Он заставлял 4-миллионное население Пруссии содержать 200-тысячную армию – столько же, сколько имели Франция и Россия, в пять-шесть раз превосходившие по численности Прусское королевство. Бывшее курфюршество Бранденбургское, получившее независимость в XVII веке и королевский статус в 1701 году, стремилось наверстать упущенное. Агенты короля рыскали по всей Европе. На сельских и городских рынках и площадях они высматривали парней, наголову выдававшихся из толпы, подпаивали их в ближайшей корчме и тут же вербовали, зачастую обманом, в королевскую армию. Продравши глаза, новобранцы удивленно смотрели на свою подпись под договором и если пытались возражать, то сразу же узнавали на своей спине, что такое знаменитая прусская дисциплина. Строже всего в прусской армии наказывались дезертиры. Для Фридриха-Вильгельма это была худшая порода людей. «Дезертирство идет из ада, это дело детей дьявола. Никогда дитя Божие в этом не провинится», – не уставал повторять он солдатам.

Жизнь не любит излишней категоричности и обычно не упускает случая наказать приверженцев неоспоримых максим. Настал день, когда дезертиром армии Фридриха-Вильгельма стал наследник престола Фридрих.

Фридрих родился в 1712 году. Он был воспитан французскими учителями, привившими ему вкус к утонченному сибаритству и изящному свободомыслию своей родины. За всю свою жизнь Фридрих не написал ни строчки по-немецки и не одобрял употребления родного языка в государственных делах и литературе. Наследник окружил себя толпой молодых людей – французов и соотечественников-франкофилов, в кругу которых занимался обсуждением литературных новинок из Франции, вопросами справедливого мироустройства и чтением собственных поэтических и драматических опытов. Если Фридриху-Вильгельму случалось застать его за этим занятием, то он со страшной руганью начинал беспощадно дубасить и пинать всю компанию направо и налево. Принцу доставалось еще и потом, отдельно от других. Однако побои отца не уничтожили тяги Фридриха к идеалам разума, свободы и просвещения.

Все же однажды в голову наследника пришла мысль, что эти идеалы следует искать подальше от двора его отца. Но побег не удался, Фридрих был схвачен, и король, потрясенный дезертирством – не сына, нет, но – о позор! – прусского офицера, – приговорил его к смертной казни. Скандал разразился страшный. Фридрих-Вильгельм оставался непреклонен, и только ходатайство Голландских штатов, королей Швеции, Польши и императора Германии спасло Фридриха от смерти. Правда, некоторое время ему пришлось просидеть в тюрьме. Здесь Фридрих с удивлением обнаружил, что это единственное место во всем королевстве, где его никто не стесняет: он мог вволю играть на флейте, читать вслух тюремщикам «Генриаду» и беседовать с караульными офицерами о преимуществах просвещенной монархии перед деспотизмом.

Он покинул гостеприимные стены, когда ему был 21 год. Пора юношеских мечтаний миновала, Фридрих заставил себя терпеть настоящее ради будущего. Он научился ладить с отцом, даря ему 6-футовых гренадеров, и, наконец, смог добиться самостоятельности: Фридрих-Вильгельм отпустил его в имперскую армию под начало принца Савойского [10] . Пребывание в Австрии позволило Фридриху основательно изучить этого самого своего непримиримого будущего врага, а близость принца Евгения дала ему наглядное представление, что такое всеевропейская слава. Подобно многим другим коронованным особам, он вступил в переписку с Вольтером, и тонкая лесть новоявленного Аретино [11] , наслышанного о просвещенном прусском наследнике, влила недостающие капли уверенности в его переполненную честолюбием душу. Фридрих проникся убеждением, что на свете существую две вещи, делающие имя человека бессмертным: война и литература. Как человек просвещенный, он решил начать с последней и послал Вольтеру свой политический трактат «Анти-Макиавелли», посвященный разоблачению политического цинизма великого итальянца. Вольтер поспешил издать труд коронованного философа, но литературная слава не торопилась осенить это достойное произведение. Фридрих, сильно задетый этим неожиданным обстоятельством, отложил перо в сторону.

10

Евгений Савойский (1663–1736), австрийский генералиссимус (1697). Прославился победами над французами и турками.

11

Аретино Пьетро (1492–1556), итальянский писатель Возрождения, признанный законодатель художественного вкуса. С его мнением по вопросам искусства и политики считались короли и папы.