Суворов

Ему исполнилось 28 лет, когда он получил известие о смерти Фридриха-Вильгельма. По дороге в Берлин он имел смелость сознаться себе, насколько глубоко ему опротивела болтовня о разуме, свободе и гуманизме. «Анти-Макиавелли»! Да один этот итальянец стоит всех «философов» вместе взятых!

– Конец этим глупостям! – заявил Фридрих своим друзьям, которые осмелились напомнить ему о прежних вольнолюбивых проектах.

Вместо эпикурейца, сторонника умеренности, мира и свободы на прусский престол взошел деспот – умный, волевой, без страха, веры и жалости. Он был не прочь и дальше играть роль просвещенного монарха, но на известных условиях. Ни один монарх Европы не предоставлял подданным такой свободы высказываний, как Фридрих. Когда ему доносили, что такой-то не доволен им, он только спрашивал, сколько тысяч солдат может выставить этот недовольный. На короля безнаказанно печатали жесточайшие сатиры. Однажды он увидел толпу, читавшую пасквиль на него, прикрепленный высоко на стене. Фридрих приказал повесить его пониже.

– Мой народ и я сошлись друг с другом на том, что народ может говорить все, что взбредет ему на ум, а я могу делать все, что мне нравится, – спокойно объяснил он придворным свой приказ.

Он умел выбирать (и создавать) обстоятельства, когда королевской воле следует отступить перед законом; знал, что этим работает для истории. Вот один из таких превосходно разыгранных спектаклей, ставших легендой. Как-то королю якобы показалось, что мельница, уже несколько десятилетий стоявшая напротив окон его комнат в Сан-Суси, портит вид. Мельницу было велено снести. Однако с исполнением приказа не спешили. Мельник успел подать на решение короля в суд (это разрешалось) и выиграл процесс. Король покорно снял шляпу перед судебным постановлением. Мельница осталась на месте и продолжала портить вид из окна, но с тех пор никто из приезжающих в Сан-Суси не мог миновать этого зримого воплощения королевской справедливости. Правда, ни один суд не мог запретить Фридриху бить палкой подданных, но, в отличие от отца, он делал это только в случае явной вины избиваемого, что, конечно, является неоспоримым признаком просвещенности монарха.

Одним из первых в Европе Фридрих отменил пытку и ограничил применение смертной казни, но в армии пороли так жестоко, что многие предпочитали расстрел. Он объявил себя сторонником веротерпимости – атеист, приговоренный к казни во Франции, без труда получал диплом солдата прусской армии, – однако сохранил все ограничения для евреев.

Фридрих получил в наследство от предыдущих поколений Гогенцоллернов дисциплинированных подданных, отлично налаженную систему фиска и великолепно вымуштрованную армию. С первых дней своего царствования Фридрих начал озираться по сторонам, ища в различных уголках Германии, что где плохо лежит. Однако он оказался в сильном затруднении. Система европейского равновесия была обозначена уже довольно четко, и было невозможно нарушить ее, не нарвавшись на крупные неприятности.

На помощь ему пришел случай, впрочем давно всеми предвиденный и, казалось, заранее обставленный мерами предосторожности. Чтобы обратить этот случай себе на пользу, нужны были не просто решимость и воля, а почти невероятная наглость и беспредельный политический цинизм. Фридрих нашел в себе и то и другое.

Дело касалось «австрийского наследства». Почти одновременно со вступлением Фридриха не престол скончался Карл VI, император Священной Римской империи, последний мужской потомок австрийского дома. Перед своей смертью он подписал «Прагматическую санкцию», передававшую австрийский престол его дочери Марии-Терезии, жене венгерского короля Франциска Лотарингского. Двадцатичетырехлетняя наследница, красивая, полная достоинства, величественная в мыслях и поступках, снискала расположение при всех дворах Европы, которые гарантировали правомочность «Прагматической санкции». Признал права Марии-Терезии и тогда еще живой Фридрих-Вильгельм. Правда, Гогенцоллерны в прошлом веке имели претензии на Силезию, насильственно присоединенную к Австрии, но по молчаливо признаваемому закону давности, Фридрих-Вильгельм не стал возобновлять этих притязаний и также гарантировал целостность Австрии.

Не так повел себя Фридрих.

– Нравится ли тебе какая-то страна, так захвати ее, если имеешь для этого средства. Потом всегда найдешь какого-нибудь историка, который докажет справедливость твоей битвы, и юриста, обоснующего твои требования, – откровенничал позднее автор «Анти-Макиавелли».

Он начал подготовку к войне открыто, на виду у всех. Однако великодушная Мария-Терезия отказывалась верить очевидному и не слушала предупреждений. Зачем они? Ведь она читала возвышенные мысли этого монарха! К тому же у нее в руках его письма, полные дружелюбных заверений. «Мы не можем этому поверить», – неизменно отвечала она на тревожные доклады своих министров.

В конце 1740 года войска Фридриха наводнили Силезию. Вместо объявления войны Мария-Терезия получила очередное письмо, в котором Фридрих в самой дружелюбной форме просил уступить ему Силезию и был настолько любезен, что обязался взамен защищать слабую женщину от любого врага. Не дожидаясь ответа, король уехал в Берлин принимать поздравления.

Впоследствии Фридрих так объяснял мотивы своих действий: «Честолюбие, корысть и желание заставить говорить о себе взяли верх – и я решился начать войну».

Возмущенная Мария-Терезия двинула против захватчика войска. Противники сошлись при Мольвице. Австрийцы опрокинули прусскую конницу, и Фридрих, посчитав сражение проигранным, оставил поле боя. Он укрылся на мельнице, где картина грядущего унижения и позора, встававшая перед его мысленным взором, чуть не довела его до самоубийства. Он ждал, когда покажется его разбитая армия, но стрельба, доносившаяся с поля боя, к его удивлению не только не затихала, а, напротив, разгоралась. Офицер, посланный разузнать обстановку, вернулся с сообщением, что генерал Шверин отразил атаки австрийцев и обратил их в бегство. Старый вояка, не упустивший на своем веку ни одной европейской войны и служивший всем, от Мальборо [12] до Карла XII, звал короля принять лавры победы. Фридрих в сердцах пнул мешок с мукой. Он чувствовал страшную тоску: Шверин спас честь армии, но лишил славы своего короля!

12

Мальборо Джон Черчил (1650–1722) – английский генерал-фельцейхместер (1702). Во время войны за Испанское наследство (1701–1714) главнокомандующий английскими войсками на континенте. Одержал ряд побед. В 1711 обвинен в растрате казенных средств и отстранен от командования.

Мольвиц дал сигнал всем, кто видел в Австрии лакомый кусок, съесть который не позволяют только дипломатические приличия. Франция, Бавария, Испания, Саксония, Пьемонт, Неаполитанское королевство накинулись на владения несчастной Марии-Терезии, в защиту которой выступила Англия, Нидерланды, Чехия, Венгрия и Россия, ограничившаяся, правда, одной экспедицией князя Репнина к Рейну в 1747 году. В Европе впервые услыхали ужасные имена пандуров, кроатов и гусар. По сути, Фридрих развязал первую мировую войну: боевые действия велись в Европе, Америке, Азии, в них были вовлечены индейцы, негры и индусы.

Война закончилась в 1748 году Ахенским мирным договором. Мария-Терезия была вынуждена уступить Фридриху Силезию. Англия пощипала перышки Франции в Индии и Канаде. Вот ради чего в трех частях света лилась кровь.

Фридриху удалось блеснуть полководческим талантом. Его армия считалась образцовой, ему подражали. Фортуна сделала его счастливым и знаменитым. Фридрихом Великим его сделает несчастье.

В европейский концерт была добавлена прусская скрипка. Многим это не понравилось. К тому же Фридрих был дурным соседом. Государей Европы выводили из себя не его вероломство, а его насмешки. Гром его побед заставил прислушаться к скрипу его пера. Фридрих писал злые сатиры и едкие эпиграммы на всех государей и министров Европы. Эти остроты немедленно становились известными за пределами Пруссии; еще большее их количество сочинялось на местах и приписывалось злому остроумию прусского короля. О женщинах он высказывался так, что они готовы были растерзать его, а вся Европа тогда управлялась женщинами. Фридрих осыпал Елизавету грубой бранью, изливал желчный сарказм на голову Марии-Терезии, а маркизу де Помпадур удостаивал эпитетов, способных вложить нож в руку уличной торговке.

Женским чутьем Мария-Терезия угадала, что наступает час отмщения, что никакие политические интересы не заставят Россию и Францию воевать с таким ожесточением, как оскорбленная женская честь российской императрицы и фаворитки Людовика XV. Новый союз против Пруссии получал самую прочную основу – личную ненависть к ее королю.

Превозмогая отвращение и брезгливость, Мария-Терезия, – наследница одной из древнейших монархий Европы, – написала ласковое письмо Помпадур (дочери мясника Пуассона! Жене откупщика д`Этиоля!), и та, купившись на столь почетное egalite [13] , заставила Людовика XV пойти на союз со страной, вражда с которой составляла основу внешней политики Франции последние 200 лет. В свою очередь, Елизавета закрыла глаза на многолетнюю антирусскую политику французского кабинета. К союзу присоединились Испания, Швеция и Саксония. Целью коалиции было низвести Пруссию до положения незначительного маркграфства Германии.

13

Равенство (фр.).

Над 5-миллионным королевством Фридриха, со всех сторон открытым вторжению, нависла почти вся континентальная Европа с более чем 100-миллионным населением. Слабейшее из государств коалиции превосходило Пруссию по населению в три раза. Только в первом эшелоне союзники были готовы выставить 500-тысячную армию. От первого же движения этой армады границы Пруссии, казалось, должны были хрустнуть, как яичная скорлупа.

Через одного из своих многочисленных шпионов Фридриху стало известно о планах общеевропейского похода против Пруссии. Бодрость духа не покинула его. Он был готов сам вырвать из рук врагов еще не брошенную ему перчатку. На что он рассчитывал? Прежде всего, на себя, на свой всеми признанный военный гений; затем на помощь Англии, где с недавних пор воцарилась близкая ему ганноверская династия; и, конечно, на счастливый случай, до сих пор всегда сопутствовавший ему. В тылу у Австрии и России могли зашевелиться турки; государства врагов мог посетить какой-нибудь повальный мор; коалиция могла распасться из-за внутренних раздоров или смерти одного из государей, да мало ли что еще! «Ввяжемся в бой, а там посмотрим!» – это девиз Наполеонов всех времен. К тому же Фридрих хорошо понимал, что в данном случае слава обеспечена ему при любом исходе войны. Он достиг предела, после которого разум и честолюбие ведут человека в разные стороны. Теперь Фридриха могло увлечь только невозможное.