Сва
Шрифт:
Он очнулся, смахнул капли с бороды, вынул и протянул папку:
– Вот стихи, как обещал.
– Принёс… Обязательно прочту, – Лави, не глядя, сунула их в шитую из цветных лоскутов кожаную сумку. – Ты с родичами живёшь?
Вглядываясь в мягкий профиль, Сва начал что-то рассказывать про трудный размен с родителями и комнатку в маленькой коммуналке, а сам в несчётный раз ласкал глазами запорошённые волосы под капюшоном, лоб, влажные от снега щёки, покрасневший тонкий нос, губы.
– Так у тебя свой рум? – она отшатнулась в полуулыбке, зрачки стали ещё больше и темнее. – Хочу посмотреть, как ты живёшь, поехали!
– Ну,
– Что ты мелешь? Я совсем закоченела, – Лави поднялась со скамьи. – Нам как, на метро?
Пошатываясь от неукротимого волнения, он вёл её под руку, стараясь ни о чём не думать. «Будь, что будет, будь, как будет», – вертелись в мозгу бессмысленные слова, вслед за ними кружилась голова, внутри разгорался тяжелый жар, опускался всё ниже и мучительно давил в животе. Она шагала, опустив ресницы, словно в полусне, прижавшись к нему и закрыв глаза, сидела в вагоне, а Сва изнемогал от её близости, старался не замечать коленок, приоткрывшихся между полами дублёнки, и пытался думать о другом.
Спустя полчаса Лави шла рядом под медленным, сонным снегопадом, не глядя по сторонам, будто к себе домой. Лишь раз остановилась и ухватила его за рукав:
– Смоук не подкинешь?
В лифте он попробовал её поцеловать, но встретил бесчувственные мягкие губы с сигаретным выдохом: ресницы дрожали на полузакрытых глазах, в волосах таяли снежинки. Топая каблучками сапог, Лави вышла на лестничную клетку. Сва выудил из карманов ключи, сдерживая дрожь, защёлкнул входную дверь, в темноте провёл её по коридору до комнаты. «Спят старики», – подумал с облечением, закрылся изнутри, зажёг свет и глухо прознёс:
– Вот, здесь я и живу.
– Файн. Только свет выруби, глазам больно, – Лави прикрыла лицо рукой, а другой начала расстегивать пальто.
Теряя голову, он обнял её и провалился в беспамятство…
Изнемогая, слепо бился рядом с неподвижным ласковым телом, будто хотел оживить умирающего человека. Гладил и целовал. Одиноко летел в невообразимую даль, прочь от глупой плоти, и влёк Лави с собой. А когда застонал от жгучего и бессмысленного восторга, она лишь тихо вздохнула.
Сва чувствовал щекой душистые волосы и попытался понять, что с ней опять произошло. Шуплый живот, жаркий пушистый свитер, под ним лёгкий бугорок груди: «Зачем всё это? Будто оставила мне свою полуживую оболочку, а сама ушла. Но её плоть, одна лишь плоть мне не нужна. И не была нужна никогда!»
Время медленно двинулось, он шевельнулся, поцеловал застывшее лицо:
– Зачем ты это сделала?
– Что? – встрепенулась Лави и вздохнула. – Жарко…
Скользнула ладонью по его плечу, добавила, будто извиняясь:
– Ты даже мой свитер не снял. Так жарко.
Он шевельнулся, попытался что-то сделать с её одеждой.
– Подожди, я сама, – хмыкнула Лави и села на кровати.
Накинув халат, Сва отошёл к окну и закурил. Он никак не мог найти себе места из-за её наготы и всего, что так нелепо произошло. В голове устало билось: «Чего она хочет? Зачем приехала? Всё не так, не то…» Обернулся и увидел, скорее, почувствовал во тьме её долгий взгляд, спросил:
– Что с тобой? Не понимаю?
– Прости, я была далеко, – у Лави дрогнули губы, на её лицо наплывала грусть, она тряхнула головой, пытаясь уйти от неведомых мыслей, и – было видно – через силу улыбнулась: – Ты такой пылкий,
ласковый. Удивительно.Сва не ответил. В который раз она вздохнула и огляделась:
– У тебя тут тихо. И без занавесок хорошо – небо видно. Смотри, облака светятся.
– Наверное, луна взошла, – он опёрся о подоконник, глянул ввысь и услышал за спиной шорох:
– А где смоук? – ничуть не смущаясь, Лави подошла к нему и вгляделась в небесную тьму.
Казалось, только сейчас она вышла из беспамятства. Чиркнула зажигалкой, затянулась, тут же толчком загасила сигарету о стекло, рукой проникла под халат и прижалась всем телом:
– Ми-лый, любовь моя.
Это она? Белеет в странном обмороке лицо, на губах остался забытый вдох. Незнакомой дорогой тянется в полумраке откинутая рука. Грудь нежно и незряче смотрит вдаль. Тайной жизнью дышит живот, кажется мягкой отмелью, тёплым берегом, крохотным небосводом с отпечатком луны. А дальше, под неразличимой путаницей волос, тело кончается. Нет, творится заново из плоти крошечного младенца, белой ровной долиной возвращается к водопаду волос…
Тонкие пальцы гладили бороду, плечи, грудь, от этих прикосновений замирала кровь. Светящиеся облака соприкасались краями, плыли в чёрном небе. И казалось, они вдвоём тоже медленно парили – на головокружительной высоте, откуда невозможно вернуться на землю прежними людьми.
– …
– …
Слова были похожи на дыхание. Кто начал говорить, о чём, зачем? Глаза давно привыкли к полумраку, Сва увидел маленькую родинку над её ключицей, поцеловал. Поймал пальцы, поднёс к губам, вспоминая их первый поцелуй. И вдруг заметил на запястье три тонких белых царапины.
– Что это у тебя?
– А, это… – Лави помолчала. – Это я пилилась однажды. Но облом всё, неважно.
Он не решился расспрашивать, лишь погладил бледные шрамики, косо рассёкшие кожу:
– Больше никогда так не делай, слышишь!
– Если б ты был со мной тогда, раньше… Боже, как ты опоздал! – Лави тяжело выдохнула и закрыла глаза.
А потом началось ужасное. Она уткнулась носом в его грудь и отчаянно зарыдала.
– Что с тобой? – тряс её Сва, пытаясь целовать в прыгающие губы, в мокрые глаза, ловя невозможные слова:
– Нет… Ты не должен! Не должен… меня… лю… – она никак не могла закончить свою страшную фразу.
– Что ты несёшь? Мы вместе! Навсегда!
Лави замотала головой, сдерживая то ли крик, то ли боль.
Он прижался к ней, гладил, целовал, тряс, целовал опять. Потом вскочил, заставил выпить полстакана воды и сел на кровать.
Несколько раз вздохнул, обтёр мокрой ладонью лицо. Ничто не помогало. Лави сотрясала непрестанная дрожь. Не зная, что делать, он набросил на неё одеяло и глухо спросил:
– Хочешь, выпьем чуть-чуть? Расслабишься. У меня немного вина есть.
Она не ответила.
Старики-соседи спали, похрапывая из-за двери на два голоса. Сва прошёл на кухню, заварил чай, захватил из холодильника еды и вернулся в комнату, нарезал хлеб, достал портвейн, рюмки, чашки, уселся за стол и принялся ждать. Облака тускнели, становились серо-чёрными, звёзды исчезали под рыхлыми краями, опять вспыхивали, вновь гасли. Тускнели окна в соседних домах, из дворового провала поднималась темень и широкими лентами реяла перед окном. Ледяная декабрьская ночь заползала в комнату. Он поёжился, вздохнул и, будто в ответ, услышал её голос: