Свадьба палочек

Продолжая листать свой журнал и даже не подняв на меня глаз, Франсес сказала:

– Закрой дверь, деточка. Не хочу, чтоб посторонние видели меня в ночной рубахе.

– Что за чудо эта ваша палата, Франсес! Вы потрясающе умеете превращать жилье в произведение искусства.

– Спасибо. Проходи и садись. Здесь где-то должен быть стул. Поищи среди цветов.

– Кто вам их прислал?

– Ну их в жопу. У нас есть и другие темы для разговора. Поэтому ты и примчалась сюда на ночь глядя. Ведь так?

– Да. Не могли бы вы выключить музыку, пока мы будем разговаривать?

Она уставилась на меня непонимающе, как будто я произнесла что-то невразумительное на незнакомом языке.

– Музыку? Нет, это не в моих силах. Она встроена. Ее нельзя включить или выключить.

– Но если вам надоест ее слушать?

Она открыла было рот, чтобы что-то возразить, но передумала.

– К ней привыкаешь. Забудь ты об этой музыке, Миранда. Расскажи, что с тобой произошло. Подробно, не опуская никаких деталей – они очень важны.

Я все ей рассказала, в том числе о Хью и нашем ребенке. Это не заняло много времени, что неприятно меня поразило. В конечном счете каждый из нас может рассказать только одну историю. Чтобы прожить эту историю, нужна целая жизнь, а рассказать ее можно за час.

Франсес лишь однажды проявила неподдельный интерес к моим словам – когда речь зашла о Шумде. Она стала допытываться, как он выглядел, что говорил, что делал. Ее обычно бледное лицо залил румянец, становившийся по мере моего рассказа все ярче. Она зажала рот ладонью и оставалась в таком положении, пока я не передала ей его последние слова, сказанные уже со ступенек веранды. Франсес повернулась к окну, словно приводя в порядок свои мысли и чувства.

– Когда ты жила в Вене, тебя звали Элизабет Ланц. Тюя смерть стала самым заметным скандалом того времени, потому что, когда ты упала, в театре было множество народа. Шумда был тогда на вершине своей славы. Люди приезжали со всех концов Европы, чтобы его увидеть. В тот вечер в театре присутствовал начальник полиции, который самолично его и арестовал… Landesgerichf note 7 . Шумда с удовольствием повторял это слово, когда я навещала его в тюрьме. Разумеется, он блестяще владел Hochdeutsch note 8 . Он и блестящим чревовещателем стал потому, что любил языки. Говорил на четырех. Ему нравилось просто произносить иностранные слова, он ими наслаждался. Некоторые любят вкус шоколада, а Шумда любил вкус слов. Landesge-richt,crepuscule,piombo,zvinka note 9 . Он и сейчас у меня перед глазами: лежа на кровати после любовных ласк, перекатывает языком трудные слова и улыбается. Говорить он любил не меньше, чем трахаться… И он считал себя неуязвимым, а потому всерьез не верил, что его накажут за твою смерть. Но это был для Вены политический год, а политикам всегда нужен козел отпущения. А тут появился балаганщик, чревовещатель из Румынии, который перед глазами сотен людей загубил один из юных цветков города. Вина его была совершенно очевидна. Разумеется, его бы казнили, но я его спасла.

Note7

Суд (нем.).

Note8

Немецким языком (нем.).

Note9

Суд (нем.), сумерки (фр.), мальчик (шпал.), вывих, изгиб (словенец.).

– Как вам это удалось?

– Обменяла свою жизнь на его.

– Но как же вам… Что вы имеете в виду?

– Посмотри на свою руку, Миранда.

Я повиновалась, но ничего особенного не увидела.

– Нет, поверни ее. Смотри на ладонь.

Никаких линий. Все они куда-то исчезли, и моя ладонь стала гладкой, как лист бумаги. Как кожа на любом другом участке тела. На карте, где рисуют свои узоры прошлое и будущее, не осталось ничего.

Я не верила своим глазам и не могла отвести взгляда от ладони. И тут снова заговорила Франсес.

– Миранда!

– Что это значит? Почему?..

– Послушай меня. Когда ты шла на стадион, линии на твоей ладони еще существовали! Они исчезли, когда ты узнала, кто ты такая.

– Что я вампир? Когда я поняла, что прожила все эти жизни? Именно тогда их не стало?

Мне необходимо было повторить ее слова, чтобы закрепить их в моем пошатнувшемся сознании. Несмотря на все усилия сохранять здравомыслие, голос мой грозил сорваться. Я с трудом владела собой. Чувствовала себя так, словно теория большого взрыва была разыграна еще раз – в моем мозгу. Все, что я знала, разлетелось с невероятной скоростью в самые дальние уголки Вселенной. Может, через миллиард лет их скорость уменьшится, они снова остынут и на них возникнет какая-нибудь новая жизнь, а пока они только разлетались со страшной скоростью.

Франсес вытянула ко мне правую руку ладонью наружу. Кожа была испещрена линиями и бугорками, пересечениями и разветвлениями дорог – целая жизнь в линиях на коже, подробная, хотя и хаотичная карта многих дней Франсес Хэтч.

– Что вы хотите этим сказать, Франсес?

Она медленно подняла левую руку. Ладонь была гладкой. Я быстро повернула свою левую руку ладонью вверх. Но она оказалась такой же гладкой, как и правая.

Франсес сложила руки на коленях.

– Хироманты до хрипа спорят, что означают те или иные линии на ладонях, но все они едины в том, что левая рука отражает врожденные свойства личности, а правая – то, как человек ими распорядился. Левая, – она подняла гладкую ладонь. – Правая.

– Но почему обе мои гладкие?

– Потому что теперь, когда ты узнала, кто ты есть на самом деле, у тебя больше нет судьбы. С той самой минуты все зависит только от тебя. – Она провела языком по губам. – Теперь ты другая.

– Судя по тому, что мне стало сегодня известно, я всю жизнь была другой. Все мои жизни! – Последнее слово я прошипела, как змея.

– Но теперь ты знаешь о себе правду. Это все меняет. Теперь ты можешь с этим что-нибудь сделать. Теперь все зависит только от тебя.

Я снова взглянула на свои гладкие ладони, не зная, что сказать, о чем спросить.

– Расскажите мне о вас и Шумде.

– Я не видела его семьдесят лет. С того дня, когда спасла его. Так оно устроено – если приносишь себя ради кого-то в жертву, больше ты с этим человеком не встречаешься. Почти всегда оттого, что они сами не желают больше тебя видеть. Не хотят напоминаний о том, что ты для них сделала. Но если они молоды, то даже и не знают, что произошло, потому что не понимают… В остальном это вполне терпимо. Ты просто становишься обычным человеческим существом и живешь обычной жизнью. Болеешь гриппом, платишь налоги, рожаешь детей, если хочешь… И рано или поздно умираешь. Навсегда. Добро пожаловать в «бренный мир». Никаких тебе больше залов для «ви-ай-пи». Следи за уровнем холестерина в крови… Мне необыкновенно повезло, Миранда. Я отдала свое бессмертие Шумде, но после этого прожила великолепную жизнь. Теперь эта жизнь подошла к концу. И мне не на что пожаловаться.

Глаза ее говорили другое. Замолчав, она перевела взгляд на цветы, словно эти прекрасные букеты были посвящены в тайну, которой она не хотела делиться.

– Но Франсес, я ведь умерла! Расшиблась насмерть в театре. И в церкви, упав с лесов…

– И возродилась к новой жизни. Еще и еще раз. А простым смертным это не дано. Они живут только единожды и умирают. Мы живем, умираем и возвращаемся, чтобы жить снова. Никому, кроме нас, это не дано. Поэтому люди и верят в реинкарнацию – ведь некоторые и в самом деле возвращаются, но только не те, о ком они думают. Unsterblich.

– Что?

– Бессмертные. Это по-немецки. Шумда любил это слово. Говорил, что, когда его произносишь, язык двигается, как при поцелуе.

– Это слово было вырезано на стенке колыбели. На колыбели, где лежала моя дочь.

– Ничего удивительного. Все, что мы переживаем, рано или поздно оказывается взаимосвязанным. Наши раздельные жизни, мельчайшие детали каждой… абсолютно все взаимосвязано. Ты познакомилась с Хью благодаря тому, что услыхала его спор с другим человеком о твоем Джеймсе и картинах Лолли Эдкок. Ты и меня встретила благодаря ее работе. Помнишь детские книжки, в которых надо было соединить линиями точки на бумаге? Это мы. Все взаимосвязано.